Алексей МИНКИН.
СПЕКТАКЛИ, о которых пойдет речь, связаны со сценой Театра
имени Моссовета. Они разные, и один из них в общем-то к указанному
театру отношения не имеет - он сборный, антрепризный, а его
устроители использовали здание в саду "Аквариум" в качестве
постоянной площадки. И тем не менее у обеих постановок есть некая
общность - прежде всего шумная разрекламированность, "звездные"
составы, аншлаги. Если одним словом, то "кооперативное" "Горе от
ума" (на снимке) и "Венецианского купца" характеризует
"громкость". Но, как "тишина, - по Фолкнеру, - еще не есть мир",
так и "громогласия" зачастую оказываются дутыми. Не много ли шума
из ничего? - выражаясь по-шекспировски. Посмотрим Шекспира, его
"Венецианского купца", и начнем.
По Сартру, "человек обречен на свободу". По устоявшимся уже
законам театрального рынка недавняя "моссоветская" премьера на
зрительскую посещаемость была обречена заранее: быстро ставший
модным режиссер (А. Житинкин), знакомые даже нетеатралам лица
Голобородько, Ленькова, Иванова, Адоскина, Ильина, будоражащая
нервную систему перекличка с проблемами современности. Страсти
"вокруг и около" усиливают и долгожданное появление (после
израильских "каникул" и кочевок с собственной "Русской
антрепризой") на стационарных подмостках М. Козакова. Собственно
говоря, молитва его на иврите - точнее, обращение ко Всевышнему
его Шейлока - и стала первой "ягодой" в россыпи постановочного
"изюма". Что ж, Ермолова почитала драматургию Шекспира за
проявление "настоящей жизни", и если руководствоваться этим,
почему бы не вложить в руки ростовщика Шейлока (читай: "нового
русского" банкира) мобильный телефон не угнездить его в офисном
кресле и не вопрошать (на иврите опять же) его устами о курсе
доллара? Можно и остальных действующих персонажей экипировать
кроссовками, кожаными штанами и затемненными стеклами очков,
водрузить их чресла на велотренажеры. Чего не бывает...
В недавнем "сатириконском" - тоже очень громком - "Гамлете"
принц датский, во плоти К. Райкина, мечущийся между дворцом и
помойкой, обращает сакраментальное "Быть или не быть?", нюхая
носки, и умирает в малярной люльке. Здесь "сатириконская"
антиэстетика Р. Стуруа, так привлекшая массы, заменена эстетикой
массовости. Пусть через столетия и понятны выражаемые Шекспиром
чувства, но лучше уж обстановку англо-италийского средневековья
адаптировать для не слишком-то требовательной публики. Автор
стерпит. Ведь он мертв - порою, увы, и в сценах данной
интерпретации... Впрочем, что до несоответствия облачений эпохе,
прием этот затерт до дыр и уже разваливается от ветхости. Еще
Пыляев в "Старой Москве", описывая норовы русского театра XVIII
столетия, ехидничал: "Большие похвалы расточались в это время
балетам. По ним учились... Но какая это была история: так, в
"Альцесте" мифология греков была смешана с понятием нашего
времени. При костюмировке на верность мало обращалось внимания:
Дмитрий Донской являлся вооруженный римским мечом, Антигона - в
русской фате, Отелло - в полусапожках". Да, и тогда по чьей-то
немилости доставалось Шекспиру. Почему-то загадочного англичанина
не любили многие люди от отечественной культуры: кто-то из наших
демократствующих особ выдвигал идею "большей, нежели Шекспир,
полезности пары сапог для русского народа", не оценил Шекспира
Толстой, а Тургенев называл "великим антихристианским драматургом".
Последнее в связи с "Купцом" опять же сомнительно: недобрый
иудей Шейлок, едва не совершающий пресловутое ритуальное
приношение христианской крови, к финалу пьесы и спектакля
развенчан и из торжествующего обращен в поверженного. Между тем
приподнятый на самые верхи еще Шекспиром
национально-религиозно-моральный вопрос в прочтении театром опущен
до точки, то есть зигзага вопросительного знака как бы не
существует. Есть отшлифованный факт, "отягощенный" разве что
изгибами полунамеков. И поскольку мы теперь все понимаем, можно и
подхихикнуть по поводу процентного отношения "старых евреев" среди
"новых русских". А можно и посмеяться, но в целом - так, потешка,
будто бы ничего серьезного.
