95-летний Анатолий Гуревич — последний остававшийся в живых член антифашистской подпольной организации «Красная капелла». Он сидел в Германии, потом дважды — в СССР. Его называли предателем даже соратники по сопротивлению, его имя ославлено в книгах и фильмах, родной сын считал его давно умершим. Всю жизнь он потратил на то, чтобы восстановить свое честное имя. А первую награду за борьбу с нацизмом получил лишь в декабре прошлого года. Корреспондент БГ Екатерина Кронгауз съездила к нему в Петербург

Этот фильм стоило бы назвать как-ни­будь пафосно, убрать несколько черес­чур уж неправдоподобных деталей и отправить на премию «Оскар». Там любят такие фильмы: слишком ­неправ­доподобные, невозможно сентиментальные и запредельно патриотичные. Но это не фильм.

На окраине Петербурга, на проезде Раевского, где дороги разбиты так, что проехать трудно даже на машине, а хрущевки, как водится, не отличаются друг от друга, на пятом этаже одной из них накрыт стол. За столом в маленькой квартире, обставленной еще в шестидесятых, спит в инвалидном кресле 95-летний Анатолий Гуревич. Рядом с ним сидят его 82-летняя жена и сиделка. Так встречают съемочную группу, которая здесь и сейчас желанней всех гостей. 95-летний старик спустя две недели должен получить приз в номинации «Мужество» на вручении премии «Человек года-5768» Федерации еврейских общин России «за выдающийся вклад в победу над нацизмом». Анатолий Гуревич — это разведчик Кент, последний живой член «Красной капеллы», легендарной антифашистской ­разведы­вательной сети времен Второй мировой войны. Именно разведчики «Красной капеллы» передали в Москву точную дату нападения Германии на СССР, но Сталин им не поверил.

Он, конечно, получить ничего не сможет, он уже давно не был на улице — кто ж понесет инвалидное кресло со стариком с пятого этажа и обратно на руках, когда в доме только 82-летняя жена и худенькая сиделка. К тому же Анатолий Гуревич уже не разговаривает и почти не просыпается, но его все-таки вывезли за стол с медалью «50 лет Победы в ВОВ». Его жена держит ему голову, просит проснуться, и на несколько секунд он откры­вает глаза — оператор снимает.

Если бы это был фильм, оператор бы сделал крупный план лица, потом наезд на глаза, и начались бы флешбеки с титрами «Харьков, Украина, 1913», потом «Ленинград, Россия, 1935», «Картахена, Испания, 1936», «Брюссель, Бельгия, 1939», а на экране показывали бы шпионов, радиопередачи, тайные явки, любовь, провал, побег, погоню, слеж­ку, застенки гестапо, допросы, долгие взгляды, двойную игру, перевербовку ­охран­ников, победное возвращение на родину, арест прямо у трапа самолета, Воркуту и мордовские лагеря. Но это не фильм. И вместо флешбеков Анато­лий Гуревич написал ровно 500 страниц мемуаров и издал их на деньги друзей полтора года назад под названием «Разведка — это не игра. Мемуары советского резидента Кента» тиражом 2 тысячи экземпляров.

500 страниц мемуаров убористым шрифтом формата А4 написаны языком докладной записки: никаких эмоций и лишней рефлексии, факты, даты и невероятное количество фамилий, адресов, номеров и прочей информации, которая у обычного человека не задержалась бы в голове и дольше пяти минут. Обычному человеку она вообще неинтересна — Гуревич писал это для истории, для «восстановления своего честного имени».

А еще последние 17 лет, ровно столь­ко, сколько мог говорить, рассказывал об этом всем и каждому. Только, кроме создателей криминальных программ и детей в соседних школах, никто его особо не слушал (рассказывал он, говорят, гораздо лучше, чем писал — дети сходили от него с ума). Даже когда продюсер Валерий Тодоровский в 2003 году запустил для телеканала «Россия» съемки сериала «Красная капелла», было объявлено, что из членов «Красной капеллы» никого в живых не осталось.

Анатолий Гуревич слышал это сам, а потом посмотрел сериал и написал письмо в «Российскую газету»: «Конечно, если целью было опорочить работу нашей разведки перед началом и во время Второй мировой войны, представить деятельность разведчиков в стиле фильмов о Джеймсе Бонде, то эта цель достигнута… но меня волнует другое — нужно ли показывать неправду, даже в интересах искусства». Письмо в знак уважения напечатали, хотя Анатолий Гуревич и был не совсем честен. Его правда похожа на фильмы о Джеймсе Бонде даже больше, чем сериал, который его так расстроил.

