В простоте проявляется Он. Простоту усложняя,
Мы теряем Его.
А всё так просто!
Ригден Джаппо
Солнце медленно поднималось над горизонтом, озаряя теплым, ласковым светом все живое вокруг. Заискрилась движением вод небольшая речушка, кокетливо под-мигивая окружающей природе. Плавные изгибы реки очаровывали изящной красо-той бескрайнее зеленое поле, которое ревностно удерживало ее в изумрудных объя-тиях. Тысяча бриллиантовых капелек росы на травинках поля каждое утро дарили речке минуты восхищения неповторимой игрой ярких бликов. И чем выше подни-малось солнце, тем реже томно вздыхала речка, тем больше она оголяла свою под-линную красоту из-под легкой вуали молочного тумана.
На берегу этого чуда природы сидел пожилой рыбак. Сегодня клева почему-то не было. От этого и настроение соответствующее. Туман, подымающийся от речки, точ-но специально скрывал в мутной пелене окружающий ландшафт, отдаляя человека от внешнего мира и погружая во внутренний. Завораживающее однотонное покачи-вание поплавка невольно наводило на грустные думы о себе, о своей прожитой жиз-ни, необычной судьбе.
Чего только не пережил Григорий Дмитриевич Тимонников за свои годы! Было все: трудное детство, бурная молодость, большая любовь, страшная война, голод, разруха, семья, дети, тяжелая работа, почет и уважение, пенсия, внуки, смерть жены... Судьба точно испытывала его во всех своих ипостасях: то неожиданно осыпала долгожданным счастьем, то жестоко его отнимала, потом снова вознаграждала и снова отбирала. Не-возможно было привыкнуть к ее внезапным поворотам, резким взлетам и падениям. Но Григорий упорно преодолевал эти трудности, шаг за шагом. Они закаляли его харак-тер, воспитывали волю, порождали целеустремленность. И казалось бы жизнь прожи-та, каких еще подвохов можно ожидать в старости? Однако...
Он никогда не задумывался всерьез о том, что такое старость. В юности казалось, что пьянящее счастье молодости и наслаждение ею будет длиться вечно. Во время войны о старости вообще и мысли не было, поскольку никто не знал, что с ним про-изойдет через минуту. В зрелом возрасте эта тема тоже прошла как-то вскользь, хва-тало ежедневных хлопот на работе и в семье. Он видел вокруг себя стариков, помогал им... Но реально не представлял, что сам когда-то доживет до столь почтенного воз-раста.
Жизнь, как ни странно, пролетела, словно одно мгновение. И вот она, старость... Тело сморщилось, кожа обвисла, поредели волосы, движения стали ограниченными. Да и всякие болезни начали привязываться. Григорий и раньше-то на себя в зеркало редко смотрел, а теперь и подавно страшновато глядеть. Его лицо в старости стало со-вершенно другим. Только выражение глаз, пожалуй, осталось прежним, лишь по-блек их цвет да исчез озорной огонек. Но самое парадоксальное — в душе он остался молодым. Сохранились в первозданном виде все те же душевные порывы радости, вос-торга, да вот тело уже не способно с прежней полнотой выразить эти чувства.
Вот в чем вся обида и соль старости — этот невероятный разрыв между внутрен-ним состоянием и внешним. Наверное, поэтому ему всегда было трудно предста-вить себя стариком. Он не мог прочувствовать состояния именно внутренней ста-рости.
Странные ощущения... Не успел как следует пожить, глядь, а ты уж на пороге в вечность... В чем же смысл этого бытия? Зачем судьба давала тебе столько трудно-стей, лишений? Ради чего все эти испытания на прочность, напряженная работа? Ведь по сути, если разобраться, все, над чем ты ежедневно трудился, на что тратил нервы и силы, чему отдавал себя целиком, оказалось результатом одномоментным. Значит годы растрачены на мгновения, которые когда-то считал важными, но если посмотреть на них с высоты прожитых лет — они выглядят абсолютно никчемными и бессмысленными. И для чего такие сложности определяют человеку судьба? Ко-пошится он всю жизнь, как червяк... Толку-то от этого? Нет, конечно, можно найти себе много оправданий, что, мол, жизнь все-таки прожита не зря. Но если сам по се-бе возникает вопрос «ради чего же ты жил?!», ясно,
что подсознательно человека что-то тревожит, что-то волнует, словно он чего-то не успел сделать, завершить... Но что именно?
В который раз Григорий перебирал свои воспоминания. Он вырастил хороших де-тей, которые, в свою очередь, родили славных внуков. Как говорится, и дом был по-строен, и сад посажен. И все же оставалось какое-то необъяснимое волнение... Оно бу-доражило не в плане бытия, а на каком-то уровне внутреннего осознания. Иногда Гри-горий чувствовал, что близок к разгадке, а иногда ему казалось, что эта тайна откроется только перед смертью. Он боялся не самой смерти как таковой. На фронте война нау-чила преодолевать страх перед гибелью. Но он боялся последующей неизвестности, боялся, что в тот момент осмысление прожитой жизни окажется слишком поздним, чтобы что-то исправить или изменить.
В последние годы Григорий довольно часто размышлял об этом. Времени у него было предостаточно. Некуда спешить, лететь сломя голову. Он уже давно не был связан обязательствами перед обществом, коллективом и семьей. Тело было дрях-лым и не требовало былых забот. Так что все, что ему осталось, — это подводить итоги прожитых лет. И Григорий вновь погружался в свои думы — один-одинешенек.
