Девятнадцатого января 1730 года неожиданно для всех скончался 14-летний император Петр II, внук Петра Великого. На экстренном заседании Верховного тайного совета было решено передать престол герцогине курляндской Анне Иоанновне, дочери старшего брата Петра I и его соправителя Иоанна V
Алексеевича, умершего еще в 1696 году. Избрание Анны оговаривалось рядом условий — «Кондициями», превращавшими русское самодержавие в ограниченную олигархическим советом монархию. Встретив и выслушав в Митаве — столице Курляндии (на территории совр. Латвии) посланников от совета, Анна не колебалась ни минуты и сразу же подписала «Кондиции» — слишком велико было желание вдовой герцогини прервать унылую череду бесцветных лет, изменить ту судьбу, на которую ее когда-то обрек грозный дядюшка Петр I. А ведь как все лучезарно начиналось под золотыми крестами Кремля, когда 28 января 1693 года у царя Иоанна и царицы Прасковьи Федоровны родилась дочь. Анна была одной из последних старомосковских царевен и еще застала красочное благолепие, которое окружало жизнь царской семьи. После смерти отца Анна вместе с матерью и двумя сестрами — старшей Екатериной и младшей Прасковьей, перебралась в подмосковное Измайлово, где и потекли ее безмятежные детские годы.
Измайлово, с его затейливым деревянным дворцом, прудами, садами, тенистыми аллеями, было сказочным уголком, и, как вспоминал путешественник Корб, нежные мелодии флейт и труб придворного оркестра «соединялись с тихим шелестом ветра, который медленно стекал с вершин деревьев». Но эту идиллию грубо нарушил неугомонный царь-реформатор, который выписал в 1708 году в свой болотистый «Парадиз» на Неве семью невестки и поселил ее с девочками в новом неуютном, продуваемом всеми ветрами дворце. Здесь и кончилось детство Анны.
К этому времени у девушки-подростка сложились очень тяжелые отношения с матерью. Застенчивая, молчаливая, некрасивая Анна чем-то постоянно раздражала царицу Прасковью, которая души не чаяла в старшей дочери — Екатерине. Царица любовно называла ее Катюшка-свет и баловала сверх меры. И когда Петр I предписал Прасковье выбрать из дочерей невесту для курляндского герцога Фридриха Вильгельма — она не колебалась: пусть берет Анну, жених незавидный, слишком молодой, дебошир и выпивоха. Так 31 октября 1710 года 17-летняя Анна стала женой 17-летнего герцога. Естественно, что московскую царевну не спрашивали о ее чувствах. Только в архиве Тайной канцелярии сохранились слова заунывной песни об этом браке:
Не давай меня, дядюшка,
В чужую землю, нехристианскую...
Выдай меня, царь-государь,
За своего генерала, князя, боярина.
Но у Петра, организовавшего эту свадьбу, был свой расчет: он стремился породниться с европейскими династиями, а кроме того, усилить русское влияние в Курляндии, которая граничила с только что завоеванной русскими войсками Лифляндией (земли Северной Латвии и Южной Эстонии) и Ригой. Анне не повезло. Не прошло и двух месяцев, как юный муж ее умер с перепоя по пути из Петербурга в Митаву. Анна стала вдовой — судьба, печальная для женщины в России. К тому же приходилось возвращаться под недобрый кров матери. Но Петр думал иначе. Он заботился прежде всего об интересах России, и, подчиняясь им, его племянница отправилась в Курляндию выполнять то, что ей будет предписано из Петербурга.
Поначалу казалось, что едет она ненадолго, что государь найдет Анне нового царственного жениха, но годы тянулись один за другим, а ее «супружественное дело» по разным причинам так и не решалось. Жизнь Анны на чужбине, среди своевольного и враждебного ей, царской ставленнице, курляндского дворянства, была трудна и печальна: бедность, неопределенность и зависимость от каждого окрика из Петербурга.
