Женское
А женщиной становиться, как правило, нелегко. Сначала мы все – за принцем, по следу его подков, ну, то есть, подков-то конских, но дело уже не в том – два взгляда, потом – знакомство, а после – с коня, и в дом. А дом полыхает жарко от страсти и чистоты, и ты для него – служанка, и девушка из мечты, что надо, с умом подбрито, ну просто три раза ах, у трона и у корыта, и всюду – на каблуках. А он копошится мелко под грузом твоих надежд, угрюмо глядит в тарелку – «Ну что ты, родной, не ешь?», испуган почти до колик безумством твоей души, и вот он – блудливый котик из дому навек бежит. Ну что тут - пожар потушишь, коня на скаку схватив - ах, сволочь, он плюнул в душу, развод и аперитив.
Потом ты выходишь в поле, походка твоя легка, ты кошка, и ты на воле, и в поиске мужика. И бедра твои округлы, и очи твои с искрой, ну что вы, какая кухня, безумие, домострой! Из карточной рассыпухи ты вытащишь даму пик, на лавке рядком старухи считают – тебе кирдык, совсем загуляла девка, пропащая, что сказать, и, словно плевок, припевка – плешивое слово "блядь". Тебе наплевать на это, ты греешь холодный дом, подружки дают советы, но чаще ты спишь с котом.
Но сказано – время лечит, не угли уже, зола, и ноги на чьи-то плечи – для радости, не со зла, и вот он – герой романа, в руках номерок зажат, глядишь на его изъяны, и дринькаешь оранжад. Ну что там у нас по списку – храпит по ночам с тоски, мечтает о Жанне Фриске и прячет в диван носки. Все это портрет с натуры, Чапаев и пустота, известно, все бабы – дуры, но ты-то уже не та! Где нынче отыщешь принца, спасибо, он был уже, и ты воздвигаешь в принцип пристрастие к неглиже. Свободны, бесспорно, оба, спокойна от а до я, но душит ночами злоба – где шляешься ты, свинья? Однажды (и это странно!), поставишь ему на вид, и вот уж герой романа не пишет, и не звонит.
Бесстрастно поставишь точку, и выйдешь на белый свет, но снится ночами дочка, которой все нет и нет. Работа, друзья, карьера, подводка, помада, тушь, и очередь кавалеров, но капает в ванной душ. Все это, пожалуй, глупо, что делать, такая жизнь, украдкой кусаешь губы, когда говорят «ложись!». Однажды, устав до колик от шума и от кальсон, решишь, что отныне в койке ты ищешь здоровый сон.
И вот ты живешь – не тужишь, такая Карден-Диор, подруги давно при муже, зато у тебя – декор, готовишь себе лазанью, калорий отсыпав горсть, но звезды уже сказали, что будет нежданный гость. Ух, ты бы по этим звездам – в упор, из дробовика, но поздно, родная, поздно, куда ты без мужика? Ты помнишь – твердила мама, что надо терпеть, как вол, и папа, приняв сто граммов, стучал кулаками в стол, дурная, лихая сила его волокла до дна... Потом, у его могилы, не плакала ты одна. Но память – такая штука, она норовит предать, и мама все просит внука, чтоб отчество передать. Ну всё, отвлеклись, довольно, пока мы болтали здесь, подъехал клиент на "Вольво", и денежки тоже есть. «Хватай, – поддержали с тыла подруги, – не то уйдет!»... Ну, в общем, ты с ним крутила, не сделав потом аборт. Сказала ему без крика – спасибо, на этом все, а он улыбался дико, почувствовав, что спасен.
«Зачем, почему, ты дура!» – кричали ей вслед глаза, живот, округлив фигуру – единственный, кто был за. Плевать на слова и сплетни, не им за тебя решить, а дочка родится летом, но надо еще дожить.
...Сгорает в кастрюле каша, в игрушках царит бардак (а дочку назвали Машей, без умысла, просто так). Глядишь на нее украдкой, не веря в свою судьбу, а дочка мусолит пятку, и мрачно кривит губу. Растет, головенкой вертит, конфету зажав в руке, а ты, улыбаясь, чертишь зарубки на косяке. Конфета, потом – помада, с подружкой глоток вина, и «Мамочка, ну не надо, я просто пройдусь – луна, ты, знаешь, а он хороший...», и роза на стебельке. Паршивца зовут Сережей, и ты с ним накоротке. Свои вспоминая роли, волнуясь, сходя с ума, ты, вместо «Рехнулась, что ли?!», ей скажешь: «Решай сама. Подумай, чего ты хочешь, дорог на земле полно...», и будешь потом полночи бездумно курить в окно. Как сделать, чтоб ей, малышке, зажегся другой маяк, твои не достались шишки, колдобины, острия? Прикрыть бы, укутать, спрятать... чтоб жизнь не открылась ей, и стала дешевым ядом, как выдохшийся портвейн.
Дождавшись свою пропажу, увидишь, как в первый раз, и все про себя расскажешь, без вымысла и прикрас. Про то, как дрожат ресницы, когда за душой – беда, и первый, зараза, снится, пусть изредка, иногда, и третий, четвертый, пятый... любовь, понимаешь, Маш? «И твой заезжает папа, впадая в семейный раж, и Коля звонит, и Гриша, ну, помнишь, такой, в пальто? Все это, родная, слышишь, должно быть, совсем не то. Но я не жалею, дочка, себя на куски разбив...» И скажешь, поставив точку: «Не бойся. Живи. Люби».
Затянешься, глядя прямо, и грянет – из темноты: «Какое ты чудо, мама! Я тоже хочу – как ты!»
©
mousss (Мария Хамзина)
BlueEyedMonster вышли на то, что Чебурашка - пенеосчик заразы - ему ведь каждая дворняжка лапу подает...
Ню-ню...
