Это книга воспоминаний — Кочергин рассказывает, как в 45-м году восьмилетним мальчишкой сбежал из детприемника НКВД около Омска и пытался вернуться в родной Ленинград к матери. Как несколько лет путешествовал по железным дорогам, стараясь к каждой зиме (на которую приходилось сдаваться в очередной приемник) оказаться чуть ближе к дому. Как видел в 45-м возвращение победителей - и как этих победителей жены уносили с вокзалов на руках, потому что не оказывалось у победителей ног и рук. Как попадал в компании воров, промышлявших кражами в поездах, как сбегал от них, от шаек нищих, от милиции. Как случаем спасался от смерти и выживал в исправительной колонии. Как встречал среди всего этого добрых людей и находил первых друзей.

Сюжет этот для годится авантюрного романа (совершенно непредсказуемого, поскольку выдуманного самой жизнью), от книги не оторваться, но по-настоящему впечатляет другое. То, что Кочергин показывает все происходящее глазами себя тогдашнего. Ребенка, для которого феня — нормальный и единственный язык. Не знающего и почти не помнящего другой жизни, но спасающегося верой в ее возможность. И именно с этой верой год за годом бегущего домой.

Еще больше впечатляет сдержанность автора. Он просто регистрирует события детства, иногда отмечая тогдашние свои чувства и совершенно не обнаруживая сегодняшних — и эта бесстрастность дает ощущение безусловной реальности и правдивости. Один из самых запоминающихся эпизодов — про мороженое, которое питомцы детприемника решили сделать себе подарком на Новый год. Что это такое, никто из них толком не помнил, знали только, что оно молочное, холодное, сладкое и сытное. По этим приметам его и изготовили. Из кусочков хлеба, вымоченного в молоке, обсыпанного сахаром и смазанного сливочным маслом; пустили на это свои праздничные пайки. Несколько порций "мороженого" вручили расположенной к детям посудомойке, та разглядела подарок — и заплакала.

Чего точно не стоит ждать от этой книги, так это строгой и подробной биографии Довлатова, похожей на ту, что написал Лосев о Бродском. Попова по большому счету интересует только две вещи — литературная карьера Довлатова и то, как он перерабатывал свою жизнь в свои же тексты.

Метод построения биографии Попов избирает необычный, но для него, видимо, единственно возможный: он сверяется не с документами, а с собственными воспоминаниями о времени, людях и городах, окружавших Довлатова. Каким Довлатов увидел послевоенный Ленинград, ребенком приехав из эвакуации? Вероятно, таким же, каким тогда же его увидел Попов. Какие шансы были у молодого прозаика напечататься в 60-е? Попов описывает свои походы к тем же редакторам, к которым ходил Довлатов. Однако именно метод подводит Попова всякий раз, когда жизненный опыт героя и биографа не совпадают, и тогда, например, глава о службе в армии оказывается компиляцией из довлатовских писем.

Еще больше подводит Попова небрежность в обращении с источниками. Он много цитирует письма Довлатова, воспоминания и рассказы общих друзей, но не заботится о том, чтобы осмыслить их так же критически, как довлатовские книги. Текст биографии хронически противоречит следующему за ним списку "основных дат жизни и творчества". Кроме того, многие детали жизни Довлатова не освещены вовсе (учеба после возвращения из армии, начало журналистской карьеры в Ленинграде, история появления публикаций на Западе и т.д.).

При всех этих недостатках впечатление от книги самое положительное. Попов не скрывает своей любви к Довлатову и ко всему их поколению, с искренним восхищением пишет о Ленинграде времен своей молодости. Затем это просто очень хорошая проза. То и дело кажется, что автор сбился, отвлекся на ненужные подробности собственной жизни, но отступление неизменно оказывается крепко приколоченным к ходу рассказа. (К чему история из советской жизни про очередь за мебельным гарнитуром, растянувшуюся на двадцать лет? А к тому, что и Довлатова поставили в "литературную очередь" на те же двадцать лет.)

Конечно же, "Довлатов" Попова — не полноценная биография, а портрет героя на фоне эпохи. Еще это панегирик славному ленинградскому поколению 60-х. Отличная мемуарная проза. И наконец, бесценный материал для того, кто когда-нибудь станет для Довлатова тем, кем стал для Бродского Лосев.

Хорошие автобиографии обычно получаются при наличии двух вещей - нестандартного жизненного пути и неординарного героя. Биография у Тинькова действительно необычная: детство и юность в шахтерском городке в Кузбассе, серьезные занятия спортом и связанные с этим поездки по всему СССР, молодость в перестроечном Ленинграде, потом создание нескольких очень разных компаний. Более того, из подробных рассказов Тинькова о его карьере и деловых партнерах незаметно складывается история отечественного бизнеса последних лет тридцати (начинающего со спекуляций джинсами и косметикой и заканчивающего миллиардными сделками с международными корпорациями).

Сам Тиньков тоже более чем интересен. Мыслит он оригинально, что видно по высказанным мнениям как о бизнесе, так и о современной действительности. Рассказчик - замечательный. Книгу явно надиктовывал, и в тексте остались живые интонации и сочные обороты вроде "приходил какой-то совершенно фантастический перец, просивший зарплату в полтора миллиона долларов" (есть обороты и откровенно нецензурные, имейте в виду). То и дело вспоминает какие-то невероятные истории, например, как во время переговоров с Евгением Чичваркиным последнего пришел арестовывать "человек, очень похожий на Швондера", но не узнал в лицо, и они удрали.

В своей книге Тиньков часто противоречит сам себе, может быть резким и даже грубым, но рассказывает обо всем искренне и откровенно. И это подкупает, что уж тут говорить. Обычно биографии успешных предпринимателей интересны только тем, кто надеется повторить их путь. Книга Тинькова, как выяснилось, может быть любопытна и тем, кто никогда своего дела не имел и не собирается его заводить.

В книге десяток очерков о делах, в которых Кони участвовал как прокурор или председатель суда, несколько рассказов о трагических или комических происшествиях и целый ряд портретов коллег и знакомых выдающегося российского юриста позапрошлого века. Как литератору Кони можно предъявить претензии: он совсем не заботится о композиции и часто углубляется в юридические тонкости (никак, кстати, не объясняемые в комментариях к книге). Но истории, которые он рассказывает, делают эти недостатки совершенно неважными.

Родители торгуют девственностью своих детей, преступник убивает освободившего его человека, юноши стреляются, девушки сходят с ума: будь это художественная литература, автора можно было бы упрекнуть в дешевых приемах. Однако все это произошло на самом деле, с живыми людьми, и в очерках Кони они действительно живые. Обвиняемых он описывает с глубокой проницательностью, косных чиновников и падкую до сенсаций публику — с мягкой иронией, а коллег с неизменным уважением.

Из этих историй, портретов действующих лиц и рассуждений автора складывается картина российского общества конца XIX века, для понимания которого "Темное дело" может дать не меньше, чем, к примеру, очерки Гиляровского. Ну а больше всего впечатляет фигура самого Кони. Юрист, прокурор и судья, он любое дело и любой поступок оценивает прежде всего с точки зрения соответствия строгим моральным нормам — и лишь затем думает, как эту оценку согласовать с законами. Самый яркий пример — рассказ о том, как он отговорил молодого офицера подавать совершенно законный иск. Потому что иск офицер подавал против собственного отца, а это непорядочно. Сегодня такое и представить себе невозможно.