Граф и Франц, предшествуемые атаманом, поднялись по ступенькам. Вампа отодвинул засов и отпер дверь.
Тогда, при свете лампы, похожей на ту, которая освещала склеп, они увидели Альбера. Завернувшись в плащ, уступленный ему одним из разбойников, он спал безмятежным сном.
— Однако! — сказал граф с улыбкой, свойственной ему одному. — Недурно для человека, которого должны были расстрелять в семь часов утра.
Вампа не без восхищения смотрел на спящего Альбера; было видно, что мужество молодою человека произвело на него впечатление.
— Вы сказали правду, граф, — проговорил он, — этот человек, без сомнения, ваш друг.
Потом, подойдя к Альберу он тронул его за плечо.
— Ваша милость! — сказал он. — Не угодно ли вам проснуться?
Альбер потянулся, протер глаза и открыл их.
— А, это вы, атаман? — сказал он. — Черт подери, зачем вы разбудили меня; я видел чудесный сон; мне снилось, что я танцую галоп у Торлониа с графиней Г.
Он вынул из кармана часы, которые оставил при себе, чтобы самому следить за ходом времени.
— Половина второго, — сказал он.
— Чего ради вы будите меня в такой час?
— Чтобы сказать вашей милости, что вы свободны.
— Дорогой мой, — возразил Альбер с невозмутимым хладнокровием, — на будущее время запомните изречение Наполеона Великого: «Будите меня только в случае дурных вестей». Если бы вы меня не разбудили, я дотанцевал бы галоп и всю жизнь был бы вам благодарен… Так за меня уже внесли выкуп?
— Нет, ваша милость.
— Так как же я свободен?
— Человек, которому я ни в чем не могу отказать, приехал за вами.
— Сюда?
— Сюда.
— Честное слово, это весьма любезный человек! (с)
- Слыхали вы о Горном Старце [1], - спросил хозяин, - о том самом,
который хотел убить Филиппа Августа?
- Разумеется.
- Вам известно, что он владел роскошной долиной у подножия горы, ко-
торой он обязан своим поэтическим прозвищем. В этой долине раскинулись
великолепные сады, насажденные Хасаном-ибн-Сабба, а в садах были уеди-
ненные беседки. В эти беседки он приглашал избранных и угощал их, по
словам Марко Поло, некоей травой, которая переносила их в эдем, где их
ждали вечно цветущие растения, вечно спелые плоды, вечно юные девы. То,
что эти счастливые юноши принимали за действительность, была мечта, но
мечта такая сладостная, такая упоительная, такая страстная, что они про-
давали за нее душу и тело тому, кто ее дарил им, повиновались ему, как
богу, шли на край света убивать указанную им жертву и безропотно умирали
мучительной смертью в надежде, что это лишь переход к той блаженной жиз-
ни, которую им сулила священная трава.
- Так это гашиш! - воскликнул Франц. - Я слыхал о нем.
- Вот именно, любезный Аладдин, это гашиш, самый лучший, самый чистый
александрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого чело-
века, которому следовало бы выстроить дворец с надписью: "Продавцу
счастья - благодарное человечество".
[1] - Горный Старец - Хасан-ибн-Сабба, - отправляя на подвиги своих "фидави" (то есть обреченных), опьянял их гашишем (откуда их название - хашишины, ассасины).
Франц чувствовал, что с ним происходит странное превращение. Вся ус-
талость, накопившаяся за день, вся тревога, вызванная событиями вечера,
улетучивались, как в ту первую минуту отдыха, когда еще настолько
бодрствуешь, что чувствуешь приближение сна. Его тело приобрело бесплот-
ную легкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились.
Горизонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он ви-
дел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой,
прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоухании
ветра. Потом, под звуки песен своих матросов, звуки столь чистые и проз-
рачные, что они составили бы божественную мелодию, если бы удалось их
записать, он увидел, как перед ним встает остров Монте-Кристо, но не
грозным утесом на волнах, а оазисом в пустыне; чем ближе подходила лод-
ка, тем шире разливалось пение, ибо с острова к небесам неслась та-
инственная и волшебная мелодия, словно некая Лорелея хотела завлечь ры-
бака или чародей Амфион - воздвигнуть там город.
Наконец лодка коснулась берега, но без усилий, без толчка, как губы
прикасаются к губам, и он вошел в пещеру, а чарующая музыка все не умол-
кала. Он спустился, или, вернее, ему показалось, что он спускается по
ступеням, вдыхая свежий благовонный воздух, подобный тому, который веял
вокруг грота Цирцеи, напоенный таким благоуханием, что от него душа
растворяется в мечтаниях, насыщенный таким огнем, что от него распаляют-
ся чувства; и он увидел все, что с ним было наяву, начиная с Синдбада,
своего фантастического хозяина, до Али, немого прислужника; потом все
смешалось и исчезло, как последние тени в гаснущем волшебном фонаре, и
он очутился в зале со статуями, освещенной одним из тех тусклых све-
тильников, которые у древних охраняли по ночам сон или наслаждение.
То были те же статуи, с пышными формами, сладострастные и в то нее
время полные поэзии, с магнетическим взглядом, с соблазнительной улыб-
кой, с пышными кудрями. То были Фрина, Клеопатра, Мессалина, три великие
куртизанки; и среди этих бесстыдных видений, подобно чистому лучу, по-
добно ангелу на языческом Олимпе, возникло целомудренное создание, свет-
лый призрак, стыдливо прячущий от мраморных распутниц свое девственное
чело.
И вот все три статуи объединились в страстном вожделении к одному
возлюбленному, и этот возлюбленный был он; они приблизились к его ложу в
длинных, ниспадающих до ног белых туниках, с обнаженными персями, в вол-
нах распущенных кос; они принимают позы, которые соблазняли богов, но
перед которыми устояли святые, они озирают на него тем неумолимым в пла-
менным взором, каким глядит на птицу змея, и он не имеет сил противиться
этим взорам, мучительным, как объятие, и сладостным, как лобзание.
Франц закрывает глаза и, бросая вокруг себя последний взгляд, смутно
видит стыдливую статую, закутанную в свое покрывало; и вот его глаза
сомкнулись для действительности, а чувства раскрылись для немыслимых
ощущений.
Тогда настало нескончаемое наслаждение, неустанная страсть, которую
пророк обещал своим избранникам. Мраморные уста ожили, перси потеплели,
и для Франца, впервые отдавшегося во власть гашиша, страсть стала мукой,
наслаждение - пыткой; он чувствовал, как к его лихорадочным губам прижи-
маются мраморные губы, упругие и холодные, как кольца змеи; но в то вре-
мя как руки его пытались оттолкнуть эту чудовищную страсть, чувства его
покорялись обаянию таинственного сна, и, наконец, после борьбы, за кото-
рую не жаль отдать душу, он упал навзничь, задыхаясь, обессиленный, из-
немогая от наслаждения, отдаваясь поцелуям мраморных любовниц и чаро-
действу исступленного сна. (с)