Однако со временем Анна привыкла, притерпелась. Обер-гофмейстер герцогского двора и дипломатический представитель России П.М.Бестужев-Рюмин стал фаворитом и покровителем Анны, и когда в 1727 году его за допущенные просчеты отозвали из Митавы, Анна была безутешна. В своих отчаянных письмах она умоляла вернуть пожилого сожителя: «Не дайте мне во веки плакать! Я к нему привыкла!» — писала Анна вице-канцлеру А.И. Остерману. Дело было здесь не в особой, беззаветной любви к человеку, годившемуся ей в отцы. Анна просто не могла и не хотела быть одна, ее страшили пустота, одиночество, холод вдовьей постели. Но к осени того же 1727 года вопли из Митавы стихают: у Анны появился новый фаворит. Его звали Эрнст Иоганн Бирон. Если бы не драматические события января 1730 года, мы, возможно, с трудом вспоминали бы, кто такая Анна Иоанновна, и уж наверняка не знали бы, кто таков Бирон. Даже испанский дипломат де Лириа в своих донесениях в Мадрид о затеях верховников поначалу путал новую императрицу с ее сестрой Прасковьей Иоанновной. Но вскоре с путаницей было покончено: прибыв в феврале в Москву, Анна оказалась не такой уж послушной, как думали верховники, вовлекая бесправную курляндскую герцогиню в свою политическую игру. Воспользовавшись массовым дворянским движением против всесилия верховников-олигархов, Анна и тем самым совершила государственный переворот, восстановив с помощью гвардии самодержавие. И вот тогда все с удивлением воззрились на престол — там сидела почти незнакомая придворным 37-летняя женщина, чьи нравы, вкусы и привычки были никому не известны. Ни один, даже самый бесстыдный, придворный льстец не решился бы назвать Анну красавицей — грузная, мужеподобная, с пронзительным громким голосом и тяжелым взглядом, она не отличалась ни шармом, ни воспитанием, не притягивала к себе взоров мужчин. Впрочем, Анна к этому и не стремилась, как не мечтала и прослыть мудрой законодательницей или праведным судьей. Она была, в сущности, помещицей большого имения, которое называлось Россия. Письма ее к главнокомандующему Москвы С.А.Салтыкову оставляют полное впечатление, что это переписка барыни со своим приказчиком: сплетни, мелочные дела, сомнительного свойства поручения. Любила государыня выступать в роли свахи, объединяя в пары по своему усмотрению верных подданных. Очень гневались барыня Анна Ивановна на леность, не терпели распутства, обмана, исповедуя при этом, как и ее предки, высший принцип самодержавия: «А кого хочу пожаловать — в том я вольна!» Вкусы и интересы императрицы были весьма причудливы. Московская царевна XVII века, она в один прекрасный день превратилась в курляндскую герцогиню, прожила за границей почти 20 лет, чтобы затем стать российской императрицей. Все эти метаморфозы не прошли даром для ее нрава, склонностей и привычек. Несомненно, Анну властно влек к себе ХVII век. Возможно, не осознавая этого, она постепенно и последовательно воспроизводила Измайлово своего детства, «царицыну комнату» маменьки с ее приживалками, каликами, карлами, дураками и дурами. Рядом со старыми порядками при дворе Анны уживались и новые. Царица страстно любила театр, в особенности тот, что попроще — итальянские комедии масок с их Арлекином, Смеральдиной и Пьеро, которые раздавали друг другу тумаки и затрещины в пьесах с характерными названиями: «Перелазы чрез заборы» или «Переодевки Арлекиновы». Но был еще балет, и музыку к нему писал блестящий итальянский композитор Франческо Арайя. Зазвучали голоса придворной капеллы, а француз Жан Батист Ланде основал в 1738 году балетную школу, которая и поныне со славою существует в Петербурге. При Анне уже ставились оперы, и сотни зрителей в зале с замиранием сердца следили за грандиозным представлением, в котором участвовали хор, оркестр, артисты балета. Все это происходило на фоне красочных декораций, сопровождалось волшебным действием скрытых от публики театральных машин. И зрители вместе с императрицей, как писала тогда единственная в России газета «Санкт-Петербургские ведомости», всем этим были очень довольны. Необычайной для московской царевны была и подлинная страсть Анны к стрельбе из ружья и лука. Она стреляла почти непрерывно: на прогулке в парке, во время путешествий. В простенках ее дворцов стояли наготове ружья, чтобы в любой момент наша Артемида могла сбить снайперским выстрелом пролетавшую мимо ворону или чайку. Уму непостижимо число ежегодных охотничьих трофеев царицы: сотни, тысячи уток, зайцев, десятки оленей, кабанов, медведей. Для таких подвигов требовались сила телесная, хладнокровие, азарт. И эти свойства амазонки как нельзя лучше соответствовали и внутреннему миру императрицы, далекой от мучительных нравственных и интеллектуальных исканий.
