В колонках играет - Brainstorm - Colder

Хрустальный Кай собирает из осколков
Разбитых в гневе бокалов из-под вина
Слово, на которое осуждена
Королева, чьи плечи тонки, а кожа
Бела.

Ее руки испачканы мутной кровью,
Расписаны леопардовыми пятнами,
Но во всех оттенках багрянца,
Какой бывает исключительно
В сентябре.

Кай недовольно шипит, дует губы
Режет пальцы, пачкает пол
В котором отражаются чужие души
Вмерзшие в сталь ледяных оков
Only snow.

Дорожки кокаина расчертили пухлые книги
Не-смешная и не-детская сказка,
Обращенная в реальность
Детьми, ожидающими свой рассвет
И смех – как грех.

Герда прячет глаза, смывает поспешно тушь
Убирает короткое красное в комод,
Плачет грязными слезами в потолок,
Чужое – на руках, на лице, запах лезет в нос

Она уже не помнит имя Кая, не помнит цвет его
глаз. Ей каждый вечер нужно
Красивую и влюбленную куклу играть.
Она уже не хочет маленький дом, занавески в клетку.
Зато очередной ухажер снова балует детку.

Разрозненная реальность снов, чернее черного
Глаза пьяной Королевы, алее алого губы
Замершего Кая, испачканные тем, что ты называешь
Любовь.
И маленькая Герда, свернувшись на смятых
с вечера простынях, тянется призрачной ладонью
к угасающей звезде.

Все это фарс и тошнотворная оперетка
Не-изящная шутка, подарок из ада,
Который я создавала нежно и чутко,
И не хочу, чтобы ты создал сам.
Для себя.

Я буду тенью за твои плечом. Выберешь, за каким именно?

Твои дни летят подобно белым чайкам, мои — тянутся, исковерканные белым шумом. Стрелки твоих часов танцуют на циферблате, на моих — давно замерли на пресловутом 22:22. Время загадывать желания. Тссс...
Неосторожные желания имеют привычку сбываться и приводить к шаткой границе между реальностью и бездной.
Твои карты скрыты тенью рукава, мои — раскиданы ненужным картоном на ворсе ковра.
Ты веришь в ангелов? Ты все ещё веришь?....
Твои звезды сбиты фарами проезжающих автомобилей, захвачены в аркан света, утоплены в бокале мартини, растоплены нагревшимся льдом.

Иногда стоит уйти один раз и забыть свое сердце в чужих руках, чтобы оно больше никогда не болело. Развеять его на семи ветрах, продать вместе с душой всем демонам ада, пронзить острием булавки и пришпилить мотыльком на стену с реликвиями.
А я почему-то бережно держу его в руках и лелею как дитя.


22:22.
I wish that  you won't go away.
I wish that your shades will be near.
I wish I could see your sky,
Your birds, your dreams, your eyes.
I want to breathe your freedom
Sharp and snowy

В колонках играет - krematoriy-garbage wind

Даже если мне повезет и в моей руке будет туз - в твоей будет джокер (С)

Синее небо равнодушно к чужим мукам. Оно наблюдает за родом человеческим и его тревожат лишь крылатые дети зефира.
Говорят, что у смерти синий взгляд, но я отчего-то уверен, что у моей смерти будут глаза цвета бутылочного стекла. Мы с ней ещё не знакомы, но её дыханье уже обжигает мне щеки, её анорексичные руки уже коснулись моих плеч, оставив отметины в виде двух бледных шрамов.
Говорят, что смерть пахнет ладаном, а мне кажется, что моя будет пахнуть ветром. Она будет легка и за спиной её будет не начищенная до парадного блеска коса, но два вороньих крыла.
Её смех будет звенеть далекими серебряными бубенцами и белоснежные птицы будут садиться на её округлые плечи, теряя перья в ветровой метели.
Моя смерть будет уметь красиво улыбаться и обожать духи в стеклянных флаконах. Она не будет красить глаза, но научится цеплять взглядом в капкан своего внимания. На ней не будет дорогих шелков, но одетая в простое белое платье из ситца — она окажется прекраснее любой придворной красотки.
Моя смерть не будет страшной, ведь глупо бояться красоты. А ещё...
У неё будут мягкие руки и кольцо на безымянном пальце правой руки.