Анатолий Маркович Гуревич родился в 1913 году в Харькове, в семье фармацевтов. Семья жила на втором этаже, а на первом была семейная аптека. Ког­да сыну было 11 лет, семья перебралась в Ленинград. Анатолий любил геогра­фию, немецкий и обществоведение. Ну и еще он любил читать и был невероятно послушным, покладистым и ответственным. Стал председателем школьного совета, был направлен на курсы по ­под­готовке населения к противовоздушной и химической обороне. После школы никуда поступать не стал, а пошел работать на завод. Мама была очень недовольна — впрочем, с этого момента Анатолий перестал особенно посвящать родителей в свои дела. Он устроился на завод учеником разметчика по металлу, одновременно поступил на рабфак Военной академии: «Именно в этот период я научился скрывать от близких и окружающих меня друзей, да и просто от людей, свои чувства. Никогда и никто, даже мои домашние, не знал, насколько мне было физически и морально тяжело первое время работать на заводе», — пишет Гуревич в своих воспоминаниях. Со временем Анатолий Гуревич научился скрывать от всех не только чувства, но и все остальное. Итак, Гуревич закончил курсы ПВО, и был переведен в районный штаб, потом стал заместителем его начальника. В 21 год ему уже доверили составлять секретный план мобилизации района.

Молодой, довольно симпатичный, судя по фотографиям, еврейский юноша Анатолий Гуревич очень легко сходился с окружающими. Именно «сходился» — слово, которое он сам чаще всего употребляет, говоря об отношениях с людьми. Он не дружил ни с кем, был веселым, по рассказам, очень обаятельным, любознательным, невероятно эрудированным, всем нравился, и все воспринимали его как друга — рассказывали о жизни, учили всему тому, что умели сами. А Гуревич слушал, запоминал и никогда не спорил. И так он сходился со всеми, кто встречался ему на пути, — каждый старался ему чем-нибудь подсобить.

Дома он почти не появлялся, ничего не рассказывал, а родители и не спрашивали. Мама была недовольна только тем, что у всех мальчиков вокруг есть девушки, а у Анатолия нет. Примерно тогда же начальник штаба сказал ему слова, которые Анатолий, как водится, выслушал, запомнил, спорить не стал и всегда потом выполнял: «Учти на всю жизнь мой совет. Никогда не позволяй себе влюбляться, ухаживать за девушкой, находящейся в твоем подчинении, и даже той, которая работает с тобой в одном учреждении, на одном предприятии. Это может нехорошо отразиться на твоей работе!» А по­скольку жизнь Анатолия и состояла из работы — девушки у него не было.

Когда в Испании началась граждан­ская война, Анатолий Гуревич, как и многие советские молодые люди, захотел поехать туда добровольцем. Причем не просто добровольцем, а переводчиком-добровольцем. К этому моменту он уже учил­ся на курсах «Интуриста» на специали­ста по работе с иностранцами, знал немецкий, французский и ис­панский. В 1937 году Гуревича вызвали в гостини­цу «Европейская» и задали ему два вопроса: «Хочешь быть ­пере­водчиком и не только?» и «Есть ли фотография для паспорта?» В Испанию Анатолий ехал уже под именем Антонио Гонсалес. В сентябре 1939-го, когда ему было 25 лет, он вернулся в Москву, и в Глав­ном разведывательном управлении ему предложили работать в разведке. Даль­ше он прошел «по­верхностную ­подго­товку», как он ее называет, и получил первое задание.

Поскольку Анатолий Гуревич никогда не задавал лишних вопросов, а слушал и запоминал, то, когда в 1939 году он с паспортом уругвайца Винсенте Сьер­ры, якобы сына уругвайского миллионера, оказался в Брюсселе, выяснилось, что у него нет денег, письма от родителей не приходят, и более того — он не имеет ни малейшего представления о том, как ведет себя золотая европейская молодежь. В первое же утро в гостинице на стук в дверь уругваец Винсенте спросил по-русски: «Кто там?» Тут бы сказать: никогда Кент не был так близок к провалу. Но был, и гораздо ближе.

