Где-то в 1960 году я встретил блестящего невролога - Гарри Буша [Harry Bush]. Он был совершенно очарован лишайниками и вложил огромные силы в их идентификацию и определение характеристик. От него я многое узнал о симбиозе между водорослями и грибами. Более того, я обнаружил, что некоторые химические вещества, содержащиеся в лишайниках, можно заставить вступить в реакцию с определенными ароматическими маслами из натуральных источников. В результате реакции получался синтетический тетрагидроканнабинол или ТГК (действующее вещество марихуаны). Для меня большим удовольствием и больше чем просто шуткой, было знать, что, прогулявшись по территории и смешав экстракт из цветных чешуек, соскобленных с большого валуна, с несколькими апельсиновыми корками из мусорного бака в присутствии оксихлорида фосфора (его надо было достать самому), и смочив очищенным продуктом петрушку, можно было получить отличную психоактивную сигаретку.

Из-за этого я перерыл горы литературы, но практически не продвинулся в химии (я все еще работал на Доул). Зато мне открылся чудесный мир веществ растительного происхождения. Я уже был хорошо знаком с сильнощелочными веществами - алкалоидами. Эти азотсодержащие соединения нередко несут ответственность за биологическую активность растения. Такие вещества, как никотин, стрихнин и хинин известны всем; психоделики, представленные индолами, ДМТ, 5-метокси-ДМТ, псилоцин, псилоцибин и наш исходный фенэтиламин - мескалин - тоже алкалоиды. Но я начал обращать внимание на другие семейства, обычно нейтральные соединения, не обладающие активностью, однако с хорошим запахом и потенциалом для дальнейшего синтеза. Ими оказались терпены - остро пахнущие хвоей и камфорой. А великолепные пахучие масла? Запах шкафчика со специями - масла мускатного ореха, гвоздика, петрушка, укроп, апиол. И так далее. Эта малоизученная коллекция химических веществ оказалась бесконечным источником идей в области психоделиков.

И вдруг произошли подряд три события. Во-первых (это интересно, в основном, людям, забавляющимся химией), я отработал апельсиново-лишайниковый процесс и обнаружил, что при конденсации оливетола (его можно выделить из определенных лишайников, которые я собрал к северу от Оттавы) и пулегона (терпен из болотной мяты, растения, широко распространенного около Аламгордо, Нью-Мехико) получается вещество, напоминающее ТГК из марихуаны. Основы для синтеза заложил Роджер Адамс [Roger Adams] из Иллинойсского университета перед Второй Мировой войной. Между ним и А.Р. Тоддом проходило состязание в Манчестерском университете, Англия, отраженное в химической литературе. Они пытались опередить друг друга в области точнейшего воспроизведения и демонстрации на животных активного компонента марихуаны. Кульминацией работы Адамса стало изготовление смеси синтетических веществ, показавшей на собаках активность в несколько раз большую, чем у натурального ТГК. Новое вещество получило название "девятиуглеродное соединение Адамса", поскольку у него было, как это ни удивительно, девять атомов углерода в терпеновой части молекулы. Я упоминаю об этом только потому, что речь о нем пойдет ниже. Интересно, что в то время точная структура ТГК была неизвестна (спустя почти двадцать лет после завершения работы Адамса).

Во-вторых, случилось так, что мать-природа, обожающая алкалоиды, наплевала на них, позволив каннабису создать психоактивное соединение без азота (обязательного компонента любого алкалоида). Как бы выглядел ТГК, если бы он был фенэтиламином? - задался я вопросом, и сам же себе ответил: "А давай-ка я его сделаю!" И с этим я поспешил в лабораторию, чтобы исследовать возможные пути синтеза.

В-третьих, группа исследователей (люди с осторожными лицами, в приличных костюмах и галстуках) из **Блэквуд Арсенал** - химико-биологического подразделения армии США - посетила Доул. Они хотели встретиться с некоторыми учеными компании для мозгового штурма. У посетителей были какие-то проблемы с синтезом, которые могли быть описаны только общими терминами, поскольку синтез включал вещества с секретным статусом, а некоторые из нас не имели допуска к секретным разработкам.

Итак, суть их вопроса была ловко представлена на одном слайде. Слева находилась схема реакции, приводящей к предварительному веществу А, справа - к веществу Б. Продукт реакции А и Б показан не был, так как считался секретным. Сам вопрос был таков - может ли кто-нибудь из нас предложить какие-то, хотя бы и бредовые, идеи относительно более простого или лучшего синтеза веществ А или Б?

Через некоторое время поток идей иссяк, и тогда ко мне пришло одно из моих маниакальных настроений, и я схватил мел. Вкратце, я сказал, что хотя никто из визитеров не объяснил, зачем им нужны эффективные пути синтеза А или Б, но, кажется интересным совпадение, что простое совмещение А и Б (с использованием оксихлорида фосфора, который хорошо зарекомендовал себя с лишайниками и цитрусами) приведет к "девятиуглеродному соединению Адамса", которое, в свою очередь (если они об этом не знали), было в пятьсот двенадцать раз активнее, чем синтетический аналог ТГК (использовавшийся в то время в качестве относительного стандарта), в тесте на моторную атаксию собаки.

Тишина.

Я продолжал, написав структуру этого очевидного соединения на доске: "Если проводить синтез так, как нарисовано на слайде, а не точно следуя предложенному Адамсом методу, то в результате получится смесь (так как реакция включает несколько оптически активных центров) из восьми изомеров. Любое отклонение от оригинального синтеза может привести к радикальному изменению соотношения этих изомеров, при этом биологическая активность может оказаться совершенно отличной от наблюдаемой Адамсом.

Тишина стала гробовой.

С еще большей одержимостью я продолжал, что эти восемь соединений необходимо синтезировать и изучить по отдельности. Вдобавок, я упомянул, что если они действительно хотят исправить ошибку природы, то им надо ввести в это безымянное соединение атом азота, чтобы имитировать алкалоид. Это, добавил я в заключение, может оказаться суперактивным фенэтиламином!

Тишина продолжалась несколько секунд, и когда наконец возобновились разговоры, они касались других областей. А посетители вернулись а Мэрилэнд.

Происшествие оказалось забыто - внезапно и преждевременно скончалась моя мать, когда они с моим отцом жили в летнем домике на озере Тахо в Сьерра-Неваде. Это был тяжелый период для меня и Хэлен, но особенно для Тео, у которого завязались близкие отношения с бабушкой. Что касается моего отца, я заметил у него признаки легкого ухудшения. Все мы заметили, как они постепенно отнимали у него дух и силы.

Наконец, я сказал: "Довольно! Давайте сделаем перерыв, дадим себе возможность восстановиться." Куда мы поедем? Неважно, я об этом позабочусь. Итак, отец положил в сумку пару чистых носков и смену белья, и мы вчетвером отправились в Сан-Франциско, намереваясь попасть в Сан-Диего. На самом деле, я без ведома отца подготовил дом к долгому отсутствию, купил билеты на пароход компании P&O "Чусан" для путешествия не только в Сан-Диего, но и дальше через Панаму, Тринидад и Тобаго, Канарские Острова и Англию во Францию, где мы должны были остаться на год. Настоящее лекарство от беспокойства, как в прекрасном рассказе Г.Г. Манро.

(План сработал. Отцу пришлось купить новый гардероб; он возобновил связи с русскоязычными друзьями, которых не видел четверть века. Он совершенно оправился от горя, обрел новую энергию и силу духа, позже он женился еще раз, открыл ресторан и прожил еще пятнадцать лет. Но это, как говорится, другая история.)

Вернемся к нашему путешествию. На первый же день после выхода из Порт-о-Принс прилетела первая ласточка из Блэквуд Арсенал. Было около пяти утра, мы с Хэлен спали в темноте каюты на палубе Д, когда раздался легкий стук в дверь. Я вскочил и произнес очень плохое слово - я забыл что сплю на второй полке, и мой шаг вниз на пол оказался метровым прыжком. Я открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с мистером Мунозом из радиорубки.

- У меня для вас радиограмма. - сказал он, - через RCA International. И вручил ее мне. Я нашел фонарик и прочитал ее. В телеграмме из пятисот слов от доктора Фредерика Пирсмана из компании A.R.L., Кэмбридж, Массачусетс, говорилось - нет, требовалось, чтобы я позвонил за его счет из Тринидада, когда приеду туда (мы должны были приплыть туда на следующий день). И только я прилег обратно, как раздался еще один стук в дверь. Опять мистер Мундоз. Он сказал, что прислали еще одну радиограмму, на сей раз через ITT, или что-то вроде, но я даже не стал читать ее. Она слово в слово повторяла первую. "Ладно-ладно" - пробормотал я, - я понял: я должен позвонить из Тринидада".

Настало утро, появился Тринидад, а с ним - жара и влажность. Я почти час провел в телефонной будке, разговаривая с Фредом Пирсманом из A.R.L.

Доктор Пирсман сказал что-то вроде того: "Одна группа, которую мы не можем назвать, попросила нас предложить вам контракт. Согласно ему, вы должны синтезировать азот-содержащий фенэтиламиновый аналог ТГК. Вы прибудете в Лондон в такое-то и такое-то время такого-то числа (он был точен до минуты). Мы хотим, чтобы вы прислали нам полное описание синтеза срочной почтой, как только приедете. Оно прибудет к нам ко времени подписания контракта."

Я запротестовал:
- Но я же на борту комфортабельного лайнера, и самая новая книга в здешней библиотеке - это энциклопедия Роджета 1894 года издания!
- Тогда пишите по памяти, - ответил он. Вот так-то. Я не могу описать, что могут сделать сорок минут, проведенные в телефонной будке в Тринидаде при девяностопроцентной влажности и тридцатипятиградусной жаре, с защитными функциями разума.

Итак, остаток пути через Атлантический океан я обозревал соответствующие тексты Бельштейна и Кемикл Абстрактс, которые смог восстановить в памяти. Я подготовил карту технологического процесса и заявку на фенэтиламиновый аналог ТГК. Он а была отправлена из Лондона и попала в компанию A.R.L. как раз вовремя. Должно быть, вещество успешно действовало на ЦНС, так так доктор Пирсман покинул A.R.L. и стал основателем консалтинговой группы в Бостоне по продвижению азотсодержащих аналогов ТГК в индустрии. Очевидно, с некоторым успехом.

Мое имя появилось на патенте, который впоследствии перешел к Simpson Winter Corporation, за что я получил условный доллар - так всегда бывает, если работаешь на промышленность. Какая связь существует между Блэквуд Арсенал, A.R.L. и Simpson Winter, я так и не узнал. И человека, которого я про себя называл "Безумный Фредди", я не встречал, хотя и сталкивался с людьми, его знавшими, на научных собраниях. Его компания продолжала расти, и сейчас он занимается большим количеством исследовательских проектов в области фармацевтики. Их разработки иногда используют богатые вариации молекулы ТГК, но что касается введения в молекулу атома азота, то сделано немного. Я произвел еще несколько веществ с сочетанием ТГК-азот в моей собственной лаборатории некоторое время спустя, но ничего психоделически интересного не обнаружил. Вероятно, природа не была склонна к таким поворотам. Я подозреваю, что она знала, что овчинка выделки не стоит и просто берегла энергию. Однако этим я заслужил поездку в Швецию.

Остаток пути к Европе (время, не потраченное на написание грубого черновика государственного гранта) я оттачивал мастерство игры в пинг-понг на качающемся судне, и изучал обряды инициации у неизвестных африканских племен. Об этом мне рассказывал мистер Муноз, которые составлял мне интересную и постоянную компанию во время предобеденной закуски.

Я потерял связь с мистером Мунозом, и даже не знаю, жив ли он сейчас. А вот компания P&0 наверняка не выжила.

1960 год. В памяти свеж мескалиновый опыт, и я горю желанием объяснить его глубокое воздействие на меня и остальное человечество. К тому же, миру известна, в лучшем случае, дюжина подобных наркотиков. И всего лишь два из них, ТМА и МДА обладают фенэтиламиновой структурой, которая в какой-то степени напоминает мескалин. (На самом деле, в это время мне было известно только об одном из них, поскольку книга с первым МДА отчетом не попадалась мне в руки еще два года.)

Итак, существует один аналог мескалина, и что же о нем известно? Впервые ТМА был синтезирован лет двенадцать назад химиком П.Хеем [P.Hey] в университете Лидса. Сам Хейн наверняка попробовал ТМА, ибо группа Peretz and Smythies из Канады намекнула на частный разговор с д-ром Хеем, в котором он сказал, что был впечатлен его эйфорическими свойствами. В канадском исследовании ТМА назначался в дозах от 50 до 100 миллиграммов девяти субьектам. В течение часа отмечалась головная боль и легкая тошнота, которую можно снять драмамином. Через два часа - головокружение, усиление подвижности, общительности, некоторое ослабление процессов торможения. В более поздних экспериментах дозы выросли до 125 мг, и проводились иследования "галлюцинаций", вызванных стробоскопом.

Именно с этой точки я и начал. Наркотик легко синтезировался, и мои предварительные пробы в значительной степени соответствовали канадским данным. При дозировках в районе 140 мг я наблюдал у трех близких друзей три совершенно различных переживания. У Терри Мэйджера короткий период тошноты перерос в эйфорию, он стал легко раздражимым. Разговор двух других экпериментаторов донимал его, и он резко говорил им: "Пожалуйста, заткнитесь!" Это было единственным видимым проявлением агрессии. Сэм Голдинг не чувствовал тошноты, зато, когда он закрывал глаза, у него появлялись узоры. К четвертому часу он стал чрезвычайно говорливым, что и послужило основной причиной взрыва Терри. Эти периоды разговорчивости перемежались состояниями задумчивости и разглядывания потолка. Общее заключение Сэма - наркотик не вполне приятный, так как дал слишком детальный взгляд на себя. Я воздержался от тенденциозного комментария по этому поводу, хотя это было очень соблазнительно. Пэрис Матео, психиатр, также не страдал от тошноты, но для него воздействие оказалось легким. Главным его интересом стали мои реакции на его реакции (я был контрольным наблюдателем в этом эксперименте и воздерживался от любых личных оценок). Все трое согласились, что эффекты оказались по меньшей мере вдвое сильнее, чем у мескалина, но мескалин все же предпочтительней.

Примерно месяц спустя, я принял 225 мг ТМА, часом раньше употребив 50 мг марезина (лекарства против тошноты). Такое смешение препаратов я уже давно с тех пор прекратил. Если тошнота - часть эффектов наркотика, то ее надо пережить и принять. Кроме того, зачем при исследовании нового препарата необходимо усложнять наблюдения, добавляя эффекты другого? Взаимодействие препаратов - сама по себе сложная область науки.

Моими няньками стали Хелен и, опять же, мой старый друг Терри Мэйджер.

Спустя примерно три четверти часа после приема ТМА, я испытал довольно сильную тошноту, но она продлилась недолго. На пике интоксикации (в период с полутора до четырех часов) наблюдалось только небольшое усиление цветового восприятия, и несколько других мескалинподобных штрихов. Я заметил легкое изменение в восприятии движения и времени, небольшую потерю координации. Но самым потрясающим оказалось восприятие и идентификация с внешними стимулами (в осносном музыкалными). Читая Бернштейновскую "Радость музыки", я с большим удовлетворением почувствовал, что могу по-настоящему слышать все упоминавшиеся музыкальные фразы, но Хелен утверждала, что я отпускал придирчивые, обвиняющие замечания в адрес книги.

Я настроил радио на музыкальную станцию, и закрыл глаза. Второй концерт Рахманинова для фортепиано создал для меня основу, на которой я мог парить, не касаясь земли, держась на превосходно сотканной паутине арпеджо, скрепленной аккордами.

Позже, после нескольких надоедливых рекламных объявлений, началась довольно шумная и резкая музыкальная поэма "Резня на 10-ой авеню". Неудачный выбор - я стал в некотором роде социопатом. Хелен заметила на моем лице взгяд "не связывайся со мной, если не знаешь, что для тебя хорошо".

Мне дали розу (которая под мескалином была бы очаровательной драгоценностью) и спросили, могу ли я сломать ее. Я раздавил ее без колебаний. В этот момент Терри поинтересовался, не хочу ли я подумать о приеме небольшого количества транквилизатора. Мой ответ был тонко завуалированной угрозой спустить его с лестницы, если он попробует пичкать меня лекарствами. Он не стал настаивать.

Немного спустя мы все направились на простор Тилден-парка (я едко заметил, что тут так же хорошо, как и в машине, котроая могла бы послужить для защиты окружающих от меня), где я выместил злость парой брошеных камней и палки (немного не попав в машину Терри, но не из-за хорошего отношения к нему, а потому, что знал - за вмятину придется платить). Период выражения подсознательных психических процессов прошел, и более милые аспекты - игры и забавы со зрением - стали главным занятием на остаток дня.

Это переживание оказалось для меня весьма важным и поучительным. Мой более ранний мескалиновый эксперимент был полон красоты и света. Я ликовал - вот это и есть внутренние содержание моей души; эта восприимчивость и сострадание - то, что было вынесено на поверхность этим простым катализатором. До сих пор еще не находилась такой молекулы, которая порождала бы, по крайней мере во мне, такие абсолютно противоположные реакции. И только после тщательной интроспекции я осознал, что мескалин не в большей степени создает красоту, чем ТМА - раздражение. Как красота, так и гнев, всегда существовали во мне.

Иногда различные наркотики могут открывать разные двери в человеке, но все эти двери выходят из бессознательного.

Пэрис провел двенадцать дополнительных экспериментов с ТМА в Южной Америке, все со 150 - 120 миллиграммами. Он прислал отчеты, в которых особо подчеркивал цветовые эффекты, и проводил заслуживающие внимания параллели с ЛСД, сравнивая эффекты ТМА со 100 - 200 микрограммами ЛСД.

Все это привело к научной работе, опубликованной в английском журнале "Nature", в которой психоделические свойства выносились на суд общественности. Возможная агрессия особо упоминалась как наблюдавшаяся реакция. Это была моя первая публикация в области воздействия психоделиков на человека.

Примерно 17 лет спустя, имея больший опыт за спиной, я опять попробовал ТМА. Я хотел ощутить возможные перемены в реакциях, произошедшие с течением времени и при повторояющихся воздействиях подобных веществ. Периодически я произвожу такие рекалибровки. Это что-то вроде визита на стрельбище или к терапевту раз в десять лет, с одним и тем же оружием (и тем же телом). Хорошо иметь объективную оценку изменений, произошедших с возрастом. Это особенно верно, когда реакция на наркотик сильно окрашена отношением и интерпретациями, которые постоянно сглаживаются с ходом времени.

Во всяком случае, сначала я ретитровал ТМА от самых низких уровней, и еще два раза по 130 мг - тот самый уровень, который для моих друзей оказался интересным, но не особо волнующим. Наблюдаемая хронология осталась той же, но качественные аспекты переживания оказались на самом деле не слишком приятными. Иногда два прилагательных "психоделик" и "психотомиметик" используются как синонимы, первое означает основную легкую форму изменения сознания, а второе - (буквально "имитирующий психоз"), подразумевает нехватку эмпатии и внимания. Я ограничил применение слова "психотомиметик" названиями статей, публикующихся в журналах, которые могли рассматривать использование термина "психоделик" как пропаганду. Но до сих пор мне кажется, что ТМА может наводить на мысль о последнем значении.

Меня беспокоил немалый телесный дискомфорт и физические побочные эффекты - вроде судорог, но они пропали по окончании эксперимента. В целости и сохранности выйдя из мира ТМА, я не мог придумать веского повода, чтобы войти туда когда-нибудь снова.

В конце 1940-х я женился на рыжеволосой студентке Калифорнийского университета по имени Хэлен. Мы оба были активными членами маленькой дружеской компании - группы Тауэр-энд-Флэйм/Хонор-Стьюдент/Фи-Бетта-Каппа. Несколько встреч группы проходили в двух маленьких комнатушках, затерянных в старом здании кампуса Калифорния Холл. Мы называли себя компанией Кал-Холл. Основные наши черты - достаточная интеллигентность и неловкость в общении с другими людьми. Интересно, что начало моих отношений с Хелен связано с химическими соединениями. Однажды я пришел в Кал-Холл, пропахнув ванилином (ароматическим компонентом экстракта ваниллы), который использовал в больших количествах в химических лабораториях. Ей понравился запах, и вскоре мы стали неразлучной парочкой. В Хэлен текла шотлдандская кровь. Она оказалась единственным ребенком в семье.

Мы поженились из-за довольно сильного давления родителей с обеих сторон. Примерно через год у нас родился сын, которого мы должны были назвать Степаном Александровичем, последуй мы старым русским традициям первородства. Вместо этого, мы остановили свой выбор на Федоре Александровиче - в честь моего отца - и назвали сына Тео. Несколько лет спустя я получил степень доктора биохимии, а Хэлен - степень бакалавра гуманитарных наук, специализирующегося на славянских языках. Она очень хорошо говорила по-русски, даже лучше, чем я.

Мне предложили место химика в Доул Кемикл Компани, и я согласился. В первые несколько лет я предпринял определенные усилия, которые позволили разработать структуру и провести синтез инсектицида, поступившего затем в коммерческое производство. За это мне была гарантирована свобода в любых моих исследованиях и разработках. Это самая высшая награда для любого химика.

После замечательного мескалинового опыта я хотел заняться исследованием мира центральноактивных препаратов с упором на психоделические вещества. Я энергично принялся за разработки, связанные с синтетическими вариантами молекулы мескалина..., но возникло одно необычное препятствие. Не существует, и, насколько я могу судить, не может существовать никакой "животной" модели для определения характеристик и оценки психоделических препаратов. Поэтому все находки испытывались непосредственно на людях, и самым первым кандидатом был я сам. Я довольно легко разработал новые структуры молекул, которые могли показать интересные результаты в области мышления и восприятия. Я оказался своим собственным подопытным. Только некоторые коллеги по работе знали мою технику опробирования новых веществ. Я должен был предложить серию воспроизводимых экспериментов, которые могли бы дать рациональный ответ или хотя бы подтолкнуть к ответу на вопрос: "Какое количество принимать?". И это гораздо более легкий вопрос по сравнению с очевидным следствием: "Что он делает?"

Я прочитал всю скудную литературу по эффектам воздействия ЛСД-подобных препаратов на экспериментальных животных. Мне нужна была и какая-нибудь по-научному выглядящая экспериментальная структура. И если директору по исследованиям вздумалось бы привести с собой каких-нибудь посетителей, чтобы поразить их, он бы мог показать на мою лабораторию и сказать посетителям-пожарным: "Вот в этой лаборатории исследуют психоделические вещества! Двумя самыми популярными видами экспериментальных животных в то время были бойцовые рыбки и пауки.. При плетении паутины пауки делали ошибки, зависящие от дозы, что считалось мерой ЛСД интоксикации. Пресловутая чувствительность рыбок к ЛСД, в свою очередь, выражалась следующим образом: когда немного вещества попадало в воду, они начинали плавать задом наперед, или кверху брюхом, или еще каким-нибудь причудливым способом.

Не желая возиться с паутиной, я выбрал рыбок. В Ван Уотерз и Роджерс послали заказ на несколько больших аккумуляторных сосудов, в местный зоомагазин - на бойцовых рыбок, а в швейцарскую фармацевтическую фирму Сандоз - на грамм ЛСД. Все бысто доставили, и вместе с оборудованием пришел мой дорогой друг Барт из аналитического отдела. Он был аккуратным и сдержанным джентльменом, но несмотря на это - самым любопытным человеком во всем здании. Странные события в "психоделической" лаборатории очаровали Барта. Он увидел открытый пакет из лаборатории Сандоз, в котором лежала причудливая емкость, в которой, в свою очередь, находилась стеклянная ампула с надписью "Лизергид, экспериментальное вещество" и т.д. Барт помог мне выяснить нормальный стереотип поведения бойцовых рыбок, и теперь ненормальные изменения их поведения свидетельствовали бы о действии препарата. Барт фактически стал моим постоянным спутником.

И вскоре лаборатория стала походить на аквариум. На столах - круглые сосуды, булькают аэраторы, горят лампы. Рыбок переносят туда-сюда, очень по-научному, из больших резервуаров в мензурки с отмеренным количеством ЛСД. Мы с Бартом внимательно наблюдаем. Ничего хотя бы немного напоминающего действие препарата мы ни разу не увидели.

Единственное, что стало очевидным - ни ЛСД, ни рыбки не тормозили роста водорослей - и очень быстро все резервуары оказались покрыты зеленым налетом. Это привело к открытию - маленькие улитки могли сдерживать рост водорослей, но чем сдерживать улиток? Случайному посетителю требовалось богатое воображение, чтобы трактовать происходящее в лаборатории как эксперименты по исследованию психоделических веществ, так как рыбок уже не было видно в зарослях взявшей верх необузданной природы.

Примерно в это же время мне понадобился опытный образец псилоцибина, и я снова обратился в Сандоз за помощью. Через пару дней Барт забрел в лабораторию, неся новую причудливую емкость, в которой, в свою очередь, находилась стеклянная ампула с надписью: "Псилоцибин, для экспериментального использования" и т.д. Прибыл мой грамм. Мы скормили его в разных количествах рыбам-водорослям-улиткам, и ничего более примечательного, чем от ЛСД, не произошло.

Однажды утром, пару недель спустя, я взял ту самую причудливую емкость к Барту в его аналитическую лабораторию, которая находилась этажом ниже, и попросил его отвесить мне маленькую порцию в отдельный сосуд. Реальное количество не имеет значения, мне было необходимо несколько миллиграмм; важно, что я хотел получить вес с точностью до четвертого знака. Он исчез на несколько минут, а затем появился с данной ему емкостью и сосудом с небольшим количеством практически белого прошка.

- Вот тут 3.032 миллиграмма, - сказал он и добавил, - он немного горчит.
- Откуда ты знаешь?
- После взвешивания на лопаточке осталось немного псилоцибина, и я его слизнул. Горьковатый.
- А ты внимательно прочел этикеку?
- Нам же в этой склянке прислали псилоцибин, правда? - спросил он, глядя на пресовутую емкость причудливой формы в своей руке. Он прочел этикетку, - тут написано "лизергид"... Ой!..

Следующие несколько минут мы провели, пытаясь определить, сколько ЛСД могло попасть на кончик мерной ложки. Остановились на том, что, вероятно, было не больше нескольких десятков микрограмм. Но и несколько десятков микрограмм могут оказаться весьма эффективными, особенно для любопытного аналитического химика строгого воспитания, не обладающего никаким опытом употребления психоактивных веществ.
- Так... - сказал я, - сегодня очаровательный день, чтоб его...

Так и оказалось. Первые эффекты оказались ясно заметны уже через двадцать минут; в промежуточной стадии, наступившей в течение последующих сорока минут, мы бродили вокруг опытной установки перед главным зданием лаборатории. День для Барта был абсолютно радостным. Всякая обычная вещь обладала для него волшебными свойствами. Реакторы Пфаулдера из нержавеющей стали предстали спелыми сочными дынями. Светлоокрашенные паровые и химические трубы - авнгардным спагетти с соответствующим запахом. Инженеры, блуждающие вокруг - шеф-поварами, готовящими королевский банкет. Никакой угрозы, просто веселое развлечение. Мы обошли все остальные места, но тема еды и ее ощущения продолжали оставаться лейтмотивом дня.

