Ведущий российский специалист в области социологии молодежи, директор Центра молодежных исследований ГУ-ВШЭ (СПб) и НИЦ «Регион» (УлГУ) Елена Омельченко подводит итоги изучения "молодежной культуры" 2000-х годов и рассказывает об уроках, которые наше общество, государственные структуры и экспертное сообщество может извлечь из этого изучения.

Молодежь - как объект анализа, воспитания и контроля - волнует в той или иной степени всех взрослых агентов общества. Именно молодежь чаще всего попадает в центр внимания политиков, журналистов и исследователей, когда речь заходит о серьезных социальных катаклизмах и переменах. Так, например, хотя другие группы населения в большей степени пострадали от кризиса 2008-9 годов (испытали на себе его эффекты), внимание взрослых агентов обращается в первую очередь к молодежи: все хотят контролировать свое будущее, все хотят прогноза.

От молодежи, которая, по словам Троцкого - «барометр революции», ждут примет «завтра». Этот барометр может служить разным целям: политикам важно знать – будут ли громить витрины, будет ли революция. Государство волнуют репродуктивные планы молодежи, уровень патриотических настроений, миграционные планы. Бизнес интересуется изменениями в потребительском поведении (кредиты, туризм, развлечения, гаджеты), ищет добросовестных, дисциплинированных работников. Продюсеры шоу-бизнеса, видео- и ТВ-проектов озабочены тем, какую продукцию будут завтра покупать лучше всего и т.д. Родители, конечно, не столь меркантильны в отношении детей, но часто смотрят на молодежь в свете собственных амбиций.

Чего хотят от жизни молодые, к чему они стремятся, на что надеются – эти вопросы остаются важными в актуальной повестке дня. За любопытством, смешанным со страхом, тревогой и надеждой кроется своего рода зависть к будущему, которое будет принадлежать «им». Сможет ли новое поколение «сохранить и приумножить», продолжит ли начатое? Повседневная жизнь молодежи волнует взрослых меньше, «молодежь как социальная проблема» все еще остается важней (с государственной точки зрения), чем проблемы, проживаемые и решаемые самой молодежью. Чего же они хотят? – ответ на этот вопрос начинают срочно искать по принципу чрезвычайной ситуации, когда молодежь обнаруживает себя, как публичного, видимого субъекта...

Смысл статьи - посмотреть на первое десятилетие ХХI века через основные изменения молодежных культур и повседневных практик различных молодежных групп, а также представлений о молодежи, понять, насколько синхронизированы эти процессы. Ключевых событий было много, очевидно, что придется выбирать самое важное. В качестве перелома / рубежа нулевых (иногда называемых сытыми) я выбрала финансово-экономический кризис 2008 года, во многом изменивший молодежный ландшафт российских городов. Для описания основных изменений, происшедших за десятилетие, я буду использовать понятие поколение. По-моему, оно в наибольшей степени подходит к выбранному экскурсу. Мыслить десятилетиями - это мыслить поколениями, то есть пытаться найти в некоем промежутке времени у тех, кто проживал его, общие схожие черты и практики. Очевидно, что здесь срабатывает несколько механизмов: традиция подведения итогов на рубеже завершенного и в преддверии начинающегося. Плюс - срабатывает магия цифр, пусть и условно отделяющих одну череду событий от другой. Окруженный ритуалами переход из одного года в другой связан с надеждой на изменения к лучшему, пусть и с иллюзорными отличиями одного года – от другого, десятилетия – от следующего… Ритуальные прощания с прошедшим временем сопровождаются особыми текстами, посвященными значимым, с точки зрения авторов, событиям. Мне представляется, что поиск общих черт у людей, растущих и взрослеющих в один промежуток времени, в схожих обстоятельствах жизни, включенных в формально схожие социальные институты, получающих информацию через разделяемые большинством каналы, – занятие, не лишенное смысла.

Размышление об основных, на мой взгляд, важных изменениях в молодежной среде и в «молодежном вопросе» первого десятилетия ХХI века, вызваны желанием понять, чем новым (необычным, неожиданным) оно запомнится, можно ли говорить о формировании новых поколенческих черт у тех, кто начал или продолжал расти и взрослеть в России первого десятилетия ХХI века.