Старческое одиночество — это, пожалуй, единственное испытание, к которому трудно привыкнуть. Оно убивало своей окружающей тишиной, безысходностью, какой-то тотальной подавленностью. Заставляло чувствовать горечь утрат, бес-смысленность существования. Оно угнетало и порождало страх, что тебя все забу-дут, ощущение, что ты — никчемная, ветхая вещь, заброшенная на пыльный чердак. Григорий не предполагал, что старость будет вызывать такое неприятное чувство, будто тебя за ненадобностью списали с корабля на необитаемый остров. Вокруг бурлит целый океан жизни, но ты уже — лишь сторонний наблюдатель этой вол-нующей стихии. Память о проведенных в ней днях не дает покоя. Душа рвется на-зад, да вот «тело-лодка» слишком изношенная да дырявая. И нет сил ее починить, нет возможности построить новую...
Человек боится одиночества всю свою сознательную жизнь и в итоге получает его как неизбежное обстоятельство. Кому нужна старая материя? Да никому, в том числе и самому себе. Ведь тебе так же, как и раньше, хочется жить и наслаждаться всеми прелестями мира. Но старость лишает многих удовольствий. Ее звенящая окружаю-щая тишина заставляет человека задуматься о смысле своего существования. Она многократно усиливает то внутреннее состояние и мысли, которые преобладали в течение всей жизни.
Григорий не было в чем упрекнуть себя. Он всегда следовал законам своей Совес-ти. Это был главный критерий всех его поступков, жизненных решений. Он жил для людей и ради людей. И люди отвечали ему своей любовью и уважением. У Григория было много приятелей. Но вот близких друзей, с кем можно поделиться всем, что наболело в душе, к сожалению, уже не было в живых. Жена умерла. Дети жили да-леко со своими семьями. Он не хотел обременять их своей старостью и тем более своими переживаниями. Вот и получалось, что под конец жизни не с кем даже ду-мами поделиться. А ведь именно сейчас, как никогда, хотелось услышать теплые, ласкающие душу слова, почувствовать рядом родственную душу, развеять свой страх перед той неизвестностью, которая ожидала его за неизбежной чертой бытия.
Старик сидел на берегу, слегка сгорбившись от навалившихся на него мыслей. Рыба по-прежнему не клевала. Он машинально вытащил удочку из воды, проверил наживку, поправил поплавок и вновь закинул ее в реку.
— Э-хе-хе, — вздохнул старик, помяв свою затекшую шею.
Шрам на лице, тянувшийся от правого уха до нижней челюсти, слегка заныл. Старик несколько удивился и в то же время насторожился. Это всегда происходило в самые важные минуты его жизни. Такой чудной внутренний «звоночек» да еще красновато-розовое пятно в районе верхнего шейного позвонка появились у него во время войны, после одного самого загадочного случая в его судьбе.
Это случилось осенью 1942 года. После очередной атаки немцев красноармейцы отдыхали, устроившись кто где. Григорий вместе со своим другом Колей Веперским лежали в блиндаже. На улице моросил дождь. Гитлеровцы время от времени обстре-ливали позиции русских. То тут то там раздавались взрывы, слышались редкие авто-матные очереди. Молоденькое пополнение вздрагивало, озираясь по сторонам. Бы-валые же бойцы относились к этому более спокойно, пытаясь хоть чуть-чуть подре-мать, экономя силы.
В блиндаж вошел солдат, парень лет тридцати, и громко произнес своим необыч-но мелодичным голосом:
— Тимонников, Веперский, срочно к командиру!
Григорий мельком взглянул на солдата. Очевидно новобранец, поскольку одет в новенькую форму. Их взгляды неожиданно пересеклись. Григория даже как-то про-брало — такой необычно сильный и в то же время родной и добрый был взгляд у этого парня. Его ясные глаза светились какой-то необыкновенной внутренней силой и чистотой. Ничего подобного за всю свою прожитую жизнь Григорий не встречал — ни раньше ни позже.
Невдалеке прогремел очередной взрыв. Григорий с другом быстро накинули плащ-палатки, взяли оружие, вышли из блиндажа и стали продвигаться по окопу. Сапоги утопали в жиже грязи. Хлестал усилившийся дождь. Дул пронизывающий ветер.
Первым шел Веперский, за ним Григорий, а замыкающим был тот незнакомый солдат. И только они стали заходить за первый поворот окопа, который находился буквально в десяти метрах от блиндажа, как послышался нарастающий свист ле-тевшего в их сторону снаряда. Григорий, как бывалый фронтовик, моментально со-риентировался. Судя по всему, снаряд должен разорваться где-то совсем рядом. Времени почти не было. Резко развернувшись, он хотел повалить того парня на зем-лю. Григорий крикнул «Ложись!», но его рука прорезала пустоту. В этот момент произошел взрыв.
Снаряд попал в блиндаж. Григорий увидел, точно при замедленной съемке, как разлетаются бревна, куски грязи, какие-то предметы... И тут из-под его ног внезапно вылетел неизвестно откуда взявшийся белоснежный голубь. Да так близко, что ос-лепительно голубовато-белое крыло даже задело лицо Григория. Он почувствовал, как закружилась голова, и стал падать, словно опускаясь в мягкую перину. Все было как в тумане. Он видел наклонившихся над ним сослуживцев и санитара. Его тор-мошили. Кто-то где-то вдалеке кричал: «Контузия». Потом его куда-то понесли. А он все думал о том парне, который позвал их к командиру. Жив ли он? Успел ли спастись? Лучистые голубые глаза стояли перед его взором так же живо, как он ви-дел их тогда, в блиндаже, на короткий, но столь памятный миг...
Но самое странное началось после того, как он пришел в себя.