Шекспир, думается, проблему видел поглубже - и не потому,
естественно, что наказал "злого" иудея. Нет, что вы... Я о
катастрофически не хватающей ни нам, ни, похоже, им, современникам
драматурга, культуре межнационального отношения.
Э, да какое там "общение", если вчера почем зря вправляем кости
одним - вот американцам, к примеру, сегодня их же воспеваем, а
завтра вновь окунем в помои. Но то завтра, а пока "сегодня", нужно
воспевать в буквальном смысле. И мизансцены "Купца" время от
времени вдруг уподобляются бродвейским шоу с характерным якобы
вокалом, ритмом и прочими атрибутами. Ах, "шоу", "шоу", -
всепоглотившее нас явление и всюду употребляемое нами понятие:
наконец и этот изнасилованный термин порадовал.
Направляясь после спектакля к выходу, из толпы неожиданно
услышал: "Шоу с размытой идеей". Шоу, добавлю, не дешевое - в
смысле затрат. Впрочем, прослеживается и идея, заключающаяся в
тематике банкирско-ростовщических махинаций, в поднятии вечного на
Руси "еврейского" вопроса. Только вот "трудно верить правде,
одетой в столь причудливый наряд", - это тоже Шекспир, "Король
Иоанн"...
В идее осуществленного антрепренерской группой О. Меньшикова
"Горя от ума" на первый взгляд никаких неясностей нет. Родная
классика. Костюмы и речь аутентичны. Спектакль, прогремевший
возвращениями на сцену самого Меньшикова и Е. Васильевой
(Хлестова), а также приглашением из Питера на роль Репетилова С.
Мигицко, но завершивший карьеру в июле 2000-го, провожался 10 -
15-минутными овациями. Их большая часть - застрельщику постановки.
Что ж, москвичи соскучились по игравшему в театрах армии и
Ермоловой, а затем подавшемуся в кино и в заморские "скитания" О.
Меньшикову. И неплох, совсем неплох "возвращенец". Кстати,
исполняемый им Чацкий тоже кое-откуда вернулся. Между тем каким-то
затейливым вышел наш главный "умник": откуда-то прилетел,
насмешливо-надменно поучил жизни оставшихся здесь и вновь
вспорхнул, оставляя за собой шлейф непонятности и "импортного"
снобизма. Ни дать, ни взять, тот образ, каковой называл
Достоевский "белоручкой" и "необразованным" москвичом, всю жизнь
только кричавшим об европейском образовании с чужого голоса, и о
котором писал: "Не понимаю я только одного: ведь Чацкий был
человек очень умный - как это умный человек не нашел себе дела?
Так вот не понимаю я, чтоб умный человек когда бы то ни было, при
каких бы то ни было обстоятельствах не мог найти себе дела. На то
и ум, чтобы достичь того, чего хочешь".
Да и не в такого ли Чацкого влагал изначальный смысл сам
Грибоедов, называя первый вариант произведения "Горе уму"? По
крайней мере меньшиковского Чацкого - как это было некогда - не
жаль. Сочувствие к нему разве что лишь определенного порядка. К
такому "герою" мы, наверное, еще не привыкли.
И все-таки на фоне "горевых" переосмыслений и пронафталиненных
"купеческих" нотаций как-то милее мне эстетика шедших или идущих
еще на этой сцене "Братьев Карамазовых", "Фомы Опискина",
"Куколки" П. Хомского, "Петербургских сновидений" Ю. Завадского,
"Гедды Габлер" К. Гинкаса, наконец. Кому что - человек ведь
обречен на свободу выбора. Впрочем, об этом уже сказано. Не мною.
Я-то лишь о двух спектаклях, притягивающих полные залы и кого-то
содрогающих. Так что: выберем и содрогнемся?..
<$>
//Источник информации: Московская правда //Дата источника: 07.04.2003
__________________________________________________