Точка отсчета

С начала 2000-х до переломных 2006-2007 годов о молодежи (не только в России) говорили иначе, чем сегодня - в начале второго десятилетия. В ходу были такие термины, как прагматизм, индивидуализм и пофигизм, расширение зон потребительской активности, завышенных образовательных притязаний и карьерных амбиций, неуклонный рост значимости материальных ценностей («в ущерб здоровой нравственности»), расширение пространства попсы и гламура, противостояние гопников и неформалов. О молодежи как о политической силе говорили мало, негативно и с обидой. Общим тоном было разочарование, связанное с потерей молодежью моральных обязательств перед обществом, ростом нигилизма и массовым отказом от участия в публичной политике, понимаемой исключительно как синоним электоральной (лояльной существующей власти) активности. Тезис об аполитичности российской молодежи странным образом соседствовал с данными опросов, свидетельствующих о неуклонном росте лояльности различных молодежных групп к первому лицу государства. Уже в конце 90-х было понятно, что, заручаясь поддержкой молодежного большинства, лидер обрекает себя на победу. Молодежь была нужна. Это никак не сказывалось на финансировании социальных программ в отношении молодежи. Интерес к молодежи как электоральному ресурсу и потенциально опасной массе, проявлялся через начавшиеся уже тогда широкомасштабные проекты молодежной мобилизации. В экономической сфере молодежь присутствовала как постепенно формирующийся потребительский сегмент с чертами глобального, что демонстрировали слегка адаптированные западные рекламы массовых молодежных товаров быстро оборачиваемой продукции. Маркетологи усиленно искали особые черты нарождающихся стилей жизни, отвечая на запросы или формируя новые ниши молодежного спроса. Молодежь докризисной России была, конечно, не однородной, со все более расширяющейся зоной бедности и уверенно растущей долей среднего класса, с новыми формами неравенства, связанного с доступностью высшего (качественного, бесплатного) образования на фоне расширения рынка платных образовательных услуг. Разнообразие молодежной социальности располагалось вдоль географического, территориального, субкультурного, гендерного измерений. На уровне государственного дискурса принято было говорить о стабилизации экономической и политической ситуации. Однако молодежь в тот период, как и всегда, вызывала опасения и провоцировала моральные паники. Причины были разные. Особую тревогу вызывало массовое вовлечение молодежи в наркотические практики - как в столичных, так и в периферийных городах.

Поводом для серьезных опасений стали события на Манежной площади в июне 2002 года, когда футбольные фанаты и гопники устроили погром после поражения нашей сборной в матче Россия - Япония. В ход пошли выражения о неуправляемой агрессивной массе, отсутствии каких либо моральных ограничений и опасности немотивированных и бессмысленных молодежных бунтов. О выходящих из-под контроля ксенофобных и экстремистских настроениях открыто заговорили после событий в Кондопоге в 2006 году, а также росте скинхед-активности на всем пространстве постсоветской России. К концу десятилетия скин-сцена пережила глубокий кризис, и в настоящее время уже не представляет собой какого-то однородного движения. На это повлияли как серьезные изменения в российском законодательстве, так и существенные противоречия внутри скинхед-сцены, в частности вслед росту активности антифа-солидарностей. Молодежный вопрос первой половины десятилетия был сопряжен с особого рода страхами, связанными с чередой цветных революций на постсоветском пространстве, одним из активных участников которых была признана молодежь. Параллельно этим событиям и процессам разрабатываются новые программы патриотического воспитания российской молодежи, публикуются новые учебники истории России, легитимируются имперские амбиции, начинается активное, подчас на грани фола, молодежное партстроительство, усиленное мощным административным и бизнес-ресурсами.

Имена молодых поколений первой пятилетки ХХI века шли под знаком неизвестности: Х, Y, Z. Затем, вслед бурному развитию и совершенствованию информационных каналов, молодым поколениям начали присваивать имена знаковых вех массовой коммуникации - Text, MTV, Screen, IT, iPod. Одним из последних, до кризисных имен чисто российского происхождения было имя: «поколение Пу»…

