Москва еще перебирает вождей.
Трамваи плетутся с санями рядом.
По городу ходит печальный еврей.
Он смотрит на снег понимающим взглядом.
Он мелочь считает, заходит в музей
и там покупает игрушку.

Он в теплом берлинском холодном пальто,
в очках, он по-русски умеет едва ли.
Он видит: слепит, пролетая, авто,
и граждане в сумках несут, что урвали.
Он в небо глядит: толокно, решето,
мелькание нежных корпускул.

Москва, извини меня, если гляжу
я слишком чужим и южным взглядом,
прости, что забыв обо всем не лижу
с тобой леденцов на морозе, что рядом
с тобою ничком на снегу не лежу
и звезды твои не считаю.

Москва, я люблю твою древнюю спесь -
вдовица, глядишь, обернулась девицей
в пайковом пальтишке, гремучую смесь
снежка да смешка с мешковатой водицей
партийных брошюр, и внезапную резь
под сердцем в антракте спектакля.

Ну ладно. Москва. Вечереет. Вокруг -
немного Марокко, немного барокко,
немного грядущее. Слышишь ли, друг:
как Троцкий, трещит на заборе сорока.
Ступай же, не выпуская из рук
той глиняной вятской игрушки.

http://r-l.livejournal.com/2740295.html