К самому полудню Барт сказал, что на самом деле уже вернулся в реальный мир. Когда же я спросил, может ли он вести машину, он согласился, что было бы разумно подождать еще немного. К пяти вечера он, кажется, окончательно пришел в себя, и после пробной поездки - что-то вроде восьмерки на парковке - отправился к дому, благо было недалеко.

Насколько я знаю, Барт никогда больше не участвовал хоть в каком-то личном исследовании препаратов, однако продолжал с большим интересом относиться к моим исследованиям. Он всегда умел ценить медленно проясняющуюся картину тонкого равновесия между химической структурой и фармакологическим действием. И пока я работал на Доул, я разделял с Бартом его интерес.

Если вы будете слушать какого-нибудь лектора, рассуждающего о психоделиках, вы можете услышать старую сказку, что у ЛСД нет ни запаха, ни цвета, ни вкуса. Не верьте этому. Без запаха - да, бесцветный, если очень чистый - да, но не безвкусный. Он немного горький.

А если вы услышите, что на морских улитках испытывают психоделики, то и этому не верьте. Все это выдумал один пожарный, посещавший мою лабораторию.

Мескалин - волшебное название, волшебное соединение. Впервые я встретил это слово вскоре после Второй мировой войны по возвращении в Беркли. Мне удалось попасть в Калифорнийский университет на химический факультет. Обычно студент-химик посещал кучу высокотехнических лекций, и становился бакалавром естественных наук на химическом факультете. Я же, напротив, выбрал круг предметов пошире, и захотел получить степень бакалавра гуманитарных наук на факультете литературы и искусства. Начав с этого, я побрел к дисциплинам с большей медицинской направленностью, занявшись биохимией.

Я получил ценные уроки игры на скрипке, играя в струнных квартетах. Скрипачей много, и большинство из них хорошо играют. Но каждому квартету необходим один скрипач, поэтому скрипачей не хватало. Как посредственный уличный скрипач, я не получал приглашений играть камерную музыку, но как посредственный скрипач я был завален приглашениями сыграть. Параллель с химией очевидна. Как поcредственный химик я был никому не нужен, но в области биохимии химиков было мало и я оказался студентом высокого полета. После нескольких лет лекций и невдохновенного исследовательского проекта, я написал скучную диссертацию и получил звание доктора философии от крупного образовательного учреждения - Калифорнийского университета.

С 1940 по 1950 год одному алкалоиду - мескалину - не оказывалось никакого внимания. Фактически, все семейство соединений, к которому принадлежал мескалин, оставалось практически неизвестным. В печати появилось несколько статей, в которых речь шла о "мескалиноыом психозе". Распространены были еще несколько публикаций, осуждающих вред пейота, который стал очевиден при взгляде на падение "простых" американских индейцев. В области же серьезных и вдумчивых текстов существовали записки и знаменитые карты 1926 года, сделанные Александром Раухером [Alexander Rouhier]. Научный труд Курта Беринджера описывал реакции многих десятков субъектов на эффективные дозы мескалина, которые практически всегда вводились с помощьюинъекций Его книга "Der Meskalinrauche siene Geschichte und Erscheinungsweise" (1927), никогда не была переведена на английский. Уэстон Ла Барр [Weston La Barre] писал в 1938 году о Пейотной религии. Вот собственно и все.

Я был совершенно заинтригован. Существовали культурные/психологические и религиозные описания действия вещества, обладающего, как выяснилось, магическими свойствами. Его легко синтезировать. Но я с готовностью подчинился невидимой руке, которая легла на мое плечо: "Постой, еще не время". Я прочитал всю свежую литературу, эссе Олдоса Хаксли (бурные "Двери восприятия" и более осмотрительные "Рай и ад") и в целом негативную критику Анри Мишо [Henri Michaux] (Жалкое волшебство). Только в апреле 1960 года мой интерес возродился. Мой друг психолог Терри Мейджер и его друг Сэм Голдинг, изучающий медицину, предложили стать моими "няньками" в эксперименте с 400 миллиграммами сульфата мескалина. Этот день я не забуду никогда. Он несомненно подтвердил верность выбранного мной курса.

Подробности того дня безнадежно сложны и останутся похороненными в моих записках, но сама сущность переживания такова. Я видел мир, представленный в нескольких лицах. Его чудные краски были мне внове, ибо я никогда особенно не замечал цвета мира. Раньше мне казалось, что все оттенки имеются в радуге. Внезапно я осознал сотни новых оттенков, которые я не могу забыть даже теперь.

Мир стал чудесен. Я видел внутреннее устройство пчелы, что-то собирающей в сумку на задней лапке, что бы отнести это в улей. Меня совершенно не пугала близость пчелы.

Мир являл собой чудо озарения. Я видел людей в карикатурном виде, их боль и надежда вырывались наружу, и, кажется, они не возражали, что я вижу их так.

И вот что поразило меня больше всего - я видел мир, как в детстве. Я забыл знакомые мне красоту и волшебство. Я оказался в знакомом месте, где уже бывал. Я вспоминал все, что знал тогда, все, что забросил, а потом и забыл с возрастом. Это похоже на пробный камень, который разрушает сон и выталкивает в реальность. Это переживание вновь воскресило во мне ту способность испытывать чудесное волнение, которая была в детстве, позже она сгладилась и забылась.

В этот день больше всего меня ошеломило, что это необычайное воспоминание было вызвано всего лишь крупицей белого вещества. Но никак нельзя сказать, что воспоминания находились в этом веществе. Все, что я ощутил, пришло из глубин моей памяти и моей психики.

Я имею в виду, что в нас находится целая вселенная - в разуме и душе. Мы можем не искать к ней пути, можем даже отрицать ее существование, но внутри нас на самом деле есть вселенная. Некоторые химические вещества способны продемонстрировать ее наличие.

Я решил посвятить всю свою энегрию и умение объяснению сущности этих средств самопознания. Уже говорилось, что мудрость - это способность понимать других; тогда понимание себя - это просветленность. Я нашел свой путь познания.

Голос Шуры:

Я родился 17 июня 1925 года, в передовом городе Беркли, Калифорния. Мой отец появился на свет в начале 1890-х, его звали Федор Степанович Бородин. Он был первым сыном Степана Александровича Бородина, который был первым сыном Александра Федоровича Бородина. И я был первым сыном своего отца и получил имя своего прадедушки, и тоже стал Александром Федоровичем. Cогласно русской традиции называть любимых ласкательными именами (и детей и животных, не взирая на их пол) я откликался на имя Шура Бородин.

Мой отец был суровым родителем и сторонником строгой дисциплины. Он часто угрожал ремнем, хотя я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь его применял. При этом он умел вызвать к себе немалое уважение, преподавая историю и литературу в Оклэнде, где студентами были в основном щумные португальцы. Еще он занимался садоводством с хулиганистыми и ненавидящими школу детьми, на которых каким-то образом умудрялся производить впечатление. В школьном саду росли великолепные цветы, и уход за ними был поручен детям; и если кто-то наступал на растение, он подвергал свою жизнь настоящей опасности.

Друзьями отца были в основном русские эмигранты, приехавшие в эту страну одновременно с ним - в начале двадцатых годов. Большинство из них бежали от большевизма на восток через Манчжурию, затем на юг - в Японию. И когда Хардинг открыл двери эмиграции, многие приехали в Сан-Франциско, чтобы начать новую жизнь. Среди этих людей, их жен и детей и вращались мои родители, и я пропитался этим русским духом. Не могу припомнить никаких знакомых моей матери, кроме друзей отца.

Я искренне думаю, что отец гордился мной, но понятия не имею, откуда у меня возникло такое впечатление. Он любил обращаться ко мне "наследник", но никогда не рассказывал о своем детстве или сокровенных мыслях. У него было пять братьев и шесть сестер. Они все родились в Челябинске, и все остались в России. Это все, что я знал о его семье. Он жадно читал, по большей части на русском. Почти всегда это оказывались книги с мягкими обложками и надписью на внутренней стороне - "Рига" или "Москва". Эти книги с коричневатой бумагой из неизвестной страны лежали по всему дому.

Моя мать, Генриетта Ди Ди (Доротти Дот), также родилась в начале 1890-х в маленьком городке Иллинойса. Ее областью была литература, она училась в государственном колледже в Пульмане, штат Вашингтон. Она много путешествовала, и для самовыражения выбрала поэзию. Работала мать за гигантской, неровно печатающей пишущей машинкой, как она говорила, ее почерк был совершенно выдающимся и мог служить ей вместо подписи. Ее брат и две сестры жили в Калифорнии. В сущности, одна ее сестра (с мужем и двумя детьми) проживали рядом с нами в Беркли, на Милвия-стрит, но мы вряд ли когда-нибудь виделись. Однажды на Рождество, проходя по этой улице, я нашел подвал, в котором обнаружил величайшее из всех возможных подземных сокровищ - орган, разобранный на десять миллионов частей. Я мечтал когда-нибудь, никому не говоря, собрать его, найти и подключить воздушный компрессор, а потом нажать до упора и держать аккорд Си-минор среди ночи, просто чтобы посмотреть, как быстро опустеет дом. Я спросил дядю Дэвида, откуда взялся орган, но он и понятия не имел; его купили вместе с домом. Когда дядя умер, дом был снесен под постройку многоквартирного дома, и части старого органа безвозвратно пропали.

Образ отца в моем сознании сложился в основном на сказанных-пересказанных историях моей матери. Когда я был очень маленьким, мы все вместе отправились в путешествие к Великим озерам, где купили новую машину в Детройте. Проехав через южную часть Онтарио, мы въехали обратно в Соединенные Штаты у Ниагарского водопада.
- Вы американские граждане? - спросил чиновник на таможне.
- Да, - ответил мой отец, с явно различимым русским акцентом.
- Ага, - скзал таможенник, нацеливая вопрос на отца, - А где вы родились?
- В Челябинске, - ответ был дан с явным оттенком гордости.
- А где это?
- В России.

Я могу сымитировать акцент в разговоре, но на письме это не так просто. Оно началось с вибрирующего языкового "Р", с последующей открытой гласной, с текстурой буквы "А" в словае "март". Что-то в роде "Раша" или, еще лучше, РРРаааша".

Заговорила моя мать, пытаясь объяснить, что мой отец был на самом деле рожден в России, но приехал сюда только в начале 20-х и получил американское гражданство. Вот и все. Нас пригласили в хижину, которая оказалась иммиграционным офисом, чтобы мы ответили и на другие вопросы.

Очевидно, возникают подозрения, когда жена отвечает на вопросы, адресованные мужу.
- У вас есть с собой натурализационные документы?
- Нет, зачем их возить туда-сюда, - сказал отец.
- Какой номер вашего документа о гражданстве?
- Понятия не имею.
- Чем вы докажите, что вы американский гражданин?
- Я член Калифорнийской ассоциации школьных учителей. Надо быть американцем, чтобы учить в публичных школах Калифорнии.
- Откуда я могу это знать?
- Это все знают!

Разговор перешел на наш въезд в Канаду. Последний обмен репликами был классическим.

- Если у вас нет доказательств вашего американского гражданства, - поинтересовался настойчивый чиновник, - то как же канадские власти сначала пропустили вас к себе в страну? Ответ отца был ясен и краток:
- Потому, что канадцы - джентльмены.

Вот так. Очевидно, чиновник просто сдался, поняв, что только настоящий американский гражданин будет вести себя столь самоуверенно. И вскоре мы были уже в пути, в новом Форде-А модели 1929 года.

Другой случай с моими родителями рисует несколько иную картину. В то время, как мне исполнилось десять, или около того, был период, когда мой отец связался с другой женщиной. Я не знал ни значения слова "связался" в этом контексте, ни значения "другая женщина", но для моей матери происходило нечто неприятное. Я оказался вовлечен в странный маленький заговор. Мы поехали в мотель на Сан-Пабло авеню, рядом с границей между Беркли и Окландом, и моя мать попросила меня подойти к одной машине и спустить ей одну шину. Проделав это, мы уехали домой. Позже, тем же вечером, отец вернулся домой со школьного собрания с жалобой, что задержался из-за спущенной шины. Я был заинтригован. Существовали ли какие-нибудь волнующие последствия, о которых я ничего не знал? Я беспокоился, что это каким-то странным образом связано с моим отцом, и мне это не нравилось.

Так же как и в истории на границе, я видел моего отца глазами матери. Теперь, с точки зрения мужчины в возрасте, мне кажется, что это больше говорило о матери, чем об отце, появилось какое-то осознание ее беззащитности и зависимости от других.

Мое школьное образование заняло столько времени, сколько ожидалось, исключая пару лет - экзамены я сдал экстерном. По большей части события того времени скрыты туманом. Общий их ход еще можно восстановить, но повседневные детали совершенно забыты.

Я помню, в какие школы ходил, но не помню ни единого имени одноклассника. Из учителей в памяти остались только трое. Моя мать один год преподавала мне в младших классах английский язык, а ее брат, дядя Гарри - алгебру в старших классах. Я помню, как он, закончив писать черновик лекции по алгебре для своих студентов, просил его проверить, что было достаточной похвалой. Третий учитель, мистер Фредерик Картер, не был родственником, но он вел все музыкальные занятия, управлял школьным оркестром и кружком подготовки офицеров запаса. Музыка всегда являлась ценной частью моей жизни.

Всего одно студенческое имя выплывает из тумана. Рик Мунди. Он был шумным хвастуном, любившим проделывать всякие непристойности с хотдогом в своей маленькой забегаловке напротив Юнивесити Хай на Гроув-стрит.

Перед средней школой я был немного высоковатым, слегка маловатым, умненьким ребенком, который выскочил из удобного "я" детства в пугающее "Я" настоящей личности, существующей отдельно от всех. Я не видел этой перемены и на самом деле не осознавал ее, но как-то постепенно произошел сдвиг. Там, где раньше, ударившись во время игры, я смотрел на ногу и думал: "ой, кровь; это сделала та палка и моя нога болит", то теперь я начал думать так: "Меня ударила та палка; у меня идет кровь, и у меня болит нога".

Пугающим было осознание, что мне придется брать ответственность за случившееся. Раньше, все приводили в порядок родители - решали мои проблемы, заботились обо мне. Как только ко мне пришла эго-осознанность (если это то, что означает), я стал менее пассивно общаться с людьми.

Я был одаренным ребенком и не применял к себе такие слова как "интеллект" или "сообразительность". Однако я знал, что моя мать считала меня более продвинутым и способным в моей возрастной группе. Я мог сыграть на пианино или скрипке, писал стихи. Атмосфера, в которой я рос, всегда несла определенные ожидания, что я могу делать больше и лучше.

Я ненавидел драки. Я не видел ничего плохого в том, что убегал изо всех сил от любой подобной ситуации, потому что физическое насилие являлось частью моего мира; и, если меня обзывали за уход с поля боя, то все было в порядке. Никакого удовлетворения от драки я не испытывал.

Где-то в возрасте пяти-шести лет я открыл для себя игру в шарики. Площадка для игры находилась рядом со школьным забором. Правила были классическими: три ямки от дома, потом обратно, опять три и еще одна, потом домой, и если ты первый - выигрываешь шарики других игроков. У меня были длинные пальцы, и поэтому - некоторое преимущество во второй попытке. Однажды я выиграл агат, настоящий агат. Отличить настоящий агат от обычного шарика можно было только ударив шариками друг об друга. Если разбивался твой шарик, значит, это был не агат, и твой шарик пропадал.

В школе было слишком много детей старше меня, и я открыл собственные курсы по игре в шарики у себя дома на заднем дворе. Я вложил много труда в это занятие, мои курсы был лучше, чем в школе, и я стал искусным специалистом.

Задний двор был огорожен забором, проходящим между нами и соседями. Наверное, он держался только благодаря необъятно высокой и густой жимолости с миллионами малюсеньких цветочков, заросли которой полностью покрывали его от глаз.

Я, конечно, знал, что под ней скрывался забор, потому что я обнаружил секретный лаз в туннели под кустами. Это было мое тайное убежище. Я мог залезать в проходы с одной строны, и через маленькую дыру, где несколько досок были оторваны, пробираться в параллельный туннель на другой стороне забора. Тут, в тесном пространстве, я часто отщипывал кончик цветка и пробовал на вкус вытекающую наружу капельку сладкого нектара. Место было очень тихое, и даже шум машин, обычно громыхавших по Роуз-стрит, не доносился сюда. Не нужно перемещать взгляд, чтобы смотреть вокруг, не нужно дышать. Я никого не видел, и меня никто не видел. Время останавливалось. Маленькие жучки, которые ползали по стеблям или по старым, сломанным доскам, просто замирали. Конечно, если я отвлекался, а потом смотрел обратно, они были уже в другом месте, но когда я глядел на них - они не двигались. Единственное, что менялось, когда я сидел в зарослях жимолости - это мои фантазии о будущем и воспоминания о прошлом.

Вкус жимолости стал волшебным связующим звеном с миром, где каждый литочек и букашка - друзья, а я - составная часть всего.

Однажды, кто-то решил, что забор стал слишком дряхлым, и старые деревяшки и кусты должно мменить нечто новое, чистое и, конечно же, безопасное. Я был опустошен. И никто не понимал, почему я плачу.

Чтобы попасть в свой внутренний мир, я мог пойти и в другие места. Я стал специалистом по подвалам. Моя мать называла это прятками, а я считал это спасением. От чего? Ну, например, от игры на пианино. Каждый день, после выполнения задания - которое, как предполагалось, я проделывал по двадцать раз - я мог переложить одну зубочистку с правой стороны пианино на левую. Но моя мать, казалось, никогда не смотрела на размер "сделанной" кучки. Подвинуть зубочистку с одной стороны на другую было бы нечестно, - это оказалось бы жульничеством - но если она случайно проваливалась между клавишами, я был не при чем, и это происходило частенько.

Кроме подвала дяди Дэвида, который я хорошо изучил, первым стал подвал нашего соседа, живущего через забор с жимолостью. Старого-престарого соседа звали мистер Смит, он торговал книгами. Книжки в мягких обложках мой отец покупал у него. Там же он приобрел и многотомные издания русских литераторов. Я помню полное собрание сочинений Толстого, около пятидесяти внушительных книг, и единственные слова, которые я мог прочитать, были пометки издателя на первом листе, в которых говорилось, что книги были Edition d'Etat и напечатаны в Moscou. Наш старый сосед жил со своей дочерью и ее семьей; никого из них я не знал.

Но я определенно знал, что в подвале их дома находится необъятная коллекция книг. Тысячи книг, притиснутых друг к другу, пыльными рядами плотно лежали в деревянных ящиках. Каждый уголок и каждая щель подвала открывали что-нибудь новое. Мне разрешали смотреть и исследовать, и когда я прибегал к мистеру Смиту, он всегда говорил:
- Пожми мою руку, юноша, и ты сможешь сказать, что ты жал руку, которая жала руку мистера Линкольна.

Оказалось, когда он был маленьким, отец взял его на инаугурацию Линкольна. Я жал ему руку, и улыбался, и уходил ждать другого дня, чтобы продолжить поиски в его волшебной коллекции.

К этому времени моей страстью стали марки и их коллекционирование. Я постоянно посещал офис Банка Италии (сейчас, я думаю, это Бэнк оф Америка) и секретари позволяли мне копаться в бумажных корзинах, отрывать и оставлять себе марки больших номиналов, которые в обычной почте моих родителей не встречались. У моей матери осталось много конвертов и писем со времен учебы в колледже в Пульмане и поездок в Египет. На них были действительно старые марки, выпушенные еще до моего рождения. Я аккуратно отмачивал их и определял по каталогу Скотта. Марки были из Чехословакии, Венгрии, Югославии и многих других невообразимых мест.

Однажды мистер Смит застал меня рывшимся в его мусоре. Я окаменел, думая, что он посчитает меня шпионом, но, к моему большому облегчению, он удивился, что кто-то находит более ценными почтовые конверты от книг, чем сами книги. Он сказал, что был бы рад отрывать от своей почты марки и оставлять их для меня в маленькой коробочке, которую он положит на своем столе. Я частенько заглядывал в эту коробку, когда хотел погрузиться в новое приключение. Она всегда таила чудеса - марки со странными лицами из неведомых стран. Я не уверен, что сказал "Спасибо", но зато пополнил свою коллекцию.

В последние годы я тоже завел маленькую коробочку, которую держу в шкафу в своем кабинете. Получив по почте интересный конверт или посылку, я беру ножницы, вырезаю марку и складываю ее в эту коробочку. Когда-нибудь один из посетителей может привести с собой шести-семимилетнего ребенка, только что открывшего волшебство марок. В подарок его ждет целая коробка. И он будет вспоминать того веселого седого старика в кабинете с множеством книг, который получает кучу писем со всего света.

Я пожму ему руку, и скажу, что он теперь может говорить, что жал руку, которая жала руку, которая жала руку мистера Линкольна.

В нашем доме тоже имелся подвал. В передней его половине находилась комнатка, в которой я оборудовал свою первую химическую лабораторию. По-моему, это был "Химический набор Гилберта" с настоящими химикатами - бикарбонат натрия, разбавленная уксусная кислота и какое-то непостижимое кампешевое дерево. До сих пор я так и не выяснил, что это за кампешевое дерево, и зачем оно нужно. В этот набор я добавлял все, что мог найти - продукты из бакалеи, которая находилась кварталом дальше, порошки и жидкости из гаражей и скобяных лавок. Они пенились, пахли, горели, меняли цвет. Я знал, что если собрать вместе достаточное количество разных веществ, то каждая комбинация будет новой и многообещающей.

Задняя часть подвала оказалась таинственным местом, лежащим вне мира. Друг моего отца, мистер Перемов, занимался мебельным бизнесом. В нашем подвале он хранил большие джутовые мешки, набитые обрезками твердого дерева разных форм и размеров. Голый грязный бетонный пол наклонялся вниз, а большие мешки обещали замечательные забавы. Из обрезков можно было чего-нибудь строить, но когда я попробовал заняться этим, мой отец запретил мне их трогать, не вдаваясь в объяснения. Я вывел теорию, что подвалы - это места, где можно найти сокровища, особенно в дальних уголках, будь они оргАнами, или деревянными чурбанами.

Через четыре дома был еще один подвал, очень темный и страшный. Я уговорил моего друга, Джека, пойти туда со мной. Нам удалось достать маленькую керосиновую лампу, и мы исследовали подвал до самой дальней стены. Никаких сокровищ мы не нашли, но нам повезло - когда моя мать встретила нас, мы до нитки вымокли в керосине и просто чудом не загорелись. На все походы по подвалам наложили запрет.

Спустя несколько лет мне выпал шанс посетить подвал напротив дома моего дяди. Более того, со мной должна была пойти девочка на пару лет старше меня. Новые таинственные перспективы заинтриговали и напугали меня. Но опять появилась моя мать и все сорвалось.

Перед Второй Мировой я помогал родителям строить дом в Элмонде. Досужий психолог повеселился бы, объясняя, почему я решил построить в доме три подвала.

Мой учитель игры на скрипке был соотечественником отца и православным. Мне приходилось играть соло в незнакомых гостиных или переворачивать страницы аккомпаниаторам дочерей первого русско-американского поколения. Учителя русского языка я довел до белого каления уже на четвертом (и последнем) уроке. Он даже пытался меня ударить, но я залез под обеденный стол и мне удалось пнуть его по ноге. Все началось с того, что он настаивал на изучении "пола для женщин". Только гораздо позднее я понял, что он имел в виду, разумеется, женский род.

Еще одним способом ухода от реальности стала игра-соревнование с самим собой. Нужно было попасть со Спрус-стрит на Уоллнат-стрит через Оак Парк, пробираясь только по веткам на верхушках деревьев, не касаясь ногой земли. Исключение составлял лишь переход на другую сторону улицы. Однажды я схватился за ветку, не выдержавшую моего веса, и упал с ней на землю, поранив колено. Но об этом я никому не рассказывал.

Как-то раз я зашел в мужской туалет в парке, где на стенах были нарисованы поразительные картинки. Я чувствовал тяжелую вину за то, что видел их, но опять держал рот на замке.

Я думаю, мои родители страшно боялись, что я могу узнать хоть самую малость о сексе. Каждый из них надеялся, что эта часть моего образования лежит на другом. Я пытался собрать все, что знал, в единое целое, исходя из очевидного процесса мастурбации. Но в нашей библиотеке я не смог найти ничего, что бы давало намек на участие женского пола. Это было время ханжества и абсолютной скромности, даже если и появлялись намеки - я их не понимал.

Я спал в широкой кровати на открытой веранде на западной стороне верхнего этажа. Веранда была отчасти открыта стихиям, отчасти - под крышей. Более узкая кровать отца находилась напротив моей, а двуспальная кровать матери - в большой спальне внутри дома. Насколько я знаю, они никогда не спали вместе.

Среди сверстников близких друзей у меня не было, зато я знал интересных людей постарше. Когда мне стукнуло восемь, я познакомился с Франклином, который жил на Оксфорд-стрит. Ему было 14 лет, и он строил фантастические модели самолетов из бальсы и рисовой бумаги. Франклин часто ходил на другую сторону улицы - в Оак Парк и вращал пропеллер, пока резинка внутри самолета не закручивалась до упора. Тогда он наливал волшебный жидкий парафин на хвост самолета и поджигал его. Когда самолет как следует разгорался, мальчик отпускал его, и по небу, разбрасывая искры, проносилась оранжевая полоса, разбрасывающая языки пламени.

Моей матери нравилось, что я посещаю школы, выражающие верность системе "современным" подходом к образованию: экспериментальными методами обучения и детской психологией. На каждом этапе была школа, соответствующая современному положению дел, и я побывал в каждой. Большинство из этих передовых экспериментов в конце концов всплывали кверху брюхом, вместе с остальными экспериментальными явлениями, которые до сих пор остаются главной частью философии Беркли.

Как и большинство одаренных детей, я научился не быть выскочкой, когда никто кроме меня в классе не мог ответить на вопрос. Обычно это вызывало обиду и свирепые взгляды одноклассников. Я не хотел выделяться. Поэтому я соревновался сам с собой. Во время контрольных я давал ответы, не взглянув в учебник, полагаясь только на то, что писалось на доске и обсуждалось на уроке.

В младших классах мне нравились только музыка и поэзия. И черчение. Больше я не могу ничего вспомнить.

В средней школе я преуспевал в простых и очевидных предметах (химии, физике, математике, и уже упоминавшейся музыке). Они не требовали от меня работы, но предметы с нелогичной или случайной организацией (грамматика, история, правописание) не давались мне, будучи непредсказуемыми и непостоянными.

Вот интересный пример этой дихотомии. В последнем классе средней школы я сдавал два экзамена при подготовке к колледжу. Один назывался предмет А и требовался для поступления в Калифорнийский Университет, чтобы убедить приемную комиссию в грамотности. Правописание, грамматика, сочинение. Я провалил этот экзамен с треском и готовился слушать на первом курсе лекции

Второй экзамен оказался конкурсом на получение Национальной Студенчиской степендии для платного поступления в Гарвардский Университет. Этот экзамен я сдал; на самом деле, с довольно высоким баллом и получил бесплатное обучение в Гарварде. Я уехал на восток в Кембридж, штат Массачусеттс. Тогда мне было 16 лет.

В Кембридже я снял комнату на Уиггельсворт Холл, прямо в самом гарвардском кампусе. С тайным желанием прикоснуться с органической химии, на первом курсе я выбрал лекции по математике, химии, физике и психологии. Я оказался в совершенно чуждой мне социальной системе, положение в которой зависело от того, что представляет собой твоя семья, где ты учился до поступления и сколько денег у твоей семьи. Моя же семья никому не известна, я ходил в обычную школу. Ни мои родители-учителя, ни я, сын учителей, не блистали богатством и не имели шансов разбогатеть. Поэтому меня считали неличностью. Кроме того, я был младше всех, и за целый год ни с кем не подружился. Я был рыбой, выброшенной на берег, я был жалок.