Зато совершенно равнодушна была Анна к государственным делам. Больше всего на свете она хотела покоя и настаивала, чтобы «о малых делах нас не трудили». Так она предписывала чиновникам и придворным. Во всем она доверялась своим министрам — Остерману, Артемию Волынскому. Последнее же слово принадлежало главному в империи человеку — Бирону. В этих условиях править страной было нетрудно: для приведения в действие огромной машины государства требовались лишь краткая резолюция или одобрительный кивок головой. Впрочем, и это нередко казалось Анне слишком обременительным. Волынский, вернувшись с доклада у императрицы, по свидетельству очевидцев, якобы с раздражением говаривал приятелям: «Государыня у нас дура, резолюции от нее не добьешься». Действительно, ни одного пространного, аргументированного и, главное, самостоятельного решения Анны не сохранилось. И тем не менее дела шли — отлаженная бюрократическая машина, хотя и со скрипом, все-таки работала. На страже государственной безопасности стояли люди начальника Тайной канцелярии А.И.Ушакова. И хотя размах репрессий времен Анны и Бирона сильно преувеличен, болтать на запретные темы в ту пору было смертельно опасно. Известно, что при восшествии Анны Иоанновны на престол дворянство потребовало для себя права участвовать в управлении государством, а также предоставления ряда льгот. Пойти на политические уступки дворянству Анна не могла, но не учитывать их многочисленные претензии также не решалась. Поэтому именно при Анне русскому дворянству, которое должно было бы, по распространенной историографической традиции, страдать под гнетом бироновщины — режима кровожадных иностранных временщиков, делались невиданные ранее послабления. Для начала по требованию фельдмаршала Б.Х.Миниха с 1732 года русским офицерам стали платить столько же, сколько иностранцам, то есть в два раза больше, чем раньше. Вышедший в 1736 году указ отменял петровское положение о пожизненной службе дворянина и разрешал служить только 25 лет, а также оставлять в семье одного из сыновей дома «для содержания экономии».
В 30-е годы XVIII века Россия обогнала Англию по выпуску чугуна, резко возросли обороты торговли через Петербург, Ригу и Архангельск. Берг-регламент 1739 года — новое горное законодательство — способствовал промышленному предпринимательству: создал благоприятные условия для частного заводчика.
После утверждения на престоле Анна долго не задержалась в старой столице: она хоть и любила Москву, но решила уехать подальше от беспокойных московских дворян — участников попытки ограничения императорской власти в начале 1730 года. В 1732 году она перебралась в Петербург и много от этого выиграла — вся Европа увидела твердость нового правительства в намерении продолжать активный внешнеполитический курс Петра. В верности этому курсу в немалой степени состоял залог стабильности власти Анны и ее режима. Однако не надо думать, что в этом была какая-то заслуга самой царицы, женщины простой, необразованной и неумной.
Анна имела весьма смутное представление не только о политике великих и малых держав, но и о географии. Зато хорошо помнила тот позор, который приняла Россия в 1711 году от турок, проучивших воинство Петра на реке Прут. В 1735 году Россия начала войну мести против Турции: огнем и мечом русские войска прошли по Крыму, взяли Очаков, а потом Хотин; если бы не бездарность главнокомандующего Миниха и не медлительность русской дипломатии, результаты заключенного в 1739 году Белградского мира были бы значительны. Однако турецкий марш Миниха сыграл важную роль в судьбе имперской политики России: отныне и надолго южное направление — «Вперед, на Константинополь!» — стало ее важнейшим наступательным направлением.