Урок первый. Патриотизм

О Манежке (11 декабря 2010 г) и ее последствиях сказано много. По горячим следам случившегося была серия публикаций, тон которых менялся (особенно в официальных СМИ) вслед оценкам, поступавшим сверху. Сначала было сказано о правых и левых экстремистах и националистах, потом - о футбольных фанатах, затем о новом молодежном протесте, чуть ли не сродни движению «несогласных» и «31». Оценки происшедшего расходились, действия политиков не отличались адекватностью и последовательностью. Стало очевидно, что молодежная политика, ориентированная на воспитание молодежи «веселой, здоровой и национально ориентированной», провалилась, и что современная российская молодежь, ее проблемы, чаяния и настроения остаются источником паник и тревог, а реальные причины случившегося мало кого интересуют. Встал вопрос о возможности и последствиях неконтролируемых, агрессивных и совершенно неясных (по мотивам) выступлений: стоит ли ждать продолжения, и если да, то в какой форме? Ключевыми агентами – участниками столкновений - были названы футбольные фанаты и этнические группы (группировки). Уже в этой формуле видно напряжение и несоответствие. Среди участников были представители разных фанатских групп (Спартак, Зенит, Динамо…) и их «противник» был также не однороден и не определен. Я не говорю сейчас о декларируемых мотивах и внешних поводах. Похоже, что противники (участники с обеих сторон) сражались с неким неназванным врагом. С тем, кто обладает властью на то, чтобы определять, кому принадлежит в нашей стране право на «новый патриотизм», кому принадлежат улицы городов (в основном, больших) и кто может считать себя «россиянином».

В конце 90-х прошлого века исследователи нашего центра принимали участие в проекте, посвященном образам Запада в восприятии российской молодежи. Это была работа, во многом определившая ключевые векторы и фокусы последующих исследований на десятилетие вперед. Проект был своего рода реакцией, ответом на моральную панику по поводу так называемой американизации (более поздний вариант - вестернизации) сознания российской молодежи. Среди примет новой молодежной «болезни» назывались самые разные явления. Растущее увлечение американскими и европейскими культурными продуктами; расширяющееся пространство субкультурных молодежных сцен в столичных городах, мегаполисах, но также и в провинциях, которые стереотипно считались кальками западных образцов; потоки образовательной миграции, сопровождавшиеся широким предложением услуг, часть которых была сопряжена с религиозными интересами западных миссионеров; рост карьерных притязаний и другое. Особую тревогу вызывала расширяющаяся зона молодежной наркотизации и либерализация молодежной (и подростковой) сексуальности, которые некорректно связывали с западным влиянием. Панический дискурс поддерживался идеями нравственного разложения и деградации новых поколений, в академических кругах самой популярной темой становится конструкт молодежи как основного фактора риска и даже угрозы национальной безопасности.

Мы стремились понять, что происходит в молодежной среде, чем для разных молодежных групп и сообществ этот «Запад» является, каковы его лики, и какие повседневные практики сопровождают реальную или мифическую вовлеченность молодежи, и существует ли на самом деле «слепое» следование западным образцам, и что это за образцы. И, наконец, как и посредством каких аргументов формируется в этой связи образ России. Некоторые открытия того проекта представляются и сегодня важными и актуальными - как некая точка отсчета, исходное знание о том, с чем молодежь вошла в новый век, тысячелетие, десятилетие…

Во-первых, Запада как целого в восприятии молодежи не существовало. Век всеобщей доступной информации еще не наступил, и основными каналами передачи знания были: личное знакомство с другими странами (учеба, туризм, родственные связи, поездки друзей), кино и видео, журналы, телевидение и слухи. Наиболее критичными к Западу (в его разных ликах) были самые вовлеченные, менее критичными и значит, более восторженными были те, кто строил образы Запада по фильмам, слухам и красочным поп-героям.

Во-вторых, Запад географически мог располагаться как исключительно в Северной Америке или Старой Европе, так и в Японии. Он мог быть «страной» настоящего кино – это США, или настоящей музыки – Великобритания, а мог и быть родиной порнофильмов – Германия. Его адрес и размеры менялись в зависимости от личного опыта общения, уровня образования, доступа к информации.

В-третьих, мы обнаружили, что во всех трех случаях (проект проводился в Москве - столица, Самаре - мегаполис, Ульяновске - провинция), молодежные культурные сцены отличала общая тенденция. Мы везде обнаружили, что для молодежи в объяснении своей групповой идентичности было важно самоопределиться в отношении продвинутых (субкультурщиков, неформалов, альтернативы) и нормальных (обычных, мейнстрим, гопников) и отнести себя/свою компанию к тем или другим. Одним из значимых маркеров деления было места Запада в структуре ценностей. Продвинутые были открыты (новому знанию, культуре, опыту, хотя и более критичны в отношении к отдельным культурным продуктам), а нормальные были ориентированы в большей степени на воспроизводство традиций локальности (своего круга, соседства, района, города). Первых в большей степени интересовала музыкальная альтернатива (в зависимости от дифференцированных симпатий), а нормальных – попса и шансон.