Соединенные Штаты вступили во Вторую Мировую войну, и вооруженные силы играли музыку зрелости и независимости. На второй год обучения в Гарварде я начал проходить программу подготовки офицеров В-12 американского военно-морского флота. Закончив бакалавриат по какому-либо предмету, я мог бы получить офицерское звание. Но мои оценки оставляли желать лучшего, я занл, что ни за что не протяну еще два года. Я забросил мечту об офицерстве, и очутился на причале 92 - предписанном места сбора в Нью-Йорке. Я продержался шесть недель посреди зимы в тренировочном лагере новобранцев в Сэмпсоне, штат Нью-Йорк, и перевелся на подготовительные курсы в Норфолке, штат Вирджиния, получив третьий разряд по стрельбе.

Мое участие во Второй Мировой войне обошлось, естественно, не без приключений, но отрицательные моменты преобладали. Я не хочу вспоминать о них. Единственное проишествие я буду помнить всегда. Именно оно привело меня к наблюдениям, изменившим всю мою дальнейшую жизнь. Я открыл замечательный мир психофармакологии и, главное, власть разума над телом.

Я плыл с конвоем на эсминце (военный корабль США "Поуп", DE-134) среди Атлантики, среди зимы, среди противолодочной компании, посреди войны. Мы только что закончили рейд по выявлению немецких поводных лодок в районе Азорских островов. В это время войны в Атлантике одним из центров военных действий был порт Понта Дельгада. В нем Соединенные штаты создали большой запас топлива для нейтральной Португалии, которая в свою очередь продавала топливо направо и налево - всем, у кого были деньги. Сюда приплывакли немецкие подводные лодки и заправлялись, затем тут же заправлялись американские эсминцы. Существовало только одно ограничение - в течение 24 часов над гаванью не могли подниматься два разных флага. Игра в кошки-мышки вокруг гавани была рискованой, что порой приводило к неприятным и отвратительным военным столкновениям. На сей раз, после заправки, целыми-невредимыми выйдя в открытое море, мы взяли курс на Англию. Скука была ужасная, иногда нападал страх. Примерно за тысячу миль до побережья Англии я неизвестно откуда подцепил тяжелую инфекцию. Мой большой палец на левой руке сильно болел. Эараза проникла через плоть до самой кости. Меня лечил наш корабельный фельдшер, которого любовно называли помощником Твердого Шанкра.

Цель лечения была одна - спасти меня от боли. Мне сказали, что операция просто необходима, но проводить ее в море не было никакой возможности. С пальцем становилось все хуже и хуже, качка в Ирландском море по мере приближеня к Англии усиливалась, мне назначили регулярные инъекции морфина.

Так я узнал, как наркотик воздействует на восприятие боли. Человек со шприцем прерывал хороший покер и интересовался моим самочувствием. Я смотрел на палец и говорил: "Сейчас немного хуже", или "Сейчас немного лучше", и подставлял руку. Инъекция морфина - и я погружаюсь обратно в покер. Я чувствовал боль, мог точно оценить ее силу, но она никогда не беспокоила меня. Я мог играть в покер, сдавать карты, оценивать противников, делать благоразумные ставки; я выигрывал. Мой большой палец ужасно болел, но боль не имела ко мне никакого отношения. Это очаровывало: боль и страдания превращались в ничто, стоило принять чуть-чуть вещества, выделенного из цветков мака.

Вот что такое центральная анальгезия: боль не пропадает, она остается. Центр действия не палец, а, скорее, мозг. Просто проблема перестает беспокоить. Морфин - поразительный наркотик.

Когда мы причалили в Ливерпуле, я узнал, что госпиталь уже не существует, всем заправляет армия. Их госпиталь находился в Уотертауне рядом с Манчестером, довольно далеко от берега. По графику меня дожен был забрать санитарный транспорт, не прямо сейчас, но скоро. Между тем, мой корабль "Поуп" был пришвартован бок о бок с фрегатом, нареченным кораблем Ее величества "Рен". Я симпатичный офицер, там симпатичные офицеры-союзники. Меня пригласили на борт разделить ром и компанию.

Помню себя в уютном помещении, с ромом в руке, моральную поддержку в неминуемой поездке в отдаленный госпиталь, находящийся в собственности армии и под ее управлением. Помню дружбу и смех. Ром, кстати, тоже довольно эффективный наркотик.

Приехал гигантский санитарный транспорт, который отвез меня из Ливепуля в Уотертаун и доставил к белоснежным армейским врачам. Молоденькая медсестра принесла мне стакан апельсинового сока, чтобы я утолил жажду с пути. На дне стакана я заметил явный осадок из нерастворившихся кристалликов. Но я не дам себя одурачить кучке врачей! Сок - явное прикрытие для какого-нибудь сильного снотворного или предоперационного анестетика, предназначенного помочь мне стать тихим и спокойным во время запланированных процедур.

Я решил доказать свое мужество и обладание ситуацией, отвергнув их порошки. Я мог бы выпить все до капли, но я останусь в сознании и настороже. Меня привезут в операционную, но я буду в сознании, моряк, бросающий вызов армейским хируграм, все воспринимающий, прозорливый, своими вопросами я покажу им незатроонутость психики.

Ничего не вышло. Нерастворивщееся в соке вещество было несомненно эффективным препаратом, потому что я поддался ему и потерял сознание. Я уже не помню, как мне вкололи пентотал. Позже мне сказали, что я очухался от него всего через полчаса - это было невероятно.

Воспаление кости вылечили, и по сей день мой левый большой палец почти на полдюйма короче правого.

На время выздоровления я стал как бы принадлежащим армии. Находясь далеко от моря, я опять оказался рыбой на берегу, моряк в армейском окружении. Я обнаружил, что армейский платежный код был ровно на одну цифру длиннее военно-морского, поэтому я довольно логично добавил одну цифру к своему коду и спускал армейские деньги во всех местных барах. Местные жители были знакомы с армейской толпой, но не привыкли к форме ВМС. Тем не менее, поскольку я шатался без внимания со стороны местной военной полиции, предполагалось, что я один из военных союзников - голландец, может быть, или освобожденный француз. В любом случае, я не мог оказаться врагом. А так как моя забинтованная рука болталась на огромной перевязи, стало быть я, неприменно, один из вышедших из строя в результате ранения. И самое малое, что могли сделать местные для офицера, отдавшего свою руку за родину, - это купить ему выпить. Приятно. Наконец я выздоровел, и должен был возвращаться в военную действительность, но к тому времени я понял две вещи.

Первая, простая и неудивительная: армия и флот не общались, что означало - неразбириха с деньгами, вызванная добавлением одной цифры, не всплыла на поверхность и успешно пропала в суете.

Вторая, совсем неожиданная, но именно она поставила меня перед карьерой психофармаколога. Мне рассказали, что белый "наркотик", нерастворившийся в моем апельсиновом соке, который превратил меня из настороженного, готового к защите кандитада на операцию, в субъекта в коматозном состоянии, оказался простым сахаром.

Грамм сахара лишил меня сознания потому, что я искренне поверил в такую его способность. Меня глубоко пртрясла сила простого плацебо, которая полностью изменила состояние моего сознания. Вклад разума в действие вещества был абсолютно реальным, и я решил, что этот вклад оказался одной из главных составляющих эффекта.

За прошедшие годы я пришел к такому выводу: разум играет главную роль при определении действия психоактивного вещества. Кто-то привык приписывать силу препарата самому препарату, не принимая во внимание личность употребляющего. Вещество само по себе может быть просто порошком, ложкой сахара, безо всяких целебных свойств. Но у реципиента препарата есть своя реальность, которая и играет важную роль в определении возможного взаимодействия. У каждого из нас своя реальность, и у каждого будут свои собственные, уникальные отношения с веществом.

Шок от проделки сахара в апельсиновом соке привел меня к попытке исследования всевозможных инструментов для выяснения таких отношений. А когда необходимые инструменты, фактически, не известны, то их необходимо открыть или создать. Они могут быть веществами, изменяющими состояние сознания (такими, как сахар, если верить, что это не сахар), или трансцендентальными состояниями, достигнутыми медитацией. Это могут быть моменты оргазма, или аффекта, или дневная дрема, уносящая в иллюзорный мир, уводящая от ответственности. Все это - сокровища духа или души, дающие возможность познавать мир произвольными и абсолютно индивидуальными путями.

Именно тогда я с полной уверенностью решил, что психоактивные вещества, вероятно, представляют собой наиболее предсказуемые и надежные средства для такого познания. Я решил стать фармакологом. А приняв во внимание, что все действие происходит "наверху" - в мозге, стану я лучше психофармакологом.

В конце концов я вернулся на западное побережье и поступил в Калифорнийский университет в Беркли. Все результаты мего экзамена по Предмету А были потеряны, что и позволило мне повторить попытку. Я опять провалился, но - учитывая стресс и изнуренность ветерана Второй мировой - мне разрешили пересдачу на следующий год. Третья попытка увенчалась успехом, ибо к тому времени я полностью ознакомился с необходимой структурой. Мое заготовленное сочинение (о гипотетической доегипетской ядерной цивилизации) было безупречно и с точки зрения грамматики, и с точки зрения пунктуации.

Второй самый частый вопрос после "Почему вы занимаетесь тем, чем занимаетесь?", это - "Как вы определяете активность нового препарата?"

Как же определяется природа эффектов и действие на центральную нервную систему химического вещества, которое только что синтезировано, но еще никогда не попадало в живой организм? Что должно быть очевидным: прежде всего, новосотворенное вещество также свободно от фармакологической активности как новорожденный ребенок свободен от предрассудков.

В момент зачатия, отпечатываются многие характеристики - от физических черт до пола и интеллекта. Но многие - пока еще не определены. Тонкие черты личности, система верований, другие бесчисленные показатели не образуются в момент рождения. В глазах каждого новорожденного всеобщность невинности и благочестия постепенно изменяется при общении с родителями, братьями или сестрами и изменчивой окружающей средой. Взрослый сформирован частыми контактами с болью и удовольствием, и в конце концов появляется либо фаталист, либо эгоцентрик, либо спасатель. И спутники этой личности во время ее превращения из неразвитого ребенка в зрелого взрослого вносят свой вклад и в свою очередь сами изменяются от взаимодействия.

Точно так же происходит и с химическим соединением. Когда идея нового вещества уже зародилась, не существует ничего кроме символов, комбинации разрозненных атомов связанных узами, существующими только на доске или салфетке с обеденного столе. Структура и иногда даже некоторые спектральные характеристики и физические свойства, разумеется, неизбежно предопределены. Но о его эффектах, о природе его фармакологического действия на человека или даже о классе воздействий, который оно может в конце концов проявить, можно только догадываться. Эти свойства еще не могут быть известны, ибо на этой стадии они еще не существуют.

Даже когда соединение появляется как новое вещество, осязаемое, весомое, оно все еще табула раса*(чистая доска) в фармакологическом смысле. Ничего не известно и не может быть известно о его действии на человека, поскольку оно никогда не было в человеке. И только развитие отношений между тестируемым веществом и самим испытателем определит характерные особенности, и испытатель в такой же степени вносит вклад в определение действия препарата как и сам препарат. Этот процесс выявления природы действия соединения синонимичен процессу проявления этого действия.

Другие исследователи (большинство, как вы надеетесь), попробовав ваше вещество, включая тех, кто проводит отдельную оценку, согласятся с вашими выводами, и окажется, что вы определили (разработали) свойства безошибочно. Остальные (самая малость), не согласятся, и будут лично удивляться, почему они не смогли оценить вещество более точно. Вы можете назвать это беспроигрышной ситуацией, это и есть награда за прохождение трех стадий процесса, а именно: замысла, создания и определения.

Но необходимо иметь в виду, что у взаимодействия две стороны - оно формирует и испытателя и испытуемое соединение.

Я определяю действие самым древним способом, выдержавшим испытание временем в течении тысяч лет у лекарей и шаманов, которым было необходимо знать эффекты растений, которые могут оказаться полезными при лечении. Этот метод очевиден, если немного поразмыслить.

Хотя большинство соединений, которые я исследую, создаются в лаборатории, я часто испытываю растения или грибки природного происхождения. Для этого существует только один путь, путь уменьшающий риск и одновременно увеличивающий качество получаемой информации. Я принимаю соединения лично. Я проверяю его физические эффекты на своем собственном организме и я внимателен к возможному присутствию психических эффектов.

Перед тем как я детально опишу этот старомодный метод, хочу сказать пару слов о тестах на животных, почему я более не доверяю им в своих собственных изысканиях.

Когда я работал на Доул [Dole Chemical], то определял токсичность на животных. Очевидно, что лекарства, обладающие перспективой клинического использования, должны пройти через установленные процедуры ИНЛ (Исследование Нового Лекарства) и клинические испытания перед крупномасштабным изучением на людях. Но я не убивал мышей в порядке опыта уже два десятилетия, и в будущем не вижу в этом нужды. И вот почему я решил не использовать животных.

Во времена, когда я рутинно проверял каждый новый потенциально психоактивный препарат на мышах для пределения LD-50 (дозу, при которой 50% тестируемых животных умирают), стали очевидными два утверждения общего характера. Все LD-50 оказались лежашими в области от 50 до 150 миллиграмм на килограмм веса. Для 25-граммовой мышки это что-то около 5 мг. И, во-вторых, это число недает никаких прогнозов относительно активности или характера действия, которые препарат может на самом деле проявить у человека. И все же, многочисленные соединения были "отнесены" в научной литературе к психоделикам только на основании испытаний на животных, без каких-либо тестов на человеке. Я совершенно уверен, что эти испытания - строительство гнезд мышами, нарушение условного рефлекса, прихорашивание, прохождение лабиринта или моторная активность не имеют значения при определении психоделического потенциала соединения.