Смотри на меня, смотри сквозь меня, смотри на меня так, будто ты видишь меня впервые.
Ты так часто куришь, что твои пальцы пропитаны запахом сигарет как пропитывается тонкая ткань пролитыми на неё духами, ты так часто молчишь, что воздух вокруг тебя опутан узором тишины, ты усмехаешься и усмешка твоя мерцает искорками янтаря вглубине глаз цвета шартрёз.
Конфета молочного шоколада с начинкой горького коньяка внутри.
Каждый раз, когда я слышу щелчок зажигалки, отчего-то неуловимо начинает болеть между лопаток, будто когда-то, в одной из прошлых жизней, туда вонзилась пуля навылет, пробивая тонкую кожу, ломая позвонки и давая алому растечься по грудной клетке.
И иногда, смотря на контуры чёрно-белой фотографии размером 3 на 4, я думаю, что мы повисли в паутине безысходности и одиночества, подобно двум заблудшим мотылькам, полетевшим на яркий свет ночного фонаря и угодивших в ловушку пустоты. В безумной попытке вырваться мы ломаем крылья, а вместе с ними — себя.
Ты выбрал ассоциальность, я — решил пройти до ворот в Рай, а потом вернуться и показать этот путь тебе, чтобы твои глаза больше не были глазами ребенка, пережившего чуму.

photo by den_rv

Расскажи мне о смерти, мой маленький принц (С)

Четвёртую ночь, как только бьют гавотом напольные старинные часы, в мою реальность врываются Сны. Сначала они порхают вокруг, неровным роем мягкокрылых бабочек, шуршащими прикосновениями зазывая к себе, упрашивая эфемерными голосами, нарпоминающими отдалённый шум дождя, отложить в сторону книги, закупорить чернильницу и отдаться во власть этих сладкоголосных мотыльков.
Каждый раз я, в надежде, что мне лишь почудился сладкий яд в их шепоте, отправляюсь под балдахин, утопая в мягких перинах и подушках на утином пуху. И каждый раз сладкое забытье разворачивается передом мной горящим адом, где я вижу то, что так стремился забыть, где всё, от чего я бегу, обрушивается на меня градом полустёршихся в памяти слов и прикосновений, блеске глаз, чей цвет давно изменился, запахе волос, жестах тонких рук, улыбках и смехе... Каждый раз я кричу, но метель из белых перьев крадёт мои крики и я задыхаюсь ими, я глотаю их и они вьют гнезда боли внутри меня, они пронзают ледяными пальцами моё сердце и я кашляю кровью, которая раскрашивает окружающий монохром алым... Я бьюсь в судороге, но сны не отпускают меня, я зову тебя, я выкрикиваю твоё имя и оно рассыпается серебром о стёкла окон, я зову тебя как не звал никогда, я нахожу по утрам на своих плечах синяки, моё тело ноет и мышцы сводит судорогой...
А за гранью рельности падает перьевой снег, и я боюсь засыпать, чтобы не тревожить твоё имя.

photo by den_rv

Весна ворвалась в мой город неожиданно, ударив яркостью красок по глазам, привыкшим к монохрому зимних месяцев. Заворожив пышностью запахов, звонкостью и многогранностью звуков. Она затанцевала по тёмно-серому асфальту и ветер трепал её лёгкие юбки цвета малахита, и светлые кудри её вились и переливались радугой цветастые ленты тонкого шёлка, и серебристо пели браслеты на тонких запястьях, и от каждого её движения тепло расползалось по лабиринту улиц, смывая холодные краски марта.
Я смотрел на неё, застыв в нерешительности на ступенях лестницы, ведущей на высший ярус Сада, зажав в озябших пальцах, с которых от холода так некрасиво начала слезать кожа, тонкий стебль сигареты, забыв совершенно, что нужно докурить, что это — последняя. Ошеломлённый внезапно обрушившимся на меня шквалом красок и звуков, калейдоскопом эмоций, свежестью чисто-лучистого воздуха, я распахнув глаза взирал на мерцающий всеми красками Мир. На блестящаю гладь воды — такую синюю, такую чистую, на небо — голубое, с редкими мазками белых облаков, на деревянную оградку, на....
Мне казалось, что я смог попробовать все эти цвета на вкус, что они перекатываются шариками карамели у меня на языке. Будто я оказался в самом эпицентре взрыва, меня закружил вихрь её, Весны, песен, её сказки и её касания легкого ветерка. А она касалась моего плеча и серебро браслетов холодило плечо, и тонкие пальцы сжимали ткань одежды, и от светло-золотистых волос неуловимо пахло тмином и сладкой ватой..