И, наконец, вместо образа исключительно привлекательного и манящего Запада мы обнаружили рост стихийного патриотизма, своего рода любви или тоски по России, основанных на часто не проговариваемой детской обиде, что молодость и юность приходится проживать в стране, «где все не так». В качестве некоей защитной системы, помогающей построить непротиворечивую картину правильного мира, шло формирование позитивного и по-своему привлекательного образа России как зеркального отражения всего того, что признавалось негативным на Западе. Образ жизни, образование, культурный уровень, личные коммуникации – все это представлялось на Западе лишенным самых важных для российского человека качеств - душевности, искренности, теплоты, открытости. Уже тогда было понятно, что с этими, во многом стихийными, основанными на обиде и ощущении несправедливости, чувствами, следует обходиться очень аккуратно. Мы назвали это стихийным, хотя правильней было бы назвать обиженным патриотизмом. В вначале десятилетия наш проект регистрировал «любовь к России», а в конце, в новом проекте, мы зафиксировали рост «гордости» за Россию, что во многом коррелировало со специфическим набором определенных имперских амбиций и достаточно высоким уровнем бытовой ксенофобии.

Конец первого десятилетия показал, что часть (и немалая) стихийно возникших чувств нашла каналы для реализации и публичности. Противоречия любви к России проявлялись на протяжении всего десятилетия: кризис доверия практически ко всем государственным структурам и их агентам - и при этом самый высокий уровень лояльности к первому лицу (В.Путину); политический пофигизм (вялое участие в публичной политике) - и готовность включаться, пусть и с прагматическими целями, в агрессивные акции политического пиара («Наши», «Молодая Гвардия»); любовь к России «вообще, в целом», а затем и гордость за ее величие - и массовый отказ от региональных идентичностей (исключая столичные города и часть мегаполисов).

У «нового русского/российского патриотизма» начала второго десятилетия множество прочтений: от политического «патриотизм нужно сделать коммерчески выгодным» - до борьбы с врагами России, провозглашаемой наци скинхедами. За право на настоящую любовь или гордость могут поспорить сегодня и футбольные фанаты. При всей многозначности и запутанности вопроса патриотизма – очевидно, что в определенной степени – это национальный вопрос, который после декабря 2010 года звучит в России иначе. Если называть вещи своими именами – это вопрос отсутствия разделяемого обществом понятия справедливости, показатель фундаментального кризиса доверия, публичный отказ от веры в публичную риторику. Национально-патриотическая карта, в ее новом, продвинутом варианте, будет разыгрываться всеми игроками на предстоящих выборах, и в эти непростые разговоры (и сопутствующие им активности) будет вовлекаться молодежь. Размах вовлечения будет зависеть от бюджетов. Однако молодежь, прошедшая через кризис и потерю доверия, – она сегодня совсем другая.

Урок второй. Кризис

В основу этой части положены материалы ряда исследовательских проектов, посвященных анализу молодежной повседневности и особенностям групповых и солидарных идентичностей; акцент в них сделан на ответных реакциях различных молодежных групп на изменения социально-экономической среды (глобальные или ситуативные).

Концептуальное осмысление социальных и культурных эффектов глобального финансово-экономического кризиса и его влияния на жизненные траектории и биографии нынешних молодых - дело будущего. На данном этапе приходится оперировать достаточно широкими и абстрактными категориями - молодежь, поколение, кризис. Первыми заговорили о новых тенденциях в молодежных реакциях на кризис западные исследователи, которыми вводится категория «поколение R» - поколение рецессии. Это поколение - первое глобальное поколение начала ХХI века, формирующееся в условиях глобального финансово-экономического кризиса. Насколько эвристично понятие «поколение R», что оно может внести нового в понимание современности (сегодня и в будущем)? И что мы, собственно, пытаемся найти, вводя это понятие в научный словарь? Это второе, после постсоветского, поколенческие имя, в котором находят выражение глобальные социально-экономические процессы. В то время как предыдущие имена подчеркивали какие-то точечные характеристики, в частности - появление или использование новых прогрессивных возможностей, в поколении R подчеркиваются изменения вследствие потерь. Его использование помогает специфицировать постсоветское применительно к реальной ситуации, с другой стороны - включает Россию в глобальный контекст. Кризис объединил молодежь разных стран и социальных позиций, наделив их мироощущение схожими переживаниями.