У исследований на животных есть только одно достоинство - сердечносоудистый мониторинг и возможные патологические исследования экспериментального животного, которому дали чрезмерно большую дозу тестируемого соединения. Обычно этим животным была для меня собака. Эта форма исследования несомненно полезна при определении природы токсических эффектов, которых должно остерегаться, но все же для определения субъективных эффектов действия психоактиного препарата на человека эти опыты не имеют ценности.

Обычно, начальная доза для нового препарата где-то в 10 - 50 раз меньше по весу, чем известный действующий уровень его ближайшего аналога. Если у меня есть сомнения, я еще в 10 раз снижаю дозу. Некоторые соединения, близкие родственники прежде испытываемых препаратов низкой активности, принимались с начала на миллиграммовом уровне. Но есть и другие соединения - совершенно нового, неисследованного класса - которые я могу начать прощупывать на уровне менее микрограмма.

Это не абсолютно безопасная процедура. Прогнозируемая доза, которая, скорее всего, не будет действовать на человека, зависит от различных причин. Предусмотрительный исследователь начинает изучение с самой маленькой. Тем не менее, всегда встает вопрос "А что, если..?" ПОСЛЕ уже можно спорить, что - на химическом жаргоне - этильная группа увеличивает активность по сравнению с метильной группой из-за липофильности, или уменьшает активность из-за неэффективной ферментной деметиляции. Мои решения, тем не менее, стали некоей смесью интуиции и вероятности.

Существует очень немного препаратов, которые при стуктурном изменении на один углеродный атом (что называется гомологизацией) изменяют свою фармакологическую силу более чем на порядок. Так же немногие соединения действуют орально на уровнях много ниже 50 микрограмм. И я обнаружил, что очень немногие препараты, действующие на центральную нервную систему, оказываются опасными для исследователя в эффективных дозировках, обычно дают какие-либо предварительные предупреждения на пороговых уровнях. Если вы намерены и далее оставаться живым, здоровым исследователем, вы должны научиться хорошо распознавать такие сигналы, и немедленно прекращать дальнейшие эксперименты любого препарата, который проявляет один или более таких сигналов. В моих исследованиях, я обычно меньше обращаю внимания на признаки опасности, чем на знаки, указывающие, что препарат обладает просто бесполезными или неинтересными для меня эффектами.

Например, если я пробую новый препарат в маленькой дозе и оказывается, что я проявляю признаки гиперрефлексии, чрезмерной чувствительности к обычным стимулам - становлюсь дерганным, по-русски говоря - это может быть предостережением, что при более высоких дозировках могут случаться конвульсии. Конвульсанты применяются в исследованиях на животных и играют свою законную роль в медицине, но случилось так, что это не моя чашка чая. Склонность к пребыванию в задумчивости может быть предупреждением; дневная сонливость - это нормальное явление, если я устал или мне скучно, но не когда я только что принял чуточку качественного нового препарата и жду признаков действия. Или, возможно, я начинаю осознавать, что на короткие моменты проваливаюсь в сон - микро-сон. Любой из этих знаков может заставить меня прийти к заключению, что препарат может оказаться седативно-снотворным или препаратом. такие препараты, конечно, тоже нужны медицине, но - опять - это не то, что я ищу.

Как только установлено, что начальная доза не обладает никакими эффектами, я увеличиваю дозу в другие дни в два раза на низких уровнях и вероятно в полтора раза на высоких.

Необходимо помнить, что если препарат употребляется слишком часто, то может развиться толерантность, даже если нет ощущаемого действия, и поэтому растущие дозы могут ошибочно оказаться недействующими. Для уменьшения возможной потери чувствительности никакой препарат не употребляется в последовательные дни. Кроме того, я переодически даю себе неделю отдыха, полностью свободную от препаратов. Это особенно важно, если несколько разных препаратов со сходными стуктурными свойствами исследуются в один и тот же период.

Проблема кросс-толерантности - организм становится толерантным из-за недавнего воздействия близкородственного препарата - таким образом решается.

В течение нескольких лет, я выработал метод оценки, который относится только к ощущаемой силе или интенсивности переживаний, но не к содержанию, которое оценивается отдельно в моих исследовательских записях. Метод может быть с легкостью перенесен на любые другие классы психоактивных веществ - седативно-снотворные или антидепрессанты. Я использую пятиуровневую систему эффектов, обозначаемую плюсами и минусами. Есть еще один дополнительный уровень, но он существует сам по себе, и не может быть сравним с остальными.

(-), или Минус. Никакого эффекта какой-либо природы, приписываемого данному препарату, не замечено. Это состояние условно называется "базовой линией", которое является моим обычным состоянием. Так, если эффект препарата - минус, это означает, что мое сознание и организм находятся в том же самом состоянии, что и перед приемом экспериментального препарата.

(+-), или Плюс-минус. Я чувствую, что сдвинулся с базовой линии, но не абсолютно уверен, что это эффект препарата. В этой категории обнаруживается множество ложных подтверждений, и часто то, что я интерпритирую как признаки активности, на самом деле оказываются лишь плодом воображения.

Сейчас я кратко опишу нечто, называемое "настороженность" [alert]. Это некий маленький признак, который напоминает мне (если я отвлекусь на телефонный звонок или разговор), что я, на самом деле, принял препарат. Это происходит в самом начале эксперимента, и является прелюдией к дальнейшим изменениям. У каждого члена нашей исследовательской группы своя индивидуальная форма настороженности; один чувствует как очищаются носовые пазухи, другой - покалывание в шее, у третьего начинается насморк, а лично я вдруг замечаю, что у меня пропал постоянный звон в ушах.

(+), или плюс-один. Есть реальный эффект, я могу могу оценить продолжительность эффекта, но ничего не могу сказать о природе преживания.В зависимости от препарата, могут быть ранние признаки действия, включая тошноту, даже рвоту (хотя это очень редко). Эффект может быть и менее беспокоящим: легкость мышления, неудержимая зевота, неутомимость, желание оставаться неподвижным. Эти ранние физические признаки, если они вообще возникают, исчезают в течение первого часа, но они однозначно реальные, а не воображаемые. Может возникнуть не очень отчетливое изменение сознания. И на этом уровне бывают ложные подтверждения.

(++), Плюс-два. Препарат явно оказывает действие, прослеживается не только продолжительность эффекта, но и его природа. Первые попытки классификации происходят именно на этом уровне, и мои заметки выглядят примерно так: "Заметно существенное расширение зрительного поля и большая тактильная чувствительность, несмотря на легкую анестезию". (Что означает, что хотя кончики пальцев могут быть и менее чувствительны к теплу, холоду или боли, но мое чувство осязания определенно повысилось.) В состоянии плюс-два, я повел бы машину только в критической сутуации. Я все еще смогу легко ответить на телефонный звонок, и адекватно реагировать на него, но я бы лучше предпочел этого не делать. Мои когнитивные способности пока незатронуты, и случись что-то неожиданное, я буду способен подавить действие препарата без особого труда, до тех пор пока проблема не будет решена.

На этом уровне, плюс-два, я обычно подключаю другой субьект экспериментов - мою жену Энн. Эффекты препарата уже достаточно ясно различимы для нее на этом уровне, и она уже способна оценить их своим разумом и организмом. Ее метаболизм в корне отличен от моего, и конечно же у нее соверщенно другой ум, поэтому ее реакции дают важную информацию.

(+++), или Плюс-три. Максимальная интенсивность эффектов вещества. Раскрывается его полный потенциал. Препарат можно оценить по достоинству (в предположении, что амнезия не одно из его свойств) и определить точный шаблон действия во времени. Другими словами, я могу сказать когда я стану настороженным, когда завершится переходная фаза, сколько длится плато - или полное действие - перед тем как начнется спад, и точно определить крутизну этого спада до нормального состояния. Я знаю характер действия препарата на разум и тело. Ответить на телефонный звонок я не смогу, просто потому, что это потребует больших усилий - поддержание нормальности голоса и реакций. Я все же смогу ответить на экстренный звонок, но подавление действия препарата потребует предельной концентрации.

После того, как я и Энн исследовали новый препарат в состоянии плюс-три, установив диапазон уровней дозировки, на котором обнаружили такую интенсивность эффектов, мы собираем вместе исследовательскую группу и делим с ними препарат. В свое время я расскажу о группе подробнее. И как только члены исследовательской группы напишут свои отчеты об эксперименте, то синтез нового препарата и его фармакология на людях включается в научную публикацию.

(++++), или Плюс-четыре. Это отдельная и особая категория, находящаяся в отдельном классе. Четыре плюса не означают, что это больше или сравнимо с состоянием плюс-три.

Это безмятежное и волшебное состояние, которое в малой степени зависит от используемого препарата - если он вообще применяется - и может быть названо "пиковым переживанием" по терминологии психиатра Эйба Маслова. Его невозможно повторить по желанию репетицией переживания. Плюс-четыре - это уникальное, мистическое или даже религиозное переживание, которое невозможно забыть. Оно обычно приносит глубокие изменения взглядов на будущее или жизненных целей для того, кого коснулась эта благодать.

Около 30 лет назад, я разделял мои новые открытия с неформальной группой, состоящей из из семи человек; мы не встречались вместе как одна группа, но обычно в троем-пятером по выходным при наличии свободного времени. Большинство исследований в то время я проводил сам на себе. Первоначальная семерка занялась своими делами; некоторые из них покинули Бэй Ареа [Залив] и прервали связи, другие остались хорошими друзьями, которых я периодически вижу, но теперь только для того, чтобы собраться за столом и предаться воспоминаниям, а не для исследования препаратов.

Нынешняя исследовательская группа - это команда из 11 человек в полном составе. Двое из них живут довольно далеко от Залива и не всегда могут присоединиться к нам, мы обычно остаемся вдевятером. Все добровольцы, некоторые из нас ученые, некоторые - психологи, все обладают опытом использования большого числа психотропных веществ. Они знают эту территорию, и работают со мной уже около 15 лет. Мы - семья, чей опыт в этой области позволяет проводить прямы сравнения с другими, знакомыми измененными состояниями, и уравнивать или критически сравнивать некоторые специфические эффекты препаратов. Я выражаю им всем огромную признательность за годы доверия в их стремлении исследовать незнакомые места.

Вопрос о информированном согласии совершенно по другому звучит для исследовательской группы такого плана, проводящей подобные опыты. Все из нас осведомлены и о рисках, и о возможных преимуществах таки экспериментов. Злоупотребление доверием, противозаконные действия или компенсация ущерба не имеют смысла в этой группе добровольцев. Каждый из нас понимает, что любой ущерб, психический или физический, причиненный любому из нас в результате экспериментов с новым препаратом, будет в должной степени смягчен всеми членами нашей группы, сколько бы времени не потребовалось для пострадавшего обрести здоровье. Каждый безоговорочно окажет финансовую, эмоциональную поддержку и любую другую необходимую помощь. Но хочу добавить, что такую же поддержку и заботу встретит каждый нуждающийся член группы безотносительно экспериментов с препаратами. Другими словами - мы близкие друзья.

В этом месте надо заметить, что за все 15 лет ни физического, ни психического ущерба из-за экспериментов с препаратами ни один из нас не понес. Несколько раз случались психические и эмоциональные недомогания, но человек всегда выздоравливал к моменту окончания действия препарата.

Как же исследователь ранжирует интенсивность эффектов препарата по своим ощущениям? В идеале, такие измерения должны быть объективными, свободными от мнений или предвзятости со стороны наблюдателя. А субъект эксперимента должен быть в неведении о сущности и ожидаемом характере действия. Но в случае подобных препаратов - психоактивных препаратов - эффекты могут проявляться только в ощущениях субъекта. Только он может наблюдать и отмечать степень и характер действия препарата. Поэтому, субъект и есть наблюдатель, и объективность в классическом смысле невозможна. Тут не применим "метод слепого тыка".

Вопрос слепых опытов, в особенности "дважды" слепых опытов, не имеет смысла, по-моему, они приближаются к границам неэтичности в этой области исследований. Для использования "слепоты" в эксперименте, чтобы защититься от возможной субъективной предвзятости со стороны субъекта нет оснований, объективность, как я упоминал ранее, невозможна в таких исследованиях. Субъект может быть глубоко вовлечен в измененное состояние сознания, и я считаю совершенно неприемлимым не говорить ему об этой возможности.

Поскольку субъект в таком эксперименте осведомлен о особенностях препарата и основных эффектах, ожидаемых на уровне дозировки, который мы с Энн сочли активным, и так так он знает время и место проведения эксперимента и свою собственную дозировку, то я использую термин "дважды осознанный эксперимент", вместо "дважды слепого". Этот термин придумал д-р Гордонн Аллес, ученый, который также исследовал сферу измененных состояний с помощью новых препаратов.

Определенные правила строго соблюдаются. Перед экспериментом должно пройти хотя бы три дня без приема какого-либо препарата; если из нас кто-то чем-то заболел, не важно насколько легко, особенно если он принимает для лечения лекарства, то он понимает, что не будет учавствовать в приеме экспериментального препарата, хотя и может присутствовать при этом.

Мы встечаемся в доме у того или иного члена группы, каждый приносит какую-нибудь еду или питье. В большинстве случаев, кров готов для каждого, кто захочет остаться на ночь, и мы берем с собой спальные мешки или покрывала. Должно быть достаточно места для каждого, чтобы он мог отделиться от остальной группы, если возникнет желание побыть в одиночестве некоторое время. В домах есть сад, где можно провести время среди растений на свежем воздухе. Во время опыта каждому доступны музыкальные записи и книги по искусству.

