Он часами молча сидел, уставившись в пол, в вестибюле нашего дома. Когда с ним здоровались, он нехотя поднимал голову и, тихо ответив, усталым и недолгим взглядом провожал поздоровавшегося. Иногда он выходил во двор и там на единственной с облупленной краской скамейке так же сидел часами, опустив голову. Видели его и сидящим в той же позе на низком парапете у одного из расположенных рядом с нами офисов.

Говорили о нем разное. Одни о том, что год назад он потерял жену и до сих пор не может прийти в себя. Другие, что он и раньше был таким нелюдимым. Третьи, что все дело в детях, которые навещают его раз в год, не чаще.

Однажды я видел, как он поманил бродячую, в чем-то перепачканную кошку, и она подошла к нему, недоверчиво поглядывая на него снизу вверх. Он потянулся к ней и погладил. И она лизнула ему руку и пошла, не оглядываясь, по своим делам. И тогда он сказал, искоса взглянув на меня:

- Скверно кошкам без людей.

- И не только кошкам! - подхватил я. - Разве не так?!

Он не ответил. Все мои попытки разговорить его так ни к чему и не привели. Вскоре он встал и, не глядя на меня, пошел к нашему общему дому...

Отличался он от всех от нас еще тем, что ему никто не писал письма. Когда приходила почта, все дружно бросались к своим почтовым ячейкам. А он... он даже не поднимал головы. И только когда все, довольные, что им есть и письма, и газеты, расходились, он подходил к своей почтовой ячейке и безнадежно заглядывал внутрь. Однажды, правда, там оказалось письмо. Но оно было не ему: просто почтальон перепутал ящички.

Впрочем, к тому, что он не такой, как все, в нашем доме привыкли. Но некоторых все-таки задело, когда он вдруг почему-то перестал отвечать на "Доброе утро!" и "Добрый день!". Нет, выражение лица у него по-прежнему было безучастным - никакой злобы, никакого раздражения. Так что оставалось только пожать плечами и уйти.

Но вот однажды в лифте все увидели приколотую к стенке записку: "Может, сыграем в шахматы?" И номер телефона... И мы подумали, что это, может быть, он: по слухам, он когда-то хорошо играл в шахматы. Но прочтя записку, все только пожимали плечами: больше делать нечего, как играть в шашки-шахматы... И висела эта записка целую неделю. А потом ее кто-то содрал, скоре всего, уборщица, строго следившая за тем, чтобы жильцы не пачкали стены всякой отсебятиной.

А он, так и сидел, понурив голову и свесив с колен кисти рук...