Но глобальное включение и унификация объективной ситуации не привело к унификации эффектов кризиса, эффектом стало специфическое реагирование в каждом национальном контексте. То, что было плохо, стало еще хуже. В России – это усиление коррупции, усложнение доступа к высшему образованию, рост молодежной безработицы.

Как и во времена предыдущих мировых кризисов, депрессий, рецессий, уже с осени 2008 года в российской и зарубежной прессе появились публикации, посвященные поискам нового имени для тех, чье взросление совпало с кризисом. Чем на самом деле этот кризис был для молодежи - скандальной фотографией в социальных сетях или фактом личной биографии, оставившим судьбоносный след на личной и поколенческой биографии? Каким будет новое поколение – молчаливым, как поколение Великой Депрессии, лояльным, как поколение начала века, или протестным и граждански активным, как европейские сверстники? Конструирование поколений интересно по разным причинам. С одной стороны это важно, производство новой диспозиции дискурсивных сил, в которой молодежь наделяется особыми чертами в отличие от других поколений. С другой, это интересно с точки зрения появления «реальных» по последствиям сдвигов в сознании, идентичности, привычках молодых людей, которые становятся символами эпохи или несут в себе потенциал для социальных, культурных, политических нововведений в последующие 30-40 лет. Кроме того, тема определения поколенческих особенностей молодежи на наднациональном уровне актуальна и значима, так как поднимает вопросы возможности «общего», «схожего» в условиях жизни или практиках молодежи разных стран.

В какой-то степени последствия рецессии можно проследить по следам предыдущих кризисов, поскольку основные эффекты переживаемых когортами событий более понятными становятся через определенный «временной шаг» (10-15 лет). Как показывают другие исследования, существует противоречие, характерное для поколения кризиса: одновременный расчет на власть и вместе с этим - высокий уровень недоверия к ней же. За последние два десятилетия Россия пережила несколько серьезных экономических кризисов, включая и дефолт 1998 года, комплексный социально-экономический шок, связанный с распадом СССР и крахом плановой экономики. Без сомнения, их воздействие на общественные настроения продолжает сказываться. В этом ключе не удивителен факт высокой лояльности молодого (путинского) поколения в отношении существующей власти. По-прежнему велика доля тех, кто склонен рассчитывать на поддержку со стороны государства, поддерживает перераспределение доходов, а также считает, что удача важнее упорного труда. Самые серьезные последствия кризиса 2008-09 годов проявятся не сейчас и не на будущий год, а лет через двадцать-тридцать, когда представители поколения кризиса («К», «R», «Пу») начнут приходить к власти.

Специалисты всех ведущих социологических центров страны признают, что по своим последствиям нынешний кризис не так остро переживается населением, как дефолт 1998 года. Для большинства россиян 2008-2009 годы сложились вполне удачно. В августе 2008 года многие полагали, что экономический спад будет весьма продолжительным, но паника длилась недолго, и индексы социального самочувствия начали расти уже в марте 2009 года. Столь быстрые перемены вызвали разноречивые толкования. Для одних они стали примером хорошей приспособляемости россиян к трудным условиям, а для других свидетельствовали о переоценке угрозы рецессии.

1998 год встречало молодое поколение, мечтавшее добиться сразу всего – карьеры, денег и славы. Не зря период 1990-х годов называют в социологии молодёжи «революцией притязаний». Докризисное поколение некоторые называют «поколением стабильности», подчеркивается, что среди молодёжи появились совершенно новые социальные группы, которых десять лет назад почти не было. Современную молодёжь можно также отнести к первому постсоветскому поколению, у которого сложились не только особые политические взгляды, но и потребительские практики. Она не застала пустых полок в магазинах, продуктовых талонов и «колбасных» поездов в столицу. Зато ей знакома проблема того, как сориентироваться в имеющемся изобилии. Шопинг становится особой культурной практикой, выполняющей важные социализирующие функции. Причем «традиционная» шопинг-культура дополняется новыми формами аутентичного потребления. Молодежь не попадает в число самых уязвимых групп населения. Чем моложе человек в России, тем лучше его материальное положение. К тому же считается, что молодым по силам использовать самые активные стратегии приспособления: осваивать новые профессии, находить дополнительные заработки, менять местожительство и т.п. Традиционно используемые в исследованиях такого рода индикаторы не всегда подходят ей. Обычно основное внимание – к трудовому поведению - фактический уровень безработицы, доля боящихся увольнения и пр. – приметы нестабильности в плане занятости населения. Но трудовые стратегии молодёжи и в докризисные времена не отличались постоянством. Многие юноши и девушки предпочитают откладывать начало своей трудовой деятельности до тех, пор пока не найдут достойного, на их взгляд, места. Но и те, кто принялся за работу, остаются открытыми новым предложениям. Юноши и девушки не так держатся за место, как их родители.