— В рубашке ты родился, парень, — говорил пожилой санитар, перевязывая Гри-гория. — Задержись на секунду — и все. Я и так удивляюсь, как тебе взрывной вол-ной голову не снесло.
— Он... жив? — спросил Григорий слабым голосом.
— Кто? Веперский? Да куда он денется... Он же на дне окопа залег, в отличие от тебя. Только запястье сломал, когда падал.
— Тот... парень, который позвал... нас к командиру?
— Да вроде не было никого с вами... Да и кто вас мог позвать к командиру? Ко-мандир три часа назад в штаб уехал. Бредишь ты, наверное, парень... Попробуй ус-нуть, тебе сейчас силы нужны. А после разберемся...
Ужасная новость пришла на следующий день: в ночном сражении погиб практи-чески весь их батальон. Такой поворот судьбы взбудоражил Григория своей неверо-ятностью. Он вновь и вновь возвращался к загадке своего спасения, анализируя ка-ждую деталь. Григорий вспомнил, что когда в блиндаж вошел тот парень, одежда его была не просто новая, а совершенно сухая, хотя на улице шел дождь. В такую по-году обязательно намокнешь, пока дойдешь от командпункта до их блиндажа... И этот голубь... Откуда взяться посреди поля боя белоснежному прекрасному созда-нию? Ведь это не было миражом. Григорий ясно его видел, как и все остальное, ре-ально чувствовал, как птица взлетала, задев его своим крылом. Хотя доктора и уве-ряли, что это был всего лишь осколок снаряда, поцарапавший его лицо. Ничего страшного, даже кость не задета. Просто рассекло кожу от правого уха до нижней челюсти. Так и остался этот аккуратный шрам у него на всю оставшуюся жизнь. Он да появившееся тогда розово-красное пятно в районе верхнего шейного позвонка — две памятки того незабываемого дня. Доктора почти убедили его в том, что все эти «пометки» имеют вполне естественную природу происхождения. Там поцарапало, там ушибся. Да к тому же Веперский почему-то все начисто отрицал, утверждая, что не было никакого парня, что они вдвоем вышли якобы совершенно случайно, схо-дить в соседний блиндаж за махоркой. И выписываясь из госпиталя, Григорий уже почти в это поверил.
Да только жизнь на крутых поворотах стала постоянно опровергать такие убеж-дения. Каждый раз, когда Григорию грозила опасность или наступали моменты от-ветственного выбора, шрам начинал потихоньку ныть. По степени боли Григорий чувствовал, как лучше поступить. Благодаря такому своеобразному «диалогу», ему удалось избежать многих опасностей и выдержать в жизни верную линию своей со-вести.
И сейчас, рассматривая тот военный эпизод с позиции прожитых лет, он понимал, что тот случай не только спас ему жизнь, но и определил нечто важное в нём, что повлияло на дальнейшую судьбу. Он часто вспоминал того парня, мысленно общал-ся с ним, когда на душе было совсем тяжко. Удивительно, но от этого становилось гораздо легче, пропадали страх и отчаяние. И незабываемый устремленный на Гри-гория лучистый взгляд возвращал спокойствие, придавал уверенность и давал при-лив сил.
Но еще более странные метаморфозы произошли с его другом — Николаем. Они знали друг друга с детства, жили в одном районе и были друзьями. Вместе их при-звали на фронт. Они делили пополам последний паек и вместе переносили все тяго-ты военной жизни. Николай был неплохим товарищем и другом. Еще до того судь-боносного дня он познакомился с одной девушкой из хозчасти. Ее звали Кларой. Коля стал с ней встречаться и с этого момента его словно подменили. Сначала из-менения были незначительны, но с каждым днем они набирали свою негативную силу, опутывая его сознание какими-то навязчивыми идеями. Причем эти идеи име-ли явно чужеродную природу, никак не его собственную. Клара вертела душой Ни-колая как хотела, превратив нормального парня в нытика, скупердяя и зануду. Он стал сторониться друзей, оставаясь себе на уме. Его былое мужество сменилось страхом даже перед самой незначительной опасностью. Николай старался лишний раз не высовываться из окопа. Во время атаки заметно отставал, теряясь на заднем плане и ссылаясь потом на плохое самочувствие.
Случись такое в мирной жизни, на это мало бы кто обратил внимание. Но на фронте, где резко обостряются и проявляются все человеческие качества, подобные слабости просматриваются, как на ладони. Некоторые расценивали это как тру-сость, предательство. Некоторые считали, что человек попросту сломался. На фрон-те встречалось немало таких, психика которых просто не выдерживала ежедневных сильнейших стрессов. И только Григорий, зная друга много лет, понимал истинную причину столь губительных перемен. По идее, любовь должна утраивать мужество и силы. Но в случае с Николаем все происходило в точности наоборот. Григорий видел, как гибнет друг. Он всячески пытался отговорить его от встреч с этой жен-щиной. Тот вроде бы соглашался, поскольку ему самому был противен новый образ, который усердно лепила из него «возлюбленная». Но едва появлялась возможность, он, словно одержимый, вновь летел к ней на свидание.
После того памятного эпизода, спасшего им обоим жизни, Николай изменился окончательно. Вместе с Григорием он попал в госпиталь с переломом запястья пра-вой руки. Необычное спасение начисто отрицал, как и все, что рассказывал Григо-рий, и повторял как попугай свою версию случившегося. Нельзя сказать, что самого Григория это сильно раздражало. В нем не было гнева, лишь единственный вопрос: «Почему Николай отрицает то, что было совершенно очевидным?»
