Я сидел в холле ванкуверской гостиницы "Hilton Metrotown" в ожидании отъезда на первую тренировку кахээловской части нашей сборной, когда позвонил Дзич. И сказал, что умер Юрий Саныч Севидов. Умер в командировке, на сборе "Локомотива", с главным тренером которого Юрием Палычем Семиным когда-то вместе играл в "Спартаке", а потом крепко дружил.

Работать над "днем сборной" я, конечно, продолжил. Но думать ни о чем другом уже не мог. Юрий Саныч... Сколько раз мы с ним спорили, дискутировали, не соглашались - но всякий раз я уходил со встречи с ним (будь то в "90 минутах", в его программе на радио и т.д.) с кайфом от общения с суперпорядочным, страстно любящим футбол, безумно заводным и просто очень, очень живым человеком. За несколько лет после прихода в футбольную журналистику он стал в ней большим явлением. Потому что вывел "мнение специалиста", всегда находившееся в газетах где-то в подыгрыше, на новый уровень. Превратил его из подносчика патронов в солиста. Всегда острого, всегда бескомпромиссного, всегда интересного. С которым можно было тысячу раз не соглашаться, но который никогда не оставлял равнодушным. Когда мне в руки попадал "Советский спорт", я первым делом открывал севидовский разворот: а что теперь выдаст Юрий Саныч? Для него не существовало конъюнктуры и соглашательства, он не признавал авторитетов и выдавал всю правду-матку - так, как он ее понимал. На "90 минутах" оказываться в одной программе с ним было делом неблагодарным, потому что было заранее ясно: он, неугомонный и неутомимый, всех затмит и всех переспорит. Даже если не прав.

И я скажу, что нам в "СЭ" мастера этого амплуа - ничего не боящегося профессионала - не хватало. Севидов был уникальный. Он создал в стране, в ее журналистике, жанр, который раньше можно было найти только за рубежом - в тех же Англии или Германии. А созданием жанра могут похвастать немногие.  

Севидов был настоящим. А настоящего в нашей сегодняшней жизни осталось не так много.

Очень больно. Очень. В Москве, наверное, было бы еще больнее, и я обязательно пошел бы на панихиду. Но и в Ванкувере, за 10 тысяч километров, больно.

Светлая память.