Какие черты можно приписать новому поколению рубежа первого и второго десятилетия ХХI века? Те, кому в 2008-09 было 15-19 лет, в максимальной степени оказались подверженными влиянию кризисных явлений, что скажется на их поведении и практиках к 2020 году, когда они завершат свой молодой цикл и начнут претендовать на взрослые статусы, когда поколение R начнет занимать ключевые посты в политическом, культурном и экономическом истеблишменте. Станет ли оно молчаливым или более граждански ответственным, полностью откажется от моральных обязательств или выработает неотрадиционалистский кодекс семейно-брачных отношений?

Предлагаемый портрет – лишь попытка с помощью интуиции сформировать некий образ, который бы соединил все основные, найденные или понятые нами тенденции. Очень сложно было выбрать подходящие для различений векторы, ни двух, ни трех или четырех измерений было бы недостаточно, чтобы расчертить пространство различий внутри молодежных групп. Некоторые приметы сегодняшнего дня очевидны - рост безработицы (официальной и скрытой) на молодежном рынке труда, платное образование, усложнение социальных лифтов, более жесткое расслоение между молодежью столичных (финансовых вампиров) и периферийных (депривированных) территорий, усиление и усложнение миграционных потоков. Другие приметы спрятаны в повседневных практиках проживания, в особенностях жизненных стратегий и карьер, в формировании новых идеалов и ценностей, в определении новых смыслов жизни и представлений о жизненном успехе.

Набросок портрета поколения «R» . Поколение «адекватных» (Я+):

Самоуверенность и эгоизм, нежелание что-либо делать (Илья Муромец) вместе с наличием конкретных прагматичных целей (самый желанный работодатель – Газпром: «мечты сбываются»), размывание монополии на символы и одежды (субкультурный беспредел, расширение буферных зон между андеграундом и попсой), эксплуатация родительской вины и участия (две раздельные кассы семейной бухгалтерии), творчество (эстетизация, театрализация повседневности), патриотизм (лояльность, граничащая со стебом) и полная апатия, прагматизм в использовании ресурсов и многое другое. Ключевой стержень поколения рубежа первого и второго десятилетия – это: адекватность/ настоящесть/ быть в теме/ разделять значимые смыслы со своими (своим кругом). Это могут быть как адекватные пацаны, так и - адекватные интеллектуалы.