Во время сбора необходимо выполнять всего два требования. Слова "Рука вверху" (всегда сопровождающаяся настоящим подниманием руки вверх) перед речью, означает, что последующие утверждения касаются реальной проблемы или вещи. Если я скажу "Рука вверху" и заявлю, что чувствую запах дыма, это означает, что я искренне волнуюсь о реальном запахе дыма, а не играю в словесные игры или фантазирую. Это правило объявляется каждый раз перед началом каждого собрания и строго соблюдается.

Второе - это вето. Если кто-то из группы чувствует дискомфорт или тревогу по поводу определенного предложения о возможных путях проведения собрания - сила вето абсолютна и уважается всеми. Например, если в какой-то момент эксперимента кто-нибудь предложит послушать музыку, и у него появятся последователи, то понятно, что все должны быть единодушны; если найдется человек, которому прослушивание музыки доставит неудобства, то музыки не будет для всей группы. Это правило не вызывает ожидаемых проблем - большинство домов достаточно просторны и приспособлены для экспериментак в группе из девяти человек, обычно есть комната, в которой музыку можно слушать не нарушая покоя в остальных комнатах.

Необходимо сказать о сексуальном поведении. В нашей группе было ясно сказано много лет назад и с тех пор неукоснительно соблюдается правило, что выражение сексуальных импульсов или чувств, могущих возникнуть при эксперименте, между людьми, которые неженаты или не имеют сейчас связи, недопустимо. То же правило применяется в психотерапии; сексуальные чувства при желании могут обсуждаться, но они не будут физически выражаться с другим членом группы, который для этого не подходит. Разумеется, если сложившаяся пара желает удалиться в отдельную комнату для занятий любовью, они могут это сделать с благословения (и, возможно, с завистью) остальных.

Тоже применимо и в отношении чувства злости или импульсов насилия, если они возникнут. Это служит открытости выражения эмоций, полному доверию, не важно какие неожиданные чувства возникнут, никто не будет вести себя так, что сможет вызвать сожаление или смущение сейчас или в будущем, для любого или всех нас.

Несогласия или негативные чувства исследователи обычно лечат так же как при групповой терапии - изучая причины дискомфорта или злости или раздражения. Они уже давно поняли, что исследование психологических и эмоциональных эффектов психоактивных препаратов неизбежно сводится к выявлению личной эмоциональной и психологической динакмики.

Если все здоровы - то не найдется такого, кто не будет участвовать. Исключение было сделано для старого участника, 70-летнего психолога, который во время одной сессии принял решение прекратить прием экспериментальных препаратов. Тем не менее, он пожелал продолжить участие в сессиях, мы приветствовали его присутствие с энтузиазмом. Он отлично проводил время приобретя то, что называется [high-сопричастностью], и умер несколько лет спустя, после операции на сердце. Мы до сих пор его любим и скучаем по нему.

Эта система оценок - на удивление необычная структура, она хорошо работала при оценке более чем сотни психоактивных веществ, многие из которых нашли свой путь в психотерапевтической практике нового типа.

Александр Шульгин, д-р философии.

Я фармаколог и химик. Большую часть своей взрослой жизни я провел исследуя действие лекарств: их поиск, строение, действие, потенциальная польза - или вред. Но мои интересы лежат несколько в стороне от основного направления фармакологии - область, которую я нашел наиболее чарующей и полезной, это психоделические препараты. Психоделики лучше всего описать так - физически не аддиктивные соединения, временно изменяющие состояние сознания человека.

В этой стране широко распространено мнение, что есть наркотики с легальным статусом, и они либо довольно безопасные, либо обладают приемлемым риском, но есть другие наркотики, которые вне закона, и им нет места в нашем обществе. И хотя это мнение энергично навязывается, я искренне верю,что оно неверно. Это попытка раскрасить жизнь в черно-белом цвете, в то время как в этой области и в большинстве случаев в реальной жизни истина серая.

Сейчас я объясню, почему в это верю.

Каждое вещество, легальное или нет, дает какое-то вознаграждение. Каждый преппарат приносит свои риски. И каждым веществом можно злоупотреблять. В конце концов, я считаю, что каджый из нас волен сам определять меру награды и риска, и решать на чьей стороне перевес. Вознаграждения образуют широкий спектр. Они включают такие вещи как излечение заболевания, смягчение физической и эмоциональной боли, интоксикации, релаксацию. Определенные вещества - известные как психоделики - позволяют достичь озарения, инсайта и расширения ментального и эмоционального горизонтов.

Риски также различны - от физического поражения до психологического разрушения, зависимости и нарушения закона. Как у разных людей будут разные вознаграждения, так и риски окажутся различными. Взрослый человек должен принимать свои собственные решения - принимать ли определенный наркотик или нет, будь он доступен по рецепту или объявлен вне закона, измеряя возможный вред или пользу своей собственной меркой. И именно в этот момент хорошая информированность играет важную роль. Мою филисофию можно уместить в четыре слова: осведомись, а потом выбирай.

Лично я решил, что некоторые препараты обладают достаточной ценностью, стоящей риска; другие, я полагаю, ее не имеют. Например, я употребляю умеренные количества алкоголя, в основном вино, и - в текущий момент - работа печени, согласно анализам, находится полностью в пределах нормы. Я не курю табак. Я курил, довольно интенсивно, потом бросил. Мной управляли не опасения о моем здоровье, а скорее сам факт полной зависимости от него. На мой взгляд, это был случай непомерно высокой цены.

Каждое такое решение- мое собственное, основанное на моих знаниях о наркотиках и о себе.

Среди нелегальных в настоящее время препаратов, я выбрал не упротреблять марихуану, потому как легкая интоксикации и мягкое изменение сознания неадкватно компенсировало неудобное ощущение, что я просто трачу время зря.

Я пробовал героин. Сейчас этот наркотик, конечно же, вызывает заинтересованное отношение и беспокойство в нашем обществе. У меня он вызвал сонную умиротворенность, сгладил тревоги, значительность или интерес окружающего. Происходит потеря мотивации, бдительности, потребности что-то делать. Отказаться от героина меня заставил не страх стать аддиктивным, а тот факт, что под его воздействием ничто не казалось мне особенно важным.

Я пробовал и кокаин. Этот наркотик, особенно в широко известной форме "крэк" - сейчас очень популярен. Для меня кокаин - агрессивный стимулятор, дающий чувство мощи, существования в виде силы, на верху мира. Но в месте с тем есть и неотвратимое понимание, что это не настоящая сила, что я на самом деле не правлю миром, и поэтому, после прекращения эффектов наркотика, я не обретаю ничего. Появляется чувство фальшивости состояния. Нет проникновения в суть. Нет познания. В своей собственной характерной манере я опредлил кокаин таким же наркотиком для "ухода", как и героин. С любым из них, вы уходите от того, кто вы есть, или - даже еще больше - от того кем вы не являетесь. В обоих случаях, вы освобождаетесь ненадолго от осознания своих неадекватностей. Я бы честно лучше бы взялся за работу над своими несоответсвиями, чем ушел бы от них; в конце концов, это приности большее удовольствие.

Я полагаю, что для меня, умеренный риск психоделических препаратов (редкие тяжелые переживания или, возможно, некоторые недомогания) более чем уравновешивается возможностью познания. Именно поэтому я выбрал для изучения эту область фармакологии.

Что я имею в виду, когда говорю, что есть возможность познания? Это возможность, а не достоверность. Я могу учиться, но я не принужден к этому. Я могу проникнуть в суть возможных путей улучшения качества моей жизни, но только мои собственные усилия принесут желаемые изменения.

Сейчас я поясню некоторые причины, по которым считаю, что психоделические переживания - это личное богатство.

Я полностью уверен, что в нас находится огромное количество информации, мили интуитивной информации, упакованные в генетическом материале каждой из наших клеток. Что-то сродни библиотеке, вмещающей бессчетное количество справочников и инструкций, но без малейшего намека на вход. И не имея неких средств доступа, невозможно даже оценить границы и качество материала. Психоделические вещества дают возможность исследования этого внутреннего мира, понимания его глубинной сути.

Наше поколение стало первым когда-либо превратившим поиск самоосознания в преступление, если он проводится с использованием растений или химических соединений в качестве инструментов для открывания дверей психики. Однако потребность в осознании есть всегда, и она усиливается с возрастом.

Однажды, глядя в лицо новорожденного внука, вы подумаете, что его рождение образует единую ткань времени, текущего от вчера к завтра. Вы поймете, что жизнь непрерывно появляется в различных формах и различных личнотях, но сама жизнь, придающая форму всему новому, чем бы она не была, не меняется.

"Откуда взялась его душа?", удивитесь вы, "И куда отправится моя собственная душа? Есть ли что-нибудь после смерти? Есть ли у всего этого цель? Есть ли высший порядок и устроиство, которое придает смысл всему?" У вас появится потребность спросить, исследовать, использовать то небольшое количество времени, которое может быть осталось, найти способ связать вместе все ниточки, понять то, что необходимо понять.

Этот поиск - часть человеческой жизни с самых первых моментов обретения сознания. Осознание собственной смертности - знание, которое выделяет его из ряда животных - вот что дает Человеку право, лицензию на исследование природы своей собственной души и духа, раскрыть все возможное о составляющих человеческой психики.

Каждый из нас, в какой-то момент своей жизни, ощутит себя странником в странной земле своего существования, нуждающимся в ответах на вопросы, поднявшиеся из глубин души и нежелающие уходить.

И вопросы, и ответы на них имеют один источник: мы сами.

Этот источник, это часть нас самих, называлась многими именами в течении истории человечества, самое новое - "бессознательное". Фрейдисты недоверяют ему, а юнгианцы восхищаются им. Это нечто внутри вас; то, что остается, когда сознание смещается, то, что управляет вами в экстремальной ситуации, когда нет времени для логического обоснования и принятия решения. Это место, в котором обитают демоны и ангелы и все, что между ними.

Это и есть одна из причин, по которым я считаю психоделические препараты богатством. Они могут обеспечить доступ к тем частям человека, в которых находятся ответы. Они могут, но опять же, они не должны. и, вероятно, не будут этого делать, если не в этом состоит цель их использования.

От вас зависит, использовать ли эти инструменты хорошо и правильно. Психедолический препарат можно сравнить с телевидением. Оно может быть очень разоблачающим, очень поучительным, и - при глубокомысленном выборе каналов - инструментом для достижения выдающегося озарения. Но для многих людей, психоделические вещества просто другая форма развлечения; ничего основательного не ищется, поэтому - обычно - ничего основательного и глубокого не испытывается.

Возможность психоделических веществ дать доступ к внутренней вселенной является, я считаю, их самым ценным свойством.

С самых первых дней обитания на земле Человек выискивал и использовал определенные растения, обладающие способностью изменять образ действия, которым человек взаимодействует и общается со своими богами и с самим собой. Многие тысячелетия в любой из известных культур имелся некоторый процент населения - обычно шаманы, знахари, лекари - использовавщие то или иное растение для достижения трансформации в состоянии своего сознания. Эти люди применяли изменение сознания для обострения своих диагностических способностей, чтобы черпать целебные энергии, находящиеся в мире духов. Вожди племени (в более поздних цивилизациях - королевские семьи) по-видимому использовали психоактивные растения для усиления инсайта и мудрости, или, возможно, просто для вызова сил разрушающей мощи как союзника в предстоящих битвах.

Многие растения оказались способными удовлетворить специфицеские потребности человека. Нежелательная боль вечно приследовала человечество. И также как сейчас у нас есть потребители героина (или Фентанила, или Демерола), в прошлые времена их роль играл опиум Старого Света и датура Нового Света, мандрагора в Европе и Северной Африке, вместе с беленой и белладонной.

Бесчисленное множество людей использовало эти пути для успокоения боли (физической и психической), что приводила к уходу в мир грез. И хотя у этих средств было много потребителей, но несомненно только меньшинство злоупотребляло ими. Исторически сложилось так, что каждая культура вовлекла эти растения в повседневную жизнь, и имела от них больше пользы, чем вреда. В нашем обществе, мы научились успокаивать боль и изнуряющий страх при помощи медицинского использования лекарств, возникших путем имитации природных алкалоидов этих растений.

Потребность в поиске источников дополнительной энергии - еще одна вечная проблема. И на ряду с нынешними потребителями кофеина и кокаина, чая йерба мэйт [mate tea] и растение коки в Новом Свете, ката в Малой Азии, дерево кола в Северной Америке, кава-кава и орех бетель в Восточной Азии и эфедра во всем мире веками служили натуральными источниками энергии.

Опять же, многие люди - крестьяне, согнутые под тяжестью дров, бредущие по утомительному пути по горным тропам; доктор на скорой помощи два дня без сна; солдат под огнем на фронте, когда невозможно отдохнуть - ищут подталкивающей и ободряющей стимуляции. И как всегда, найдутся люди, злоупотребляющие процессом.

Кроме того, есть потребность исследовать мир, который лежит сразу за пределами наших чувств и понимания; это присуще человечеству изначально. Но в этом случае, наше некоренное северноамериканское общество не одобрило растения, химические соединения, которые раскрывают наши умения видеть и чувствовать. Другие цивилизации многие сотни лет использовали пеойтный кактус, псилоцибин-содержащие грибы, аяхуаску, кохобу и яже [yaje] из Нового Света, гармалу, каннабис и сому из Старого Света, и ибогу из Африки для исследования человеческого бессознательного. Но наше современная медицина, в целом, никогда не признавала эти средства для вызова инсайта или терапии, они и остались в основном неприемлимыми. Установившееся равновесие между силами, которые нами правят и нас лечат решило по обоюдному согласию, что обладание и использование этих замечательных растений будет преступлением. И применение любого химического соединения, разработанного как имитация этого растения, даже если они могут усовершенствовать безопасность и устойчивость действия, также будет являться преступлением.

