“Все готовы, а я не готов, как всегда!” — нервничал Филипп за пять минут до третьего звонка, еще не накрашенный, не причесанный, в халате нараспашку бегая в суете из комнаты в комнату за кулисами Театра оперетты.

На прошлой неделе при переполненных залах поп-король десять дней праздновал свое 40-летие.

К королю на праздник, разумеется, съехалось все королевство. И рядовые подданные, и отмеченная регалиями знать, и иностранные гости. Кинозвезда Стивен Сигал в сопровождении президента Калмыкии Илюмжинова покидал зал с буддистской улыбкой блаженства на лице. “Это — очень красивое и профессиональное шоу, — сказал он, — я сразу понял, что этот артист — настоящая звезда в вашей стране. Жаль, я не понимал слов, но видел, как его песни трогают людей за душу”.

Перед входом в театр изо дня в день одна и та же картина. Слева, у большого плаката с молодым Киркоровым, кучковались жаждущие лишнего билетика, справа — у такого же плаката с фотографией уже возмужавшего, 40-летнего Фила, — те, кто лишними билетиками спекулировал. Самые дешевые — на галерку за 500 руб. по номиналу — предлагали за 10 тысяч, и многие “жаждущие” лишь с завистью глядели на богатеньких буратин и мальвин, которые себе эту роскошь позволяли. И почти с классовой ненавистью в глазах провожали степенно плывущую по красной дорожке разномастную знать в мехах, бриллиантах, вечерних платьях и дорогих костюмах. Депутаты, кандидаты, политики, чины из президентской администрации, их жены, спортсмены, бизнесмены, звезды шоу-бизнеса всех мастей и калибров — от мэтров театра и кино до телеведущих и поп-знаменитостей, включая целую баронессу. В поименном перечислении нет смысла, потому что за 10 дней к Филиппу не пришел, наверное, только самый ленивый, но такого, похоже, не нашлось. Даже Алибасов вылез из какой-то берлоги…

Пугачева

Узенький коридор у гримерки Киркорова напоминал подвал дорогущего обувного бутика в день тотальной распродажи — десятки пар затейливых и винтажных, строгих и блестящих, расписных и обсыпанных самоцветами ботинок, туфель, сапог, полусапожек, кроссовок беспорядочными кучами были раскиданы по тесному проходу. Алла Пугачева то и дело спотыкалась об это товарное изобилие. “У меня за всю жизнь не было столько обуви, сколько он сюда навез на один концерт”, — чертыхалась она. “Это что, это еще ничего, в доме раз в десять больше осталось, — успокаивала Люся, легендарная домработница звездного семейства. — Это он еще мало привез”. В углу беззвучно похохатывал Юдашкин: “А он еще сюда огромный чемодан тряпок приволок. Я, когда увидел, чуть в обморок не грохнулся. Говорю — Филя, выкинь это барахло на помойку и надевай то, что я тебе специально пошил. Я же знаю, как надо! А он так расстроился…”

Алла была у Филиппа в первый день премьеры, почти тайно. В зал не выходила, цветов не собирала. Поэтому пресса так и осталась в неведении о ее визите. Хотя незримое присутствие Примадонны ощущалось постоянно — и в ее песнях, которые давно вошли в репертуар Киркорова, как родные, и в кадрах свадебной хроники на гигантском экране. У самых впечатлительных зрителей на этом месте лились слезы. Слезы лил и сам Филипп, то грохаясь в рыданиях оземь, то взмывая ввысь с леденящим гомерическим хохотом. У впечатлительных бежали мурашки по коже, а другим мерещилась Пугачева времен своего “Избранного”. Затянув “Единственную мою”, Филипп торжественно, по-ленински, указывал дланью куда-то вдаль, и все оборачивались в надежде увидеть по указанному направлению знакомые пышные кудри.

Но “кудри” прятались за плотной парчовой занавеской боковой директорской ложи. Хоронясь там тише воды, Алла время от времени что-то записывала ровными убористыми строчками на листки с программой концерта. Когда я неосторожно попытался заглянуть в них — не из любопытства, а просто узнать, сколько осталось до финала, — она дернула папку и высекла из глаз такую молнию, словно хранила на руках не филькину грамоту, а особо секретный план Путина.

Филипп, зная, где восседает его “единственная”, оказывал ей со сцены зашифрованные знаки внимания, непонятные остальным. То украдкой подмигнет, то выразительно стрельнет глазами, то загадочно оскалится. Она же, как кошка в игре с мышью, лишь плотнее задергивала шторку, демонстративно оставляя знаки внимания без ответа.

Когда Киркоров показывал “Гонки” с хореографией Бориса Моисеева, почти “в ноль” воспроизводя классическую постановку 1983 года из программы “Пришла и говорю”, Алла сокрушенно всплеснула руками: “Ну, ты посмотри на него! Ну на фига он это делает?!” “Что “на фига”, Аллочка?” — удивился я. “А то! Хоть бы что-нибудь изменил!” — возмущенно пыхтела она. Когда дело дошло до чувственной баллады “Бокал”, Алла готова была взорваться огненным вулканом: “Если он сейчас это сделает, я его убью”. Казалось, что Филя вот-вот поднесет микрофон к губам, словно бокал, повторив знаменитую пугачевскую фишку. Но артист, к счастью, вовремя остановился, чем, надо полагать, сохранил себе жизнь, а публике — возможность и дальше наслаждаться его творчеством.

К финалу представления Алла, впрочем, подобрела. “Ладно, пусть показывает эти кадры, — обреченно махнула рукой, — в конце концов, я же там — моложе”. “Действительно, — поспешил согласиться я, — он ведь иконизирует ваш образ. Лишние пять копеек в вашу копилочку”. “Ой, да у меня эта копилочка уже полна”, — заносчиво парировала Алла и со статью Примадонны удалилась восвояси.

Спустя несколько дней, когда юбилейный марафон Киркорова был в разгаре и оброс восторженными отзывами, Алла позволила расспросить себя подробнее о ее подлинной роли в этом торжестве.

* * *

— Аллочка, все только и обсуждают, как вы великолепно отрежиссировали эти юбилейные концерты. Даже Галина Волчек и Роман Виктюк — видавшие виды мэтры театрального жанра — очень хвалили именно режиссуру концертов.

— Ничего я не режиссировала. Зачем мне это нужно?

— Как?! А все только и говорят об этом…

— Мало ли что говорят. Я уже и умирала несколько раз, и с Путиным якобы не в ладах. А в жизни все оказывается с точностью до наоборот. Не была я у Киркорова режиссером. Женой была. А режиссером не была.

— Но я же сам видел, вы там в ложе с этими листочками…

— Ты программку-то внимательно почитай, там написано “главный консультант и Муза”, а не режиссер. Это — разные вещи…

— Муза — это как на фестивале “Новая волна”?

— А Филипп и есть — фестиваль, человек-праздник, человек-карнавал.

— Вы его так навдохновляли за 33 года, которые он вас знает, что к своим 40 он, похоже, мыслит себя второй Пугачевой — только в штанах.

— Отчего же “только в штанах”? Он совсем недавно, помнится, и балахоны надевал. Ну, пусть еще Кристину родит, тогда, возможно, будет повод для сравнений.

— Вам не нравится, что он поет ваши песни?

— Он всегда хочет объять необъятное. Такая у него натура. А что касается моих песен… Они уже стали классикой, а классика — это всеобщее достояние. Я бессильна здесь что-то запретить.

— И как вам классика в версии Филиппа?

— В его трактовках слишком много восклицательных знаков. Я так не умею.

— Но вы же консультант. Поправили бы, на путь истинный наставили…

— Куда смогла, туда наставила. Но иногда он бывает очень упрямым. Мы оба упрямые, я Овен, а он Телец.

— Это правда, что вы до сих пор владеете Филиппом Киркоровым как торговой маркой, и он, стало быть, батрачит на вас, словно крепостной крестьянин?

— Ну, еще Коробочкой меня назови, Гоголь ты наш. Как можно владеть живым человеком? Он же — не истукан и не дача. И сейчас — не Средневековье или Древний Рим с рабами. Людьми нельзя владеть, людей нужно завоевывать, очаровывать, обвораживать. Но это уже такое личное, о чем я воздержусь пока рассуждать. Может, напишу об этом в своей книжке когда-нибудь.

Сердючка

“Ты видишь, до чего артиста довел?” — обрушился на меня обаятельнейший даже в своем праведном гневе Роман Григорьевич Виктюк, обнимая Андрея Данилко за кулисами Филиного торжества. Обнявшись, они защебетали на певучем полтавском суржике, и это слушалось, как удивительная песня.

Таблоиды написали, что Данилко грозит паралич, опубликовав из Киева жуткие снимки “умирающего” на больничной койке Андрея. После нашей с ним пикировки на “Евровидении” из-за песенки “Раша, гудбай” в России впервые за все постсоветские годы появился фактически официально запрещенный артист — Верка Сердючка. И сердобольный Роман Виктюк так и решил — артист, мол, слег под тяжестью невыносимых гонений “кровавого режима”, возникших по вине моих публикаций.

— Ужасно, — тыкал Андрей пальчиком в таблоид. — Как они так сняли исподтишка? Это ж я спал просто. А получилось — умираю. Да еще написали, что грозит полная неподвижность. Вот всегда так — или ложь, или из мухи раздуют слона. Мне на самом деле было плохо. Но не паралич же! Защемление межреберного нерва — ни лечь, ни встать, ни вздохнуть. Отечность. Мы же всегда думаем, что вечные, пока не прихватит. А я последний раз полное обследование в школе проходил. Доктора меня, конечно, отругали, сказали — надо каждые полгода. Спину более-менее сделали — массажи, капельницы, кровь, анализы, но нужно было еще 15 дней полежать. А я говорю им — мне в Москву надо, к Киркорову на юбилей. Вот выписали. С рекомендациями, конечно. Потому что сразу отсюда лечу в Лондон — съемки клипа, шоу на Би-би-си… “I Need Your Dance” — такая сумасшедшая песня, новая, будем сингл выпускать. Хотя во Франции “Danzing” с “Евровидения” хоть и крутили везде, а первое место две недели в видеочартах держала старая “колхозная” “Гоп-гоп”. Необъяснимо. Это ведь уже не совсем актуальная Сердючка, теперь она — более модная, дансинговая, новые фразочки у нее появились…

* * *

Выступление Сердючки с новым номером “Переполох” и в дуэте с Киркоровым стало мегасенсацией, ибо это было первое появление “запрещенной” артистки на массовом мероприятии в России после майского “Евровидения” в Хельсинки. За это время нарушить запрет смогли только две женщины. Елена Батурина пригласила Данилко выступить на частную вечеринку. Второй раз плюнуть против ветра сподобилась Алла Борисовна, позвав Андрея на презентацию своего радио в октябре. Примадонна тогда публично заявила, что “запреты на профессию недопустимы, кто бы что ни пел, хоть “Раша, гудбай”, хоть “Раша, хелло”. Но это были закрытые вечеринки.

А тут — съемки федерального канала, массовый ажиотаж. Неизвестно, останется ли это в эфире, но в остервенелой овации зала чувствовался не столько восторг от номера, сколько выстраданная радость от долгожданной встречи с гонимым артистом. Надежда Бабкина скандировала так отчаянно, что чуть не выпала из ложи. Не жалели ладоней не только простые зрители, но и звездные гости, многие из которых, кстати, ныне бравируют своей близостью с той самой властью, которая эту Сердючку, собственно, и запретила. Вот и вразумили бы они своих “партайгеноссов”, что даже короли под страхом насмешек и презрения никогда не позволяли себе запрещать шутов, даже если шутовской яд был желчным и язвительным.

Теперь тяжелую ношу “реабилитации” Сердючки взвалил на себя сиятельный Филипп. “Это нормально, мы же давно с ним дружим, — тихим голосом, в котором слышится смирение жертвы, говорит Данилко. — Мы с ним очень похожи, хотя и очень разные”.

Удивительно, как этой хитрющей Сердючке удалось заварить кашу, которую теперь расхлебывают всем миром…

План Распутиной и греки

Если в зале изо дня в день звездных гостей было не счесть, то на сцене в этом смысле торжествовал концептуальный минимализм. В трехчасовых представлениях Филиппа лишь два раза появилась Сердючка и один раз — Маша Распутина. Перед своим торжественным выходом она громко распевалась в гримерке. Как всегда — веселая, жизнерадостная, необузданная.

— Ты слышал, как я спела “Мотылек” на юбилее у Ротару? — затрубила мне навстречу Маша. — Я всю тусовку убрала. Мне только и говорили: “Маша, ты лучше всех!”

— Почему же, Маша, ты в таком случае пропала? Засосало семейное болото? А народ ведь скучает по твоему голосу и песням!

— А ты это начальникам на радио скажи! Пропала! У меня столько классных песен! Альбомы уже записаны! А начальники говорят — “неформат”.

— Они преступники!

— А вот ты с ними и поговори. Я что, буду унижаться?! Пошли они на хер. Неформат — так неформат. Только Алла Борисовна стала крутить мои песни у себя на радио. Я ей так благодарна!

— Ты не можешь быть неформатом, ты — золотой голос России.

— Не надо! Этих золотых голосов — уже куры не клюют. Я — платиновый… Неповторимый голос России! Умру — после смерти покрутят. Пусть будет стыдно…

Тему смерти г-жа Распутина продолжила на сцене. Подарив от себя и своего супруга, нефтяника Виктора, необъятную корзину со 101 багровой розой, она пожелала Филиппу дожить до 101 года и… умереть на сцене. “Роза чайная” и новый дуэт “Прощай” вогнали зрителей в ступор, зал рукоплескал, скандировал здравицы и “браво”, Андрей Малахов развернул плакатик с фанатскими восклицаниями. Все были счастливы.

* * *

К гримерке Филиппа до и после концерта шли на поклон почти парадными колоннами. Много детей — трогательных девочек со своими холеными и знатными мамами. Завидев уже …дцатую девочку в бантиках и с цветами в руках, я спросил ее мамашу: “Прямо утренник какой-то, все детей привели!” “Если бы! — запричитала мамаша. — Это не мы детей привели, а они нас. Когда увидели эти глазастые афиши в городе, так и начался в доме кошмар — если не пойдем на Филиппа, не будем кашу кушать. Пришлось разориться!”

Цветы возлагались на сцену и во время концертов. Горы букетов несли дамы всех возрастов и знаменитости, не пробившиеся за кулисы. В зале сидели и степенные мужья восторженных жен, и напыщенная золотая молодежь. Все возрасты и сословья.

Мокрый после каждого концерта, Фил проявлял чудеса выносливости, назначая каждый раз очередную репетицию на раннее утро.

— Фил, хотелось бы спросить, как ты сам определяешь свой мессидж публике? Тебя слушают такие разные люди…

— Потому что я остался единственным, кто продолжает тему исповедальности перед зрителем. У меня же вся душа наизнанку, все честно и откровенно.

— Продолжает после кого? После Пугачевой?

— Она — женщина, которая поет, а теперь есть и мужчина, который поет. Причем вживую. Так и напиши, чтобы уже замолчали эти вруны и завистливые жабы. Это же правда!

— Все-таки Алла мудро, наверное, поступила, что развелась с тобой. Не это ли тебя завело — и ты так чувственно распелся?

— Может быть. Когда все было хорошо, были только мишура и блестки, а теперь нутро поперло настоящее, которое дремало. У меня сейчас даже смех сквозь слезы. Страдания, переживания. Артистам иногда легче быть искренними на сцене, чем в обычной жизни… Не знаю, может, действительно это так. Я с годами все больше понимаю, что и почему Алла делала и в жизни, и на сцене. Раньше многое не понимал, не догонял…

* * *

Впрочем, страсть к блесткам и мишуре Фила чуть не попутала и в этот раз. Благо он пригласил греческого режиссера Фокаса Евангелиноса, того самого магического мастера постановки, который, среди прочего, делал блистательное открытие “Евровидения” в Афинах, номера для Сакиса Руваса и Елены Папаризу, а также для Билана и Колдуна, что до сих пор остается самыми яркими достижениями в их карьерах.

Фокас, когда приехал в Москву и посмотрел первые наметки киркоровского шоу, то пришел в неописуемый греческий ужас, назвав увиденное “цыганщиной”. “Это было бы уместно, если бы человеку было 25 лет, но не тогда, когда ты отмечаешь 40”, — строго рассудил маэстро и переделал Филиппу все. Хореограф из Америки Товарис Уилсон, работавший с труппами Мадонны, Дженнифер Лопез, Бейонсе, Тимберлейка и других звезд, в свою очередь, выдрессировал до стильного совершенства и технической безукоризненности киркоровский балет. Последние штрихи добавила “консультант” Пугачева, и вот родилось — это исповедальное, пронзительное и щемящее, веселое и праздничное, технологичное, безумно дорогое и очень захватывающее шоу, которым Филипп Киркоров не только отпраздновал свой юбилей, но и заслуженно подтвердил статус поп-короля, который имеет право на все. Даже на ремейки…