Поймав её за руку, я потянул Весну вверх, по ступеням и при каждом её шаге на месте следа расцветал невозможно-белый цветок.

В моих глазах зимой всегда есть только три краски — гуашь белого снега, ложащяся мазками на холст пейзажа городских улиц, чернила дымного зимнего неба и алое, рассекающее наполам два предыдущих пульсирующей линией пунктира жизни.
Три цвета — три долгих месяца — месяца мёрзнущих пальцев, недокуренных сигарет и быстрых шагов срывающихся на бег потому что холодно _ до _ самого _ сердца.
Я не помню, где, как, во сколько и зачем, но в эти месяцы мокрой метели и скрипучих качелей в мои краски добавился четвёртый цвет — ярко-зелёный шартрез двух огоньков, раскалённое пламя, блик и отствет.
Я не знаю зачем я выбрал эту дорогу, вцепившись заиндивевшими пальцами в поводья твоей повозки, спутав их и растеряв в бешеной скачке остатки _ чего-то _ что _ было. Я не знаю, что повело меня за тобой в залы хрустального дворца, где дыхание вырывается клубами ароматно-сигаретно-шоколадного дыма, кажется — я шёл на свет двух огоньков цвета абсента, зачарованный узорами синего инея и отражениями кривых зеркал. Не чувствуя времени, холода, не чувствуя как тонкие грани синевы врезаются в кожу, разрывая ткань, пачкая белое красным. В бесконечной попытке подняться, догнать, ухватиться — быть.
Кажется, где-то там, нас нарекли застывшие вены антрацитовых в глазури белого рек, нашими именами, кажется там с губ сорвалось твоё — Кай, и моё — Герда.
В тишине декабрьской ночи, когда часы уже отбили гавотом полночь и стрелки тихо отсчитывают свой ход, нас обвенчали на сказки _ на _ изломе, кровью, серебром и инеем.


photo by den_rv

Герда рисует солнечными зайчиками по поверхности оконного стекла.
Кай сосредоточенно обрывает лепестки с только что распустившейся розы. Они летят росчерками алого по ветру,падая в низ,в глазурь блестящих черным луж.
Герда молчит-не потому что ей хочется,а потому что все слова обесценены, выросшая стена синего льда поглощает все звуки,стирая их в безвременье. Кай тоже молчит-но ему просто не о чем говорить,он устал и ему надоело это кино.

......лепестки летят по ветру.

Устал. Нужна передышка.

Знаешь, я выбрал не ту роль в нашей сказке. Я ошибся, погнавшись за тобой, решив, что я смогу вот так — спасать тебя из ледяного плена, растапливая синий хрусталь теплом своей души.
Я очень надеялся, что мы будем жить на окраине маленького городка, что на нашем окне будут висеть занавески из хлопка в голубую клетку, а на подоконнике пламенеть алым розы, что я буду готовить тебе по утрам травяной чай, а ты будешь аккуратно подрезать шипы на цветах.
Я так хотел верить, что ты останешься со мной, когда я пройду через Северные края, когда я поднимусь по ступеням Ледяного замка, коснусь твоего плеча, наверное — разобью ненавистные кубики с гравировкой с четырёх сторон, из которых ты так неистово стремишься сложить своё Слово...
Я шёл, я гнал оленя через пургу, но потерялся сам, упав в колючий снег.
Я кричал в темноту, но темнота усмехалась мне в лицо кровавым ртом Северного Сияния. Я звал тебя, я срывал голос, холод тонкими иголками впивался в мою кожу, расползаясь по жилам красками индиго, мои слёзы застывали на щеках восковыми подтёками, мои пальцы индивели изнутри, но ты не услышал — метели украли мои слова и мой голос.

Ты не увидишь этого письма — оно потеряется в бесчисленных бумагах на твоём столе — но я, сидя на прозрачном полу в Ледяном замке, перебираю холодные кубики и шепчу в поверхность туманного льда:
«Пожалуйста, помоги мне!»