Дальше началась настоящая красивая шпионская история. Гуревич сразу же поступил на менеджера в Select school в Брюсселе, где ему предложили заодно и преподавать испанский, раз это его ­родной язык. Все вокруг удивлялись, что он уругваец — у него не было никакого акцента ни во французском, ни в немец­ком. С начальником бельгийской резидентуры отношения у Гуревича не сложились, и он решил, что надежнее будет заботиться о себе самому. В част­ности, создал компанию «Симекско», главным клиентом которой стал вермахт, и которая впоследствии содержала всю советскую военную резидентуру. Потому что из России никаких денег после оккупа­ции Бельгии никто, конечно, не присылал. Тогда же он познакомился с молодой вдовой Маргарет Барчей, которую отец-бизнесмен оставил Винсенте Сьерре, как «молодому и предприимчивому», под присмотр, сбегая от еврейских погромов в Америку, — в обмен на свои деловые контакты. Гуревич оказался хорошим шпионом и хорошим менеджером. Компания «Симекско» довольно быстро начала приносить прибыль, и Гуревич с Маргарет Барчей переехали в огромную виллу. Все вокруг считали, что у них роман, а Гуревич в книге пишет о том, что он «привязался» к ней. Став разведчиком, он дал подписку о том, что не будет ни с кем заводить никаких интимных связей — все могли оказаться шпионами. Так они и жили в одном доме на разных этажах. А в подвале — радиопередатчик.

Поскольку Винсенте Сьерра был человеком веселым и богатым, в доме у него всегда было полно гостей, в том числе полезных для дела. Он никогда не разговаривал с гостями про политику, политика его вообще не интересовала. Постепенно гости переставали понижать голос, обсуждая последние новости, а потом и вовсе стали отвечать на незначительные вопросы. Когда гости расходились, Маргарет шла к себе наверх, а Гуревич — в подвал. О том, чем он там занимается, она не имела никакого представления.

Так выглядела его работа. Или еще вот так: однажды фирме «Симекско» заказали большую партию странной легкой ткани, не пропускавшей насекомых, он спросил: «Зачем?» Так в Москве узнали о предстоящих боевых действиях Германии в Африке. А еще спустя какое-то время заказали полтора миллиона алюми­ниевых ложек, он спросил: «Кому сдались ложки из дешевого металла в таком количестве?» Ответ на этот вопрос и есть одна из главных заслуг Гуревича как разведчика. Речь шла о нападении на Советский Союз, и ложки нужны были для лагерей военнопленных. А в 1942 году Гуревич первым сообщил в Москву о том, что немцы собираются напасть на Сталинград и на Северный Кавказ. Это было за год до нападения, что позволило «спасти тысячи жизней и переломить ход войны», как пишет в предисловии к мемуарам историк Сергей Полторак. За эту информацию Гуревич получил благодарность от Сталина.

В 1941 году большую часть «Красной капеллы» арестовали, а еще через год, в конце 1942 года, арестовали и Гуревича с Маргарет. Там, как особо ценного пленного, его хоть и заковали в кандалы, но не пытали и вообще относились вполне уважительно. Уругваец Винсенте Сьерра молчал до того момента, пока ему не предъявили радиограмму, в которой его поздравляют с днем Красной армии, а также большое количество показаний его коллег, в том числе начальника резидентуры Леопольда Треппера, о том, что Сьерра и есть разведчик Кент. Дальше в источниках начинаются разночтения на тему того, кто кого предал, а кто кого нет. В книге французского историка и писателя Жиля Перро «Красная капелла» бывший начальник Гуревича Треппер утверждает, что именно Кент сдался, сдал других и стал сотрудничать с гестапо. Сам Треппер из-под ареста сбежал, в 1945-м вернулся в Москву, сидел, потом уехал в Польшу, а оттуда—в Израиль. Так или иначе, Гуревич стал участвовать в радиоигре, посылая в Москву ложные радиограммы. Официальная российская версия событий того времени изложена в заключении военной прокуратуры, на основании которой Гуревича в итоге реабилитировали спустя почти полвека: «Он подтверждал известные немцам из иных источников факты только после изобличения его на очных ставках другими арестованными… Своего настоящего имени Гуревич так и не назвал… давал гестапо ложные показания… Объективность показаний Гуревича ­подтвержда­ется приобщенными к делу матери­а­лами следствия гестапо… На допросах он избрал правильную линию поведения, чем препятствовал немецкой контрразведке в раскрытии советской агентуры… В указанный период он также не выдал и сохранил жизнь лично завербованным им ранее советским агентам в Чехо­сло­вакии, Бельгии и Франции».

В обмен на это он получил возможность встречаться с Маргарет. А потом их и вов­се поселили вместе на территории лагеря для привилегированных интернированных во Фридрихроде, о чем он тоже пи­шет в своих мемуарах: «Я не буду оправдываться перед читателями за то, что неожиданно решил коснуться моей личной жизни, моих тяжелых переживаний. Да, действительно, Маргарет мне уже давно нравилась не только как весьма порядочный человек, но и как красивая, умная и весьма культурная женщина… Итак, измученная Маргарет появилась на улице Курсель. Мы действительно крепко, очень крепко обнялись и поцеловались. Нет, не следует думать, что это были первые объятия и поцелуи. Они уже бывали еще во время нашего нахождения на свободе и имевших место свиданиях при нашем нахождении в заключении. Тогда они были чисто дружеские. На этот раз я признался Маргарет в давнишней любви к ней и объяснил, почему раньше не мог решиться на доказательство искренних чувств». В 1944 году у Гуревича и Маргарет родился сын Мишель. Как на самом деле зовут отца ее ребенка, Маргарет так никогда и не узнала.

А в 1945 году, перевербовав криминального советника гестапо Паннвица, радиста гестапо Стлуку и секретаря Кемпа, а также украв из гестапо документы о «Кра­сной капелле», агент Кент доставил их на советском военном самолете в Москву. Без Маргарет и Мишеля.

Самого Гуревича и его перевербованных попутчиков арестовали у трапа самолета, рассадили по разным машинам и повезли кого куда. Гуревича — в НКВД. Ему дали 20 лет по 58 статье — за измену Родине. Через десять лет, в 1955 году, выпустили по амнистии. Гуревич поселился у матери в Петербурге и стал подрабатывать какими-то переводами. А спустя два года познакомился с будущей женой. Во всех инстанциях, куда он обращался, говорили, что Маргарет и Мишель погибли в лагере.

«Мы познакомились в поезде, по доро­ге в Сочи. Мне было 30, ему — 43. Я его не сра­зу полюбила, но он рассказывал столько всего и так, что его невозможно было не полюбить, он знал все про все», — рассказывает Лидия Гуревич. Он сразу рассказал понравившейся девушке о том, что сидел, о том, по ка­кой статье, что работал за границей, что не предавал Родину. И все. «Мы были другие люди, не такие, как сейчас. Не задавали вопросов. Я ему верила больше, чем себе, и ни о чем не спрашивала. То, что он честный и порядочный человек, я знала, и этого мне было достаточно». За неделю до свадьбы Гуревича забрали прямо с работы. Амнистия коснулась его по ошибке — тех, кто участвовал в «фашистских карательных действиях», не отпускали по амнистии. И его отправили досиживать в Мордовию.

«Он был менеджер, такой, каких в России вообще не было. Даже слова такого не было. Ему сказали: сможешь наладить работу у нас, всю бухгалтерию, все дела — мы вызовем из города комиссию по УДО, и тебя отпустят досрочно». Гуревич наладил и вышел спустя 5 лет. Вышел он самым обычным для тех времен немолодым политзаключенным, женился, залез в долги — купил в долг квартиру на окраине Ленинграда — и стал рабо­тать в бюро переводов, переводил какие-то инструкции к заводским машинам. «Он что-то все время писал — письма, какие-то мемуары», — вспоминает Лидия Гуревич. «Я никогда не спрашивала, что он пишет. Он не рассказывал. Это был Советский Союз: жив, и слава богу. Все писали — и он писал».

Если бы это был фильм — следующие несколько сцен пришлось бы выкинуть за невозможную пошлость, как выкинули их из сериала «Красная капелла», показанного на телеканале «Россия».

В ноябре 1990 года в квартире на окра­ине Ленинграда раздался звонок, подошел Гуревич, мужчина в трубке по-французски сказал: «Папа! Я наконец нашел тебя. Я — Мишель». «Где ты родился?» — спросил Гуревич, не привыкший доверять всему, что говорят. — «Во Фридрихроде». И 77-летний старик, потеряв сознание, сполз по стене — так Лидия Васильевна узнала о существовании пасынка. Спустя три месяца Гуревич мчался по заснеженному Ленинграду на запорожце в Пулко во в меховой шапке и дубленке и ры­дал. Его сын Мишель Барча искал его всю жизнь — в особенности после того, как в 1967 году прочел книгу французского писателя Жиля Перро «Красная капелла», из которой он впервые узнал настоящее имя своего отца, а также то, что он жив и живет в Ленинграде. Несмотря на это Жиль Перро утверждал, что не имеет ни малейшего представления о том, как его найти.

«В своей книге Жиль Перро писал, что мой папа сломался и стал сотрудничать с немцами, сдавая им всю информацию. Но это неправда. Это неправда потому, что в таком случае его убили бы ровно в тот момент, когда он появился бы в России. В этой книге очень много неправды, и в тот момент, когда мы с отцом встретились, вся она стала мне очевидна. Конечно, Жиль Перро не мог этого допустить, потому что тогда ему пришлось бы признать, что он очень много наврал», — рассказывает уже 64-летний Мишель Барча по телефону из Испании, где он живет со своей женой, сыном и внуком.

В 1990 году Мишель позвонил Жилю Перро в сотый раз, но дома оказалась только его жена. Она сказала: «Не звоните больше, пожалуйста». Он ответил: «Если бы кто-нибудь мог помочь вам найти вашего отца, вы бы не перестали звонить». Она перезвонила через 20 минут и дала ему ленинградский телефон Гуревича. Маргарет умерла за 5 лет до этого, так и не узнав, что Гуревич жив. Вплоть до своей смерти Маргарет курила сигареты марки «Кент». В фильме «Красная капелла» Маргарет и Мишель погибли в лагере. Но это не фильм.

Спустя еще полгода, летом 1991 года, он поехал в Москву по делам, а жена осталась в Петербурге. «Я мыла посуду, был включен телевизор. И там в новостях сказа­ли: впервые по телевизору показывают реабилитацию советского разведчика. Я повернулась. И первый раз заплакала. И плакала, пока он не приехал. И первый раз плакала при нем».

«Я не знаю, сколько лет он рассказывал мне все-все, что с ним происходило. Как он хотел рассказать, но не мог. Как ему гораздо легче было сидеть в гестапо, потому что знал, что сидит за дело, и как невыносимо ему было сидеть здесь. Как он писал письма и на них никто никогда не отвечал», — говорит Лидия Гуревич, сидя в своей гостиной, в которой из нового есть только тарелки на стенах из разных стран: «Ему ничего в жизни не было нужно. Нам ничего не нужно. Нам всегда всего хватало. Когда мы ездили в Испанию, один миллионер там сказал ему: вот вилла, вот обслуга, она — ваша, вы ни в чем не будете нуждаться, оставайтесь. А Толя ответил: «Я никогда не бро­шу свою Родину», — и мы вернулись сюда, домой, потому что это Дом. Он и выжил только потому, что не озлобился. А ос­тальные озлобились и не выжили. Он последний».

Гуревич писал мемуары, давал жене их читать, читал лекции в школах, ездил к сыну и встречал его здесь. Он до последнего верил в некую справедливость, в нужность того, что он делал для своей мифической Родины. Ради нее и жил, ради нее писал мемуары, как единственный способ дать правдивые показания, которых у него никто никогда не брал. «Он был очень несчастным челове­ком», — говорит историк семьи Сергей Полторак, автор книги «Разведчик Кент», ­кото­рый познакомился с Гуревичем уже в 2003 году: «Он жил только воспоминаниями с 1939 до 1945 года. Я не ошибусь, если скажу, что одни и те же истории я слышал и обсуждал с ним по меньшей мере сотни раз. А он все равно плакал, когда я уходил. Потому что хотел говорить еще». Сергей Полторак ­рассказы­вает, что до самого последнего времени Гуревич читал все газеты, вырезал из них какие-то заметки и складывал по разным папочкам, сопоставляя одно с другим: «Он следил за внешней политикой и предсказал многое из нынешних действий нашей власти». Теперь Сергей Полторак пишет письма: в администрацию города и президенту, спрашивая, возмущаясь и удивляясь тому, что у агента Кента нет ни одной награды за то, что он сделал для страны, тому, что он не получил ни копейки за весь период военной службы, — у Полторака много разных, никому не интересных вопросов.

В декабре 2008 года Анатолий Гуревич получил первую награду, в которой были слова «за вклад в победу над нацизмом», тогда же к нему, как обычно на Новый год, приехал сын Мишель с женой. А 2 января 2009-го Анатолий Гуревич умер.