Урок третий. Семья и дети

Споры вокруг влияния кризиса на молодежь будут продолжаться, и наверняка найдутся новые вехи первого десятилетия, более значимые с точки зрения других исследователей. К очевидным последствием кризиса я отношу вероятные изменения в семейных отношениях, связанные с характером трат, потреблением. Молодежь из средне- и высокоресурсных семей кризиса практически не заметила. Это произошло не потому, что кризис никак не затронул эти семьи; сказались особенности «семейной бухгалтерии». Как показали наши исследования, в большинстве российских семей существуют как бы две параллельные кассы: для дома - для семьи (родительская) – и своя, отдельная (деньги детей). Весь удар потерь пришелся не на молодое поколение, поскольку в своем большинстве их деньги – даже если они и получают их от родителей - это другая система трат. Специфически российским или постсоветским эффектом кризиса стало переформатирование ролей родителей и детей. Родители, в традициях советских семейных паттернов, не только материально, но психологически и морально защитили детей от кризиса. А дети, в свою очередь, практически не заметили этого и не испытали никакой благодарности, мало что изменив в своих привычках и графике жизни. Иначе говоря, основной удар кризиса пришелся именно по родителям. Влияние кризиса на семейные отношения скажется во временной перспективе, будет меняться характер межпоколенческих расчетов и поколенческих контрактов. Классовый конфликт как основа социального неравенства дополняется и даже заменяется возрастным конфликтом. Здесь речь идет о неравенстве вкладов и доступа различных поколений к социальным благам. Насколько молодые несут ответственность за обеспечение старших, каким образом осуществляется «реальный подсчет вклада поколения» в умножение социальных благ? Согласно концепции «взаимных расчетов поколений» (generation accounting) современная молодежь и дети признаются более ущемленными по сравнению со старшими. Это характерно для всего постсоветского пространства (и России - в первую очередь). Произошли кардинальные изменения в позициях различных поколений в их отношении к распределению разных значимых ресурсов. Резкие изменения произошли в структуре рынка труда, соотношении бесплатного и платного начального, среднего и высшего образования, появились новые векторы и режимы социальных расслоений. Свой вклад в поколенческие контракты внесли экспериментирования с социальной политикой и государственными программами занятости молодежи, молодых семей, демографической политики. Поздние советские, постсоветские и современные поколения застали и про/пережили отличающиеся по периодам формы социальных изменений, что невероятно усложнило и без того пострадавшую в результате резкой смены социального строя систему «преемственности» поколений, поколенческих обязательств и расчетов. Эта тенденция особенно заметна в ситуации мирового кризиса, когда молодежь становится основной «экспериментальной группой», на жизненных траекториях которой в первую очередь отражаются социальные и экономические эффекты, сопровождающие рецессию. Наиболее уязвимыми оказываются самые незащищенные («жертвы в квадрате и кубе»): молодежь из бедных семей, сельская молодежь, жители депривированых территорий, молодежь моногородов и промышленных окраин. Возникает вопрос: есть ли у молодежи право на признание, участие, на жизнь не ниже уровня предыдущих поколений? В России это особенно заметно в сфере высшего образования. У нынешнего поколения больше несправедливости в доступе к качественному образованию, чем у предыдущего. Не менее остро стоит вопрос и о перспективах структуры занятости.

Исследования особенностей поколенческих контрактов перспективны в отношении биографий современных семей. В современной России поколенческий контракт имеет многомерную структуру. Помимо традиционного распределения ожиданий между старшими и младшими (с интервалом в 25-30 лет), формируются новые неравенства внутри самого поколения молодых (интервал 5-10 лет). Нынешние 25-30-летние, уже занявшие определенные (престижные) рабочие места и позиции, не готовы уступить их в ближайшие 20-30 лет тем, кто идет за ними. При этом нынешние 18-20-летние, хорошо понимая это, формируют и культивируют в себе качества цинизма, конкурентности и недоверия. Можно предположить, что в России ожидаются большие семейные трагедии нового типа. Родители будут продолжать надеяться и ждать помощи, моральных обязательств и заботы в старости или болезни, а дети начнут отказываться выполнять моральные обязательства, заменяя их рыночными практиками – юридическими формальными контрактами и договорами. Будет формироваться новый тип поколенческого контракта, который будет опираться не на автоматическое моральное долженствование, а на формальные договоренности. Можно предположить, что отчасти новый тренд защиты прав детей и внимание к различным типам родительства в немалой степени порождены ставшим очевидным противоречием между старыми формами поколенческих контрактов и новыми условиями жизни.

Падение рождаемости и биотехнологический бум уже породили нового сверхпотребителя – детей. Индустрия детства, включая здравоохранение, юридическое сопровождение, защиту прав ребенка и детства, культура, шоу-индустрия, детский туризм будут все интенсивнее развиваться. Отчетливо формируется список новых потребностей и семейных потребительских ниш, что порождает новые типы расслоения, исключений и социальной напряженности. Параллельно с этими процессами формируется новый социальный класс - молодые родители. С одной стороны, институциализация новой страты поддерживается государственной политикой на увеличение рождаемости, производством и продвижением образцов многодетных молодых семей, обслуживается расширяющейся индустрией детства. С другой стороны - социальный статус семьи в еще большей степени, чем прежде, будет определять стартовые расслоения и разную степень доступа к ресурсам взросления – экологии, безопасности, государственному патронажу (ясли, садики, врачи, юристы), образованию. Социальные сети молодых родителей в Интернете оказываются одними из самых активных, включенных и быстро реагирующих на социальные вызовы агентов. Их гражданская активность формируется на базовых и солидарно разделяемых ценностях обслуживания и воспитания детей. Напрашивается вывод, что сегодняшние молодые родители (в первую очередь из среднего класса) – потенциально высоко протестная группа.

Автор — доктор социологических наук, директор Центра молодежных исследований ГУ-ВШЭ (СПб) и НИЦ «Регион» (УлГУ).

Оригинал записи и комментарии на РосМолодежь.ру