Мы - великая нация с одним из самых высоких из когда-либо известных уровней жизни. Мы гордимся своей выдающейся Конституцией, которая защищает нас от тирании, разрушающей и меньшие нации. Мы получили богатое наследство - английский закон, который предполагает нашу невиновность и гарантирует личную тайну. Одной из главных сил нашей страны является традиционное уважение личности. Любой и каждый из нас свободен - или мы так считаем - следовать любой религии или выбранному духовному путь; свободен познавать, исследовать, искать информацию и добиваться правды где угодно и как угодно, если он принимает на себя полную ответственность за свои действия и их последствия для других.

Как же теперь лидеры нашего общества увидели возможность для попытки уничтожить эти очень важные средства понимания и самопознания, средства, которыми пользовались, которых уважали и ценили тысячи лет в любой культуре, оставившей след? Почему, например, пейот, веками служивший средством для того, чтобы человек мог открыть душу навстречу богу, классифицировано нашим правительством как вещество Списка I, вместе с кокаином, героином и PCP? Является ли этот вид узаконенного осуждения результатом невежества, давления организованной религии, или растущей потребности заставить следовать население определенным нормам? Частично, ответ может дать усиливающаяся тенденция в нашей культуре к патернализму и провинциализму.

Патернализм - это название системы, в которой власти удовлетворяет наши потребности, и - в замен - имеют право навязывать нам определенное поведение - и публичное и частное. Провинциализм - это сужение кругозора, социальная унификация путем принятия единой этики, ограничение интересов и впечатлений и переживаний к устоявшимся как традиционным.

Тем не менее, предубеждение против использования раскрывающих сознание растений и препаратов главной частью своего происхождения обязано расовой непереносимости и накоплению политической силы. В конце прошлого века после постройки трансконтинентальной железной дороги китайские рабочие уже не были нужны, и они все чаще стали изображаться как недочеловеки, как нецивилизованные; желтокодие, косоглазые, опасные чужаки, часто посещающие опиумные курильни.

Пейот в различных публикациях конца XIX века описывался как причина убиств, телесных повреждений и безумия среди беспомощных американских индейцев. Бюро по делам индейцев решило подавить использование пейота, (который в публикациях постоянно путали с мескалином и мескалиновым бобом), и одной из наиболее непрпотиворечивых нападок является следующая цитата из письма Reverend B. V. Gassaway в 1903 в Бюро по делам индейцев,

"... суббота - это главный день наших священнослужений, и если индейцы сначала пьют мескаль (пейот), то они не могут быть благословлены проповедью".

Только в результате грандиозных усилий и мужества многих людей с чистой совестью было разрешено продолжить использование пейота в качестве таинства в Церкви коренных американцев. Этот процесс сейчас в стадии разработки, поскольку часть нынешнего правительства предпринимает новые усилия для запрещения религиозного использования пейота коренными американцами.

В 1930-х была предпринята попытка депортировать мексиканских рабочих из южных сельскохозяйственных штатов, и вновь осознанно поощрялись расистские предубеждения - мексиканцы изображались ленивыми, грязными, курящими опасные наркотики под названием марихуана. Нетерпимость к чернокожим в Соединенных Штатах укреплялась и поощрялась историями о употреблении марихуаны и героина среди черных музыкантов. Необходимо заметить, что никто не замечал подобного то тех пор, пока их новая музыка, которую они назвали джаз, не начала привлекать внимания белых - под покровительством первого ночного клуба только для белых - и тут-то и начались первые проблезки осознания унижения и несправедливости, которым подвергались черные американцы.

Мы в этой стране все слишком болезненно осознаем наши прошлые грехи в отношении прав различных меньшинств, но мы меньше беспокоимся каким образом манипулируют общественным отношением к определенным веществам. Новые позиции политической власти, и, в конечном итоге, тысячи рабочих мест были созданы на основании ощущаемой угрозы общественному здоровью и безопастности, создаваемой растениями и веществами, чьими единственными функциями было изменить восприятие, открыть дорогу исследованиям бессознательного разума и - для многих - дать ощутить присутствие божественного.

1960-е, конечно же, придали мощный толчок психоделикам. Эти вещества применялись как неотъемлимая часть мощного бунта против государственной власти и считавшейся аморальной и бесполезной войны во Вьетнаме. Также, слишком слышны были громкие и повелительные голоса, утверждавшие, что необходим новый вид духовности, убеждающие использовать психоделики для установления прямой связи с Богом, без вмешательства жреца, священника или раввина.

Голоса психиатров, писателей и философов, и многих образованных представителей духовенства умоляли об изучении и исследовании эффектов психеделиков, того, что они могли открыть о природе и работе человеческого разума и психики. Они были проигнорированны в шумихе об вопиющем злоупотреблении, о чем фактов было более чем достаточно. Правительство и Церковь решили, что психоделические вещества опасны для общества, и с помощью прессы было прояснено, что это дорога к социальному хаосу и духовной катастрофе.

Что не было упомянуто, разумеется, так это старейшее правило: "Не выступай против власть имущих, без боязни быть наказанным".

Я привел некоторые доводы в поддержку слов "психоделики это богатство". Есть и другие, и многие из них вплетены в ткань этого повествования. Например, воздействие, которое они оказали на мое восприятие цветов - абсолютно замечательное. Опять же, углубленние эмоционального раппорта с другими людьми, что может стать изысканно прекрасным переживанием с глубокой чувственностью и эротизмом. Я наслаждаюсь богатством запахов, вкусом, тактильными ощущениями, и восхитительными изменениями в моем ощущении потока времени.

Я считаю себя благословленным, в том смысле, что я ощущуал, хотя бы и на короткое время, существование Бога. Я чувствовал священно соединение с творением и его Творцом, и - самое ценное - я коснулся сути своей души.

И по этим причинам я посвятил свою жизнь это области исследований. когда-нибудь я пойму, как эти простые катализаторы сделали то, что они сделали. Сейчас я навсегда у них в долгу. И я всегда буду их поборником.

На самом деле книга должна была называться "Фенэтиламины и Другие Вещи, Которые Я Знал и Любил", потому что, хотя книга II и содержит информацию только о фенэтиламинах, в повествование также входят описания эффектов других классов психоделических препаратов.

Первая часть рассказывается голосом Шуры Бородина, прототипом которого был я, и повторяет историю моей жизни, начиная с детства и заканчивая смертью моей первой жены.

Вторая - голосом Элис Парр, в последствии Бородиной, персонаж написаный с моей жены Энн, и описывает историю наших взаимоотношений, эволюцию нашей любви друг к другу.

В части третьей наши голоса чередуются, рассказывая о более поздних годах и определенных переживаниях, во время которых я и члены нашей исследовательской группы продолжали изучать самих себя, обретая ясность и знания через изменение сознания, иногда с помощью психоделиков, а иногда и вовсе вызванные без участия препаратов.

Книга II должна быть интересна химикам и всем любителям химии, но комментарии в конце каждого синтеза могут оказаться интересными читателю, не имеющему ни малейших понятий в химии.

Большинство имен были изменены для обеспечения персональной приватности и чтобы дать нам свободу в повествовании. Некоторые персонажи - собирательные образы.

Эта книга содержит информацию о синтезе, определении и соответсвующем использовании определенных изменяющих сознание химических соединений, являющиеся, по нашему убеждению, ценными инструментами для изучения человеческого разума и психики.

В настоящее время, в США действуют запретительные законы, и исследователям очень трудно выполнять предписания, регламентирующие получение законной санкции на проведение исследований подобных соединений на людях. Поэтому на протяжении почти тридцати лет клинические исследования в этой области не проводятся. Тем не менее, прошедщие освидетельствование квалифицированные специалисты, нашедшие источники финансирования исследований и поставщиков препаратов от соответсвующих государственных агентств, таких как Национальный институт по злоупотреблению лекарственными перапаратами [NIDA, National Institute on Drug Abuse] могут продолжать исследования на животных.

Около половины синтезов во второй части PIHKAL уже были опубликованы в некоторых уважаемых научных журналах. Остальные будут опубликованы в ближайшем будущем.

Никто без законного на то разрешения не должен пытаться синтезировать какое-либо из соединений, описанных во второй половине этой книги с намерением дать их человеку. Это может повлечь за собой судебное преследование, что может привести к трагическому жизненному кризису. Необходимо также заметить, что эксперименты на себе, или другом человеке и испоользование какого-либо препарата, описанного тут, без хорошего знакомства с таким веществом и осознания физических и/или психических нарушений или вреда, который может произойти, безответственны и аморальны, вне зависимости от нарушения рамок закона.

Люди беспокоящиеся о свободе исследовний и поиске знаний, прилагают усилия для изменения существующих законов о запрещении наркотиков, особенно в США. Должны быть не только позволены, но и должны поощряться, свободное изучение и творческий поиск в этой важной области исследований. Важно, чтобы наша теперяшняя негативная пропаганда сменилась честной и правдивой информацией об эффектах препаратов - , и плохих, и хороших.

Еще много предстоит понять о человеческой психике, чему и посвящена эта книга.

Эта книга окажется разной для разных людей. Подобной книги еще никогда не было. Недавние законодательные акты в этой стране блокировали пути исследований, которые привели к ее написанию, и мы, вероятно, в ближайшее время, если вообще когда-нибудь, не увидим ничего подобного. Хотя и сомнительно, что эта книга станет бестселлером, однако ни одна библиотека психоделической литературы не будет полной без PIHKAL [ФКЯЗИЛ].

Почти тридцать лет один из авторов - доктор Александр Шульгин, нежно называемый своими друзьями Сашей, был единственным человеком в мире, который синтезировал, а затем и проводил на себе, своей жене Энн и преданной группе близких друзей исследования более 200 никогда прежде не известных химических соединений. Ожидалось, что на людей они оказывают воздействие, сходное с изменяющими сознание психоделическими препаратами - мескалином, псилоцибином и ЛСД. На западном побережье Саша приобрел статус народного героя. Другие расценивали его как отважного, авантюрного или откровенно опасного, что зависило в основном от политичесих убеждений критика. Тем не менее, все бы согласились, что Саша Шульгин - выдающаяся личность. Его творческий союз с женой Энн принесет удовольствие не только друзьям, но и тем, кто слышал о "Саше", но не имеет ни малейшего понятия, кто он такой на самом деле. Что еще важнее, это рассказ о самораскрытии, сопровождающийся легкой примесью технологии, которой только предстоит родиться и развиться.

Начало PIHKAL автобтогафично, оно писывает подробности двух вымышленных героев - доктора Александра Бородина, которого друзья уменьшительно называют по-русски - "Шура", и Элис, его будущей жены. В первых двух частях Шура и Элис рассказывают о событиях своей жизни, которые привели их к очарованию психоделиками и, в конце концов, к очарованию друг другом. В третьей части, они описывают совместные приключения, в которых катализатором путешествий часто оказывался прием одного из новых Шуриных химических соединений.

Нельзя точно обозначить границы, в которых Шура и Элис отражают Сашу и Энн,, но яркость воображения, тонкость мыслей, открытость выражаемых эмоции и близкие отношения ясно дают понять индивидуальности этих двух людей, которых я знаю. Эти подробности свидетельствуют, что исследования Шуры и Энн являются искренним поиском смысла в жизни. Боль утраченных отношений, неудачных браков и их любовь и забота друг о друге рисуют картину двух выдающихся и очень чувственных людей.

Вторая половина книги - это своего энциклопедическое руководство по методам синтеза, дозировкам, продолжительности действия с коменнтариями по 179 различным химическим веществам. Она, по существу, представляет собой копии Сашиных лабораторных журналов, и некоторые дополнительные материалы, отобранные из научной литературы. Однажды в будущем, когда опять станет возможным применение химических инструментов познания разума, эта книга станет сокровищницей, чем-то в роде книги волшебных заклинаний для психиатров/шаманов заврашнего дня.

Девид Е. Николс, доктор филофофии, профессор медицинской химии Западног Лафайета, Индиана.

Обычно для своей книги автор стремиться выбрать подходящее и запоминающееся название. Сначала мне хотелась дать книге более академическое название: что-то в роде что-то в роде "Галлюциногеновые фенэтиламины" (не-химику его тяжело произнести и запомнить), однако оно не только носит близкое сходство с "Галлюциногенами" Хоффера и Осмонда, но и содержит слово, которое ни мне, ни Энн не кажется подходящим для описания эффектов этих веществ. Само слово "галлюциногенные", вероятно, чаще всего употребляется неправильно в этой области, так зачем же усиливать то, что мы считаем неточностью и недоразумением?

Название "Психоделические Фенэтиламины" тоже звучит довольно академично, и близко к "Психоделикам" Осмонда, или "Психоделической энциклопедии" Стаффорда; кроме того, с ударением на слове "психоделики" в названии, такая книга на практике будет плохо расходится в книжных магазинах Среднего Запада, еще хуже в России; а в Канаде ее практически не будут брать в руки.

И, когда слова "Фенэтиламины, Которые Я Знал и Любил" внезапно пришли мне в голову, и я понял, что получился акроним PIHKAL [Phenethylamines I Have Known and Loved], - что звучало и выглядело приемлемо - я встал из-за своего стола и пошел искать Энн. Я спросил ее:

- Что приходит тебе в голову, когда ты слышишь слово ПИХКАЛЬ?
- Пи-каль? - переспросила она, - Древний город Майя в Гватемале, конечно. А что?
- Нет,- ответил я, - Это Тикаль. Пихкаль был правящим лордом Паленки. Он был похоронен вместе с шестью человеческими жертвами и горой жадеита, я уверен, что теперь ты вспомнишь.
- Почему-то у меня возникло такое забавное ощущение, что не говоришь мне абсолютной правды.. - ответила Энн, обычно без колебаний верившая каждому моему слову.
- Ты права, я отвлекся на секунду. Когда же она узнала, что на самом деле означает P-I-H-K-A-L, то засмеялась и некоторое время не могла остановиться. Это привело меня к неизбежному заключению, что поиск названия наконец завершился.

Фенэтиламины, которые я знал и любил