После этого их фронтовые дороги разошлись. Клару перевели работать в тыл по снабжению. Пока Николай лежал в госпитале, она умудрилась женить его на себе, оформить ему документы на инвалидность и перевести к себе на новую службу в тыл. Тот уже не сопротивлялся, как бывало раньше. Наоборот, всячески ее защищал перед другом. Так Григорий и расстался с ним ещё в годы войны.
После победы они встретились в родном районе. Николай значительно поправил-ся на казенных харчах. Оба были уже в звании майора. У обоих — грудь в орденах. Но в отличие от Николая совесть у Григория оставалась спокойной. Каждый орден для него — не просто кусок металла. Это, прежде всего, память о незабываемых ге-роических днях его жизни, вершинах его храбрости и мужества. Ему не стыдно было смотреть в глаза людям. И в первую очередь не стыдно перед самим собой за прожи-тые годы.
Григорий устроился трактористом в родном колхозе. Николай же, по настоянию своей жены, пошел работать в райком. Когда Григория выбрали председателем колхоза, Николай почти одновременно стал председателем райкома. И если раньше их пути-дорожки редко пересекались, то на этом этапе жизни они вновь сошлись в одну колею.
Несмотря на то, что Николай и Григорий были бывшими друзьями, однополчана-ми, Николай постоянно провоцировал конфликты, а в совместной работе что назы-вается, вставлял палки в колеса. И какую бы Григорий ни проявлял инициативу для улучшения благосостояния и жизни людей, Николай давил его горой инструкций. Так происходило их невидимое противостояние. Несколько раз Григорий пытался вызвать Николая на откровенность, чтобы раз и навсегда решить все проблемы. Ведь от такой, ничем не оправданной злости, страдал не только он, но и что намно-го обиднее окружающие их люди. Однако Николай все время уходил от этого раз-говора, то ссылаясь на занятость, то грубо и высокомерно обрывая дружескую ини-циативу. У него с годами появились надменность и чувство недоступности своей партийной персоны.
Годы пролетали. У Григория сложилась относительно счастливая семейная жизнь. Родилось пятеро детей. Клара же после нескольких неудачных попыток с трудом родила одного. Мальчика холили и лелеяли, растили в комфорте и со всевозможны-ми удобствами. Однако вырос из него отъявленный тунеядец и пьяница. И чем бы-стрее бежали годы, тем сильнее хлестала их жизнь по самым больным местам. Сна-чала погиб единственный сын, по сути, глупой смертью — пьяный попал под поезд. Клару разбил паралич. Долгие годы она была прикована к постели и очень тяжело умирала. Николай перенес два инфаркта. Он единственный из всей своей семьи ос-тался жив. И никакие так тщательно накапливаемые им в течение жизни деньги, ни-какие высокие знакомства и связи не смогли предотвратить трагедию семьи.
На старости лет Николай остался совершенно один. На него страшно было смот-реть. Весь осунулся, глаза впали, кости обтянулись кожей, как у высушенной му-мии. Жил он за две улицы от Григория, в хорошем добротном доме, который по-строил, работая в райкоме. Колхоз у Григория со временем стал передовым. Дома были со всеми удобствами, дороги заасфальтированы. Так что колхоз вполне пре-тендовал на районный центр. Да и природа тут была особенно живописная: поля, леса, речка... Здесь многие руководители соорудили себе на старость дачи, как и Николай, который немало препятствий создал в свое время Григорию, старавшему-ся для колхоза.
Несмотря на обеспеченную старость Николая, дом его был пуст. С ним мало кто об-щался даже из соседей, поскольку он слыл жутким брюзгой, вечно всем недоволь-ным. Так получилось, что единственным человеком, который регулярно его прове-дывал, стал Григорий. И хотя Николай доставил ему в прошлом много неприятно-стей, Григорий все равно по-стариковски помогал ему то свежим хлебушком, то доб-рым словцом. Он был единственным собеседником, у которого хватало терпения вы-слушивать все жалобы друга и терпеть его возмущение и недовольство.
Но однажды, буквально перед смертью, Николай неожиданно для Григория стал самим собой, тем добрым парнем, которым был до начала войны. Он внезапно от-крыл свою душу, рассказывая Григорию о своей подлинной жизни. Но, пожалуй, самое потрясающее для Григория прозвучало в конце его исповеди.
— Ты помнишь тот день, когда взорвался блиндаж? — охрипшим слабым голо-сом произнес Николай.
— Да разве такое забудешь?
— Я хочу, чтобы ты знал... Я тоже видел того белокурого парня. Он действительно заходил к нам в блиндаж и позвал нас к командиру... До сих пор не могу забыть его глаза... Они преследовали меня всю жизнь, как кошмарный сон... Прости меня... Я врал тебе, но на самом деле врал себе. Этот парень не выходил у меня из головы. Этот момент... Я его отчетливо помню и сейчас как наяву. Когда я услышал свист, понимаешь, я... я струсил... Точно раздвоился... Я ведь тоже оглянулся. В это время ты поворачивался к блиндажу, а сзади тебя никого не было. Я хотел прикрыть тебя, ведь ты подставлял себя под неминуемую смерть. Но потом вдруг испугался... Ис-пугался за свою драгоценную жизнь и решил спасти свою шкуру!!! Ты понимаешь? Решил спасти свою шкуру!.. А потом мне стало так стыдно... Я, как последняя сво-лочь...
На глазах Николая выступили слезы горечи давно минувших дней.
— Да брось ты, что ты себя так мучаешь, все ведь обошлось, — поспешил его утешить Григорий.
— Подожди, не перебивай... Я хочу все успеть сказать. Понимаешь, это не просто проступок. Я как надломился... Точно стал предателем самому себе. Понимаешь, пре-дателем!!! Потом мне было так плохо, так плохо! Мне бы, дураку, с тобой поговорить. А я струсил, побоялся, что ты меня осудишь. А душа-то ныла. Я и рассказал все Кларке. Ну, она и настояла на том, чтобы я молчал и все отрицал, сделав из тебя по-смешище, мол мы вышли за махоркой. А я, идиот, и послушал... Хотя видел блеск в твоих глазах, видел в тебе какой-то прилив сил. И я понял, что с тобой тоже что-то произошло, но хорошее. Понимаешь, хо-ро-шее!!! А я упал в свое дерьмо, которым воняло от меня потом всю жизнь и невозможно было от него отмыться! Не знаю по-чему, но каждый раз когда я встречал тебя, передо мной всплывал образ того парня, его глаза, полные укора... Это меня так угнетало, в душе рождалась такая боль!
А память все время прокручивала тот момент, момент моей гнусности и непрости-тельной слабости. И я никак не мог переступить через себя, чтобы попросить у тебя прощения. Однажды почти созрел, но так и не решился подойти. И вместо того что-бы поговорить с тобою по-человечески, я с каждым днем все больше злился на себя, изливая эту злобу в первую очередь на тебе. Ты себе не представляешь, сколько гадо-стей я тебе сделал, о которых ты и не догадывался...
— Не надо, Коляша, не надо... Я тебе все прощаю, мы же друзья. Я знаю, ты ведь хороший человек. Если бы не Клара...
— Ведьма эта Клара! Всю жизнь мне испоганила! — рыдал Николай, не стесняясь своих слез. — Если бы я знал... Я ж не думал, что ты... такое скажешь. Я боялся, что ты никогда меня не простишь... Какой же я дурак! Всю жизнь прожил с этим злом! Оно меня уже изъело изнутри, истерзало всю мою душу... А все оказалось так про-сто! Мой дорогой дружище, ты один остался рядом со мною перед лицом смерти...
— Ну, ну, будет тебе... Мы еще повоюем с ней, — утирая накатившиеся слезы, произнес Григорий. — Нас же двое, а она одна.
— Да, как тогда, в том окопе. Мы снова с тобой вместе, мой друг...
Когда Григорий уходил, Николай попросил его:
— Ты принеси мне завтра кружечку парного молочка. Очень хочется выпить, как в далеком детстве...
На следующее утро Григорий встал пораньше и поспешил к соседке за молоком. Он еле дождался надоя и почти побежал с трехлитровым бутылем парного молока к знакомому дому. Впервые за много лет он нес его своему настоящему другу! Но ко-гда вошел в комнату, Николай был уже мертв. Его лицо выражало жуткое смятение, в открытых глазах застыла печаль. Григорий присел на краешек кровати и тихо за-трясся в беззвучном плаче...
Несмотря на все перипетии судьбы, ему было искренне жаль этого человека. Столь-ко лет прожить со своим злом! Ведь выходит, что внутри себя он и не жил вовсе, а топтался на месте с того памятного дня, погрязая в трясине своего же страха. Григорий считал, что перед смертью человек должен осмыслить нечто глубинное, нечто запре-дельное. А Николай говорил о такой сентиментальности, как прощение. Григорий его давно простил. Впрочем, возможно это ему казалось сентиментальностью, а для Нико-лая это было чем-то большим, каким-то непреодолимым жизненным барьером, кото-рый он сам себе по кирпичикам ежедневно выкладывал своей злостью. Григорий по-нимал, насколько трудно было другу пробить этот барьер, переступить через собст-венную стену эгоцентризма. Жаль, что он лишь собирался совершить этот поступок, этот шажочек Совести столько лет, почти всю жизнь. А мог бы все разрешить еще той осенью 1942 года. Глядишь, и жизнь бы сложилась совсем по-другому, больше бы в ней было внутренних побед, и на одре смерти открылись бы настоящие истины. Хотя... Григорий и сам сомневался, нужны ли они будут в тот час, ведь это всего только внут-ренние откровения. Но вспоминал незабываемое выражение лица мертвого друга, пол-ное скорби и страдания, и сомнения как-то сами собой рассеивались, вытесняясь из-вечными вопросами. Ведь кто знает, что ожидает человека после смерти... Неужели лишь разложение тела в безотходном производстве природы? Зачем же тогда такие сложности жизни, это постоянное противостояние человеческих мыслей? И, в конце концов, эта старость с неизменным подведением опять-таки мысленных итогов? Куда же потом девается мысль, коль она всю жизнь главенствовала и управляла телом? Сплошные вопросы и никаких толковых ответов...
* * *
— Эх-хе-хе, — снова вздохнул старик, выдернув очередной раз удочку из воды, словно пытался найти на крючке ответы на свои бесконечные вопросы.
Но, увидев вяло подергивающегося червя, вновь забросил удочку в реку с тайной надеждой, что теперь на нее хоть что-нибудь клюнет.
«Так, наверное, и в жизни, — продолжал рассуждать про себя старик. — Подце-пил на крючок хорошую мысль — будет добрый улов, подцепишь плохую — и при-рода тем же ответит. Все в ней продумано, все взаимосвязано...»
— Здорово, Дмитрич, — прозвучал сзади чей-то мелодичный мужской голос.
— Здорово, коли не шутишь, — ответил Григорий, по-стариковски оборачиваясь назад.
К нему подошел, улыбаясь, светловолосый парень лет тридцати, крепкого телосло-жения. На нем был современный спортивный костюм. На голове бейсболка с длинным козырьком от солнца, прикрывавшим его глаза. В руках он держал новенькую удочку. Григорий как-то видел такую у городских, которые приезжали в их места порыбачить. Хорошая, ничего не скажешь. Да говорят, уж шибко дорого стоит.
— Как клев?
— Да какой там! — махнул рукой старик. — С самой зорьки сижу. Хоть бы одна клюнула!
— Наверное, у них сегодня выходной, — пошутил парень. — А на что ты, батя, ловишь?
— На червя.
— Так они его уже объелись! На вот, попробуй на мотыля. Может клюнут на этот деликатес.
— Спасибо.
Старик взял протянутую баночку с наживкой.
— Не возражаешь, если рядом присяду?
— Да чего возражать! Садись, все веселей вдвоем-то время коротать.
Пока парень готовил свою удочку, старик усердно пытался вспомнить, чей же это сын. Парень показался ему очень знакомым. Явно проживал в городе, а сюда, веро-ятно, приехал проведать родителей. Раз знал Григория и так просто общался, значит вырос здесь. «Дмитричем» называли бывшего председателя колхоза только мест-ные. «Ну вот, — сетовал про себя старик, силясь вспомнить, как же зовут этого пар-ня, — еще и старческий склероз к моему “букету” добавился...»
— Ничего, ничего, Дмитрич, — как-то по-доброму сказал парень, точно в такт его мыслям. — Прорвемся! Где наша не пропадала! — И немного погодя добавил: — Сей-час как рыбы учуют мотыля, так мы будем едва успевать удочки дергать.
Старик усмехнулся такому оптимизму.
— Был у меня фронтовой друг, сибиряк. Тоже такой же живчик, веселый мужик. Вместе до Берлина протопали. Все к себе в Сибирь звал на рыбалку. Озеро Байкал, слыхал о таком?
— А как же! Самое глубокое в мире пресноводное озеро с редкой флорой и фау-ной.
— Да-а-а... Места там замечательные. Мы с другом долго переписывались. Он фотографии слал, все в гости зазывал. Ко мне пару раз приезжал. А у меня никак не получалось вырваться, постоянно какие-то неотложные дела находились... Да, рыбу он привез, вот такую, килограмма на четыре. Байкальский омуль называется. Она больше нигде в мире не водится, кроме тамошних мест. Во как! Вот это рыбалка, я понимаю! Я как увидел ту рыбу, так прямо заболел поездкой на Байкал. Так мне хо-телось ее поймать! Думал, вот на пенсию выйду и осуществлю свою рыбацкую меч-ту. Да какой там! То денег не хватало, то детям помогал, а сейчас и совсем дряхлый стал. Какая там поездка! Так и остался мой омуль несбыточной мечтой...
— Как знать, — пожал плечами парень. — Все мечты когда-нибудь сбываются.
— Может у кого-то и так. А у меня... Да и от друга уже два года нет никакой вес-точки. Может заболел, а может и помер. Годы-то наши уже какие... Как говорится, се-дина напала — счастье пропало. Уплыли годы, как вешние воды.
— Да... Если бы человечество знало о своем будущем, оно бы не так смеялось, расставаясь со своим прошлым.
— Что, что? — переспросил Дмитрий, погрузившись в свои думы.
— Это я так, — махнул рукой парень и сменил тему разговора. — Как там Ваня поживает?
Ваня был самым младшим сыном Григория. И когда парень произнес его имя, старик и вовсе перестал себя мучить вопросом, откуда он знает этого парня. Раз тот спрашивает про Ваньку, значит либо его друг, либо знакомый, а может быть учи-лись вместе.
— Слава Богу, хорошо устроился. Женился наконец-то. Невестка — славная де-вушка. Дочка у них родилась. Они вот недавно, по весне, приезжали всем семейством в гости. Ты их не видел?
— Да нет... Меня в районе не было.
— А-а-а... Теперь у меня душа и за него спокойна.
— А чего за него волноваться? Парень он добрый, с золотыми руками. Такой не пропадет.
— Да кто его знает? Жизнь — сложная штука...
— Ну, это как на нее посмотреть. Живи по чести да по совести, глядишь и судьба будет тебе в подмогу.
— Так-то оно так. Да только... Вот я, например, жил вроде бы и по чести, и по со-вести, ничего не могу сказать, не в чем себя упрекнуть по большому счету. Да много ли я сахара от судьбы наелся? То война, то голод, то разруха...
— У каждого от жизни свои, сугубо личные впечатления. Ведь розу, к примеру, тоже люди воспринимают по-разному. Одни видят в ней прекрасное творенье, чув-ствуют изумительный аромат. А другие замечают лишь колючки и ощущают непри-ятные уколы ее шипов. Все зависит от человека, от его умения созерцать и воспри-нимать этот мир.
— Тоже верно, — согласился старик и, немного помолчав, добавил: — Нет, если конечно хорошенько подумать, то я на жизнь не в обиде. Все-таки в войну я приоб-рел себе настоящих друзей, хоть и страшное было тогда время... Да и жену встретил, когда везде царил повальный голод. Есть, помню, было нечего, траву жевали, а в го-лове все мысли-«почесушки» о свидании да о любви. Смешно даже как-то сейчас это вспоминать... Кругом разруха да голод, а мы семью не побоялись создать. Маль-цы один за другим пошли. Мы тогда временно в «мазанке» жили. Помню, как все там ютились. И ничего... Главное тесноты как-то не чувствовали. Наоборот, спло-ченно жили, друг другу помогали... А сейчас молодежь вон в каких комфортабель-ных условиях живет, а ладу в семьях нет.
— Все, батя, в голове. Построит человек внутри себя дворец из добра, глядишь, и люди к нему душой потянутся, и жизнь наладится. А если он внутри себя будет жить, как медведь в берлоге, и лень ему будет построить дворец, то всю жизнь в этой берлоге и проживет, как животное. И никакие внешние комфортные условия не смогут удовлетворить его ненасытных внутренних потребностей.
— Насчет ненасытности это ты верно заметил. Вот, к примеру, жил здесь недалеко мой друг...
— Веперский?
— Да, — кивнул старик, а про себя подумал, что раз и про Николая знает, значит точно местный. — Все свою дачу перестраивал, никак не мог удовлетворить запро-сы своей жены.
— Клары?! — усмехнулся парень. — Да в кои времена ее можно было чем-либо удовлетворить? У нее же в роду генетически заложена потребность: сколько ни дай, все мало будет. С молоком матери из поколения в поколение передается одна «свя-тая любовь» — к серебру да злату. Что еще от нее можно было ожидать?
— Вот, вот. Николай тоже это понял, но, к сожалению, слишком поздно. А всю жизнь промучился с ней, словно больной с неизлечимой болезнью. Я ведь помню их встречу. Все произошло так стихийно...
— Да ну, Дмитрич, не оправдывайте его. Стихийно у человека могут произойти только те события, с которыми он внутренне согласен. И если Веперский встретил эту женщину, значит подсознательно в нем преобладали именно те тайные желания и черты, которые он нашел в ней. Не жена его превратила в раба, а собственные сла-бости, которым он дал волю, вместо того чтобы цепко их сдерживать. А Клара лишь стимулировала и поддерживала их. Так что все происходило по его личному выбору. Ведь жизнь — это отражение внутренних убеждений.
— В общем-то может быть и так... Интересно ты рассуждаешь. Признаться, я хоть и прожил жизнь, но такие простые и мудрые слова в голову еще не приходили, — улыбнулся старик. — Даже не подозревал, что молодежь в наше время так подкована в столь тонких вопросах жизни человеческой. Это приятно. Может, век ваш техниче-ский сказался, что мозги работать лучше стали, чем у нас.
— Да нет, батя. Дело не во времени, не в подкованности и не в мозгах. Просто ис-тинная мудрость — это достояние души. А молодое тело — это еще не показатель ис-тинного возраста души.
— Души? — переспросил старик и сам себе ответил: — Да, души... Кабы ведать наверняка, что она есть в человеке...
— Да уж, душу под микроскопом не рассмотришь, — усмехнулся парень. — В принципе как и мысль человеческую. Вон нейрофизиологи предполагают, что мысль — это движение некой электромагнитной волны в коре головного мозга, пе-реходящей от одного нейрона к другому. Но как она на самом деле зарождается и что является побуждающей причиной, до сих пор не ведают. Впрочем, как и о многих других вопросах, касающихся человеческой сути. Люди всего-навсего предполага-ют, но не располагают данными. Потому что ответы на эти вопросы таятся гораздо глубже, за гранью их очерченного эгоцентризмом круга восприятия мира. И чтобы добраться до них, нужно переступить через Эго, проникнуть в глубины собственно-го подсознания... А тут один только плавающий на поверхности сознания хлам чего стоит разгрести, пережитки нашей внутренней нечистоплотности. Хотя, если сильно захотеть, всего можно достичь.
— Оно, конечно... Однако знать бы, что ты сам не прибавляешь этот хлам в голо-ве, а разгребаешь...
— Совесть всегда подскажет верное направление.
— Да-а-а, Совесть — добрый помощник, — согласился старик.
Они на время умолкли. Старик пытался осмыслить сказанное парнем, но так и не разобравшись, задумчиво промолвил:
— Оно ведь как в жизни-то? Как на фронте. Все время пытаешься выдержать ли-нию обороны своей Совести. Чем больше лет, тем сильнее атака с той стороны окопа, тем больше вокруг тебя рвется бомб, оставляя сплошные воронки жизненных про-блем. Оно, конечно, и страшновато, но все равно удерживаешь свою позицию во что бы то ни стало. Ведь отступать-то некуда. Позади твоя Родина и тебе в ней жить. Так что оставлять позиции Совести никак нельзя... Я воочию видел, как сдался мой друг, и чем все это закончилось. Я наблюдал его смерть в течение жизни, чувствовал, как побеждающее зло его мучило, терзало, уничтожало изнутри. Нет, по мне так уж лучше жить по Совести или не жить вообще.
— Древние писали, что Совесть — степень величия Духа. А в старости она осо-бенно оголяет «нервные окончания» и проявляет истинную природу. Поэтому для кого старость превращается в лунный свет, мерцающий в черных, клочковатых обла-ках иллюзии и мрака, а для кого старость — сияющий ослепительный закат, прояв-ляющий для внутреннего ока свой редкий зеленый луч, исполняющий все желания.
— Красиво сказано. Только какие в старости могут быть желания? Одни раз-мышления... Вот кабы знать свою истинную природу...
— Истинную природу? — таинственно улыбнулся парень, меняя на своей удочке крючок и наживку. — По поводу истинной природы есть очень древняя восточная притча...
Он закинул удочку подальше в реку, присел и закурил сигарету. Старик приготовил-ся слушать.
— Так вот, эта притча такова... Высоко в горах, на сверкающей белоснежной вершине родился прозрачный, как младенческая слеза, кристалл льда. Днем он лю-бовался солнцем, играя светом на своих гранях, искусно созданных природой. Но-чью радовался звездам, разглядывая эти удивительные блестящие создания. Посте-пенно он рос, впитывал в себя все большую энергию ласкового светила. Однажды, когда кристалл стал настолько большим, что мог разглядеть не только небо, но и ок-ружающий мир, ему открылось нечто удивительное. Облака, скрывающие подножья гор, расступились, и перед его взором предстала великолепная долина, утопающая в необычных ярких красках изумруда. Это зрелище настолько захватило дух кристал-ла, что у него родилось жгучее желание во что бы то ни стало спуститься в этот не-обыкновенный уголок природы и познать все его прелести.
Кристалл напряг всю свою силу, чтобы превратиться в воду, и стремительно ри-нулся вниз. Чем быстрее он спускался, тем могучее становился. Поток делался все шире и бурлил, вскипая необузданной страстью. Он мчался навстречу мечте, с за-видным упорством преодолевая на своем пути каменные препятствия, сокруши-тельные пороги, головокружительные водопады. Его будоражил дух новизны и стремление достичь заветной цели.
И вот в одно прекрасное мгновение это случилось. Его воды мощным потоком хлынули рекой в долину. Как прекрасны были ее берега, утопающие в яркой зелени! Как изумительно переливались блики солнца на водной глади! Как радовалось все вокруг живительной прохладе вод! Кристалл чувствовал, как насыщал упоительной влагой каждое растение, как с наслаждением утоляли жажду те, кто приходил к его берегам. Ощущал, как в его водах плескалась зародившаяся жизнь, и он стал вме-стилищем этой жизни. И это было для него настоящим счастьем!
Так и протекала его жизнь. Днем он утолял жажду всех страждущих, а по ночам разглядывал отражение звездного неба в своих водах, дивясь чудным мирам и вспо-миная свой далекий дом. Ему казалось, что это счастье будет длиться вечно.
Но однажды его воды внезапно достигли конца долины, разлившись в озеро. Жизнь стала размеренной и спокойной. Постепенно некогда великолепные бурля-щие воды стали затягиваться бурой тиной, превращаясь в затхлое болото. Редко кто теперь посещал эти берега... Не было в его водах и прежней силы, и прежней жизни. Страх и отчаяние охватили бывший кристалл. Он стал панически бояться солнца. Появление светила каждый раз рождало в нем ужасающую картину, сотканную из его же испаряющихся вод, — мираж своей кончины и неумолимой предопределен-ности. Один за другим вздувались пузыри сомнения. Он боялся стать паром, утра-тить свою индивидуальность, потерять свободу. Ночь стала для него единственным утешением, окутывая его прохладой былых воспоминаний. Он с тоской глядел на сияющие звезды, вздыхая по недоступным далеким мирам и восхищаясь их неиз-менной красотой.
И однажды, в час рассвета, его осенило: он понял суть жизни, суть вечности, про-чувствовал свою истинную природу, которая пробудила в нем душу! В этот момент над горизонтом появился ослепительный диск солнца. «Боже, — вырвался возглас из глубины остатков его вод. — Как все просто!» Он ринулся навстречу ласковым лу-чам могучего светила, превращая воду в пар. Порыв ветра с легкостью подхватил его и понес ввысь, удаляя от привычного пространства. Он летел и испытывал уди-вительное чувство невесомости и новизны. И только сейчас понял, что это и есть самая настоящая, давно забытая им упоительная истинная свобода. Его переполняло ощущение всеобъемлющего счастья, своей неповторимой индивидуальности и в то же время бесконечного единения с этим огромным потрясающим мирозданием, ко-торое, оказывается, оказалось гораздо шире, чем он себе представлял. «Как все про-сто» — не переставал повторять его дух, наслаждаясь полетом. «Да, теперь я знаю свою истинную природу», — подумал он, плавно опускаясь на одну из очередных сверкающих вершин...
Парень умолк. Старик сидел в глубокой задумчивости, пораженный сокровенным смыслом этой притчи. И тут его лицо просияло. Глаза заблестели живым огоньком. И он тихо воскликнул: «Господи! Это же действительно так просто!» Полный вос-торга старик повернулся, чтобы сообщить о своем потрясающем открытии собесед-нику. Но... его уже не было. Старик привстал и в растерянности оглянулся по сторо-нам. Однако вокруг простиралось лишь бескрайнее зеленое поле. Нигде ни души... Григорий даже засомневался, не галлюцинации ли у него начались на старости лет. Но оставленная удочка парня да тлеющий на земле окурок говорили о недавнем, вполне реальном его присутствии.
Старик с сожалением и какой-то щемящей душу тоской глянул на одинокую удочку своего необычного собеседника. Неожиданно ее поплавок стал стремительно погружаться в толщу вод. Пожилой рыбак машинально подбежал к удочке парня, дернул и... В лучах утреннего солнца, взметнув россыпи бриллиантовых брызг, из воды вылетел огромный, сверкающий на солнце байкальский омуль. Оторопев от такого счастья, старик замер, дивясь полету этой редкой, небывалой в этих местах рыбины. А затем, спохватившись, стал вытаскивать ее на берег и дрожащими рука-ми избавлять от крючка. Не веря своим глазам, он поднял трепыхающегося омуля двумя руками, изумленно разглядывая это чудо природы. На глазах старика забле-стели слезы радости. И тут Григорий вспомнил. Он вспомнил, где видел этого пар-ня... Громкий раскат старческого смеха оглушил округу. Старик подошел к воде, стал на колени и бережно отпустил рыбу в реку. Подняв сияющий взор, он устремил его на могучее светило. И купаясь в лучах ослепительного внутреннего счастья, воскликнул:
— Господи! Как все просто!
Вложение: 3794255_russian_healer_world.rar
Вложение: 3791720_altistdanilov_1.zip
Вложение: 3788658_Prakticheskiy_kurs_Transerfinga_za_78_dney.doc
