Вчера был на авиасалоне в Жуковском. Великолепно! Супер!
Правда смотришь на это это зрелище что вытворяют наши СУшки, МиГи, наши пилоты... Но сердце кровью обливается... Когда осознание что МиГов у нас новых всего два. СУшек не больше. И что летчиков мало. Что керосина для самолетов ещё меньше... Эх... Грустно
Вспомнилось из книги Алексеева "Кольцо Принцессы", в самом финале.
В Пикулино Шабанов прилетел под вечер, когда бетон аэродрома хорошо прогрелся солнцем и теперь щедро отдавал тепло. Над взлетными полосами колыхалось легкое марево, по дорожкам, будто неоперившиеся птенцы, разгуливала пара МИГарей: отрабатывалась рулежка — единственное упражнение, на которое хватало топлива. Знакомо выли двигатели, светились огненные сопла, пахло сгоревшим топливом, и ветер трепал, вздувал чехлы в длинном ряду машин на стоянке, так напоминающих печальную и мудрую вереницу монахов в длинных одеждах.
Этот мир никак не изменился, и в подчеркнутом его постоянстве угадывалась претензия на вечность…
От транспортника Герман завернул на КП, чтоб забрать свою одежду из кабинки, и только вошел в двери, как услышал приказ по громкоговорящей связи:
— Майору Шабанову трехминутная готовность! Машина номер шестьдесят один. Доложить исполнение!
Он решил, что это розыгрыш, возможно, товарища Жукова, торчащего на КП, откуда уже разошлось все начальство, и потому преспокойно направился к своей кабинке, однако увидел сквозь стеклянную стену, как техники в тревожном порядке расчехляют МИГ с указанным бортовым номером. То есть команда прошла по службам, а это уже не шутки!
Испытывая внутреннее противление и одновременно повинуясь обязанности, доведенной до инстинкта, он загнал себя в высотный комбинезон, тот самый, обношенный, прошедший огни и воды, сунул ноги в ботинки — опять шнуровать некогда! — выхватил из своего узла гермошлем и побежал к машине. Время потерял много, будто молодой, и техник, стоя на стремянке перед открытым фонарем, показывал на пальцах количество оставшихся секунд. Шабанов запрыгнул в кресло, с его помощью запрягся в ремни, кислородную маску, подсоединил радио и стал включать бортовые системы, ожидая, когда техник опустит колпак и уберет стремянки, но тот заметил надпись на стекле гермошлема и, заботливый, поплевал и принялся оттирать ее рукавом. Герман отпихнул его, дернул фонарь и запросил запуск.
Все-таки он рассчитывал, что Ужнин просто решил встряхнуть его, кинуть с корабля на бал (или наоборот), чтоб почувствовал армейские будни, чтоб служба медом не казалась, и дело до запуска не дойдет. Однако услышал отчетливое:
— Запуск разрешаю. Четвертая дорожка. Старт со второй полосы.
Это был “короткий” вариант взлета, как на перехват цели. После запуска и быстрого прогрева он вырулил к старту, все еще надеясь, что прозвучит обычный отбой, однако, едва поставил машину на “зебру”, как последовало добро на взлет. Шабанов плотнее угнездился в кресле, включил форсаж и через несколько секунд был в воздухе, земля ушла вниз, замедлила бег и на высоте тысячи метров начала отставать. Он сбросил газ и пошел на разворот: теперь Ужнин должен был поставить задачу.
Полный круг он сделал в полном молчании земли.
— Слушай, Герман Петрович, — наконец-то позвал Ужнин совершенно не командирским голосом. — Сегодня двадцать пятое мая, в нашей школе был последний звонок, всех сюда привели, на аэродроме стоят, войди в зону, так увидишь… Накануне у них опрос был, анкетирование, и вот какие результаты. Три процента хотят выучиться на экономистов, еще три — на юристов. Сорок четыре процента мальчиков желают стать бандитами и сорок один — милиционерами. Остальные не знают, что делать. Шестьдесят восемь процентов девочек идут в проститутки, двадцать четыре в фотомодели, семь в модельерши и один процент затрудняются ответить. И ни один не пожелал стать летчиком. Я их вижу в окно, Петрович. Они стоят такие же, как мы когда то с тобой. Они еще совсем дети, но уже не хотят летать… Думаю, потому что еще ни разу не видели самолета в небе, а тем более, высшего пилотажа. Будь добр, покрутись над нами, покажи, что можешь?
Шабанов выслушал его молча, спикировал на командный пункт, затем ушел почти вертикально вверх и там, из боевого разворота сразу же пошел в штопор.
Рассмотреть землю и детей на бетонке мешала надпись, сделанная кровью на стекле…
Но это круто! 