Другое перспективное направление внешней политики — польское. Смерть в 1733 году польского короля Августа II послужила сигналом для согласованных дипломатических и военных демаршей России и Австрии против поляков, которые проголосовали за неугодного Вене и Петербургу кандидата в короли — Станислава Лещиньского. Войска Миниха выгнали его из Польши, русскими штыками на престоле утвердился «правильный» и послушный кандидат — Август III.
Конец царствования Анны был окрашен цветом крови. В конце 30-х годов XVIII века отчетливо проявились подозрительность, жестокость и злопамятство императрицы. Так, выждав изрядное время — около семи лет, она расквиталась с бывшим главой верховников князем Д.М. Голицыным, усилиями которого она, кстати, и была извлечена из захолустной Митавы. Больного старика судили неправедным и скорым судом, заточили в Шлиссельбургскую крепость, где он и умер или был убит. Еще более жестоко Анна обошлась со своими давними обидчиками — князьями Долгорукими. Ей было мало, что девять лет они провели на краю света — в Березове. Воспользовавшись доносом на бывшего фаворита Петра II князя Ивана, Анна дала ход политическому процессу над людьми, которые ничем, кроме пустой болтовни, ее власти не угрожали. И, тем не менее, расправа была жестока: после пыток Иван Долгорукий принял в ноябре 1739 года мученическую смерть на колесе, полетели с эшафота головы и других членов этого гордого рода. Женщин же Долгоруких разослали по дальним сибирским монастырям. В тот год «во всей Эвропе» стояла жестокая стужа — морозы трещали страшные, больше сорока градусов. Императрица Анна Иоанновна, «чтоб сделать что-нибудь необыкновенное, приказала построить изо льда дом» между Адмиралтейством и Зимним дворцом. Там 17 февраля 1740 года произошла «забавная свадьба», главными действующими лицами (вернее, «виновниками») которой стали князь М.А.Голицын — жених и его невеста — придворная калмычка Буженинова. «Для которой свадьбы собраны были всего государства разночинцы и разноязычники самаго подлаго народа, то есть вотяки, мордва, черемиса, татары, калмыки, самоеды и их жены, и прочие народы... а ехали мимо дворца: жених с невестою сидел в сделанной нарочно клетке, поставленной на слоне, а прочей свадебной поезд вышеписанных народов, с принадлежащей каждому роду музыкалиею и разными игрушками, следовал на оленях, на собаках, на свиньях. Тако ж и куриозные были сделаны сани, на подобие зверей и рыб морских, а некоторыя во образе птиц странных». (Русский читатель долгое время знал об этой свадьбе в основном из романа И.И.Лажечникова «Ледяной дом», почерпнув из него же и определенное — однозначно отрицательное — отношение к данному событию). «Только в этой стране можно увидеть такую забаву, какую доставила царица 17 февраля, — доносил своему двору в депеше не перестававший изумляться французский посол де ла Шетарди. — ...Царица присутствовала на ужине... для всего поезда... и бале, на котором каждое племя танцевало отдельно, — это было малейшее вознаграждение, которое она могла себе доставить, издержав на такое развлечение около 30 тысяч рублей». После бала новобрачных отвели в Ледяной дом, где они должны были провести ночь; («а как в льдяных покоях молодых положили, тогда баню затопили соломою»). Ледяной дом являл собой зрелище поистине завораживающее, будто перенесенное из небывалой сказочной страны: «куски льда и по своей величине, и по способу, которым соединялись между собою, походили на самый лучший обтесанный камень». «Упомянутый ледяной дом с банею и сеньми построен на 35 саженях»; в нем имелось два покоя, каждый глядел на улицу четырьмя оконцами, причем и рамы, и стекла также искусно были сделаны изо льда. Ночью во всех окнах зажигали свечи, а снаружи здание освещали плошки с разноцветными огнями: «необыкновенное сияние сквозь блещащейся лед со всех четырех сторон и сквозь ледяную кровлю так велико, а в даль толь преизряднаго виду было, что все смотрящия безмерно тому удивлялись». Народ поражался, глядя не только на дом, но и на ледяные пирамиды, пушки, мортиры, дельфинов подле него, а особенно на слона, выточенного изо льда «в надлежащей его величине». Рядом с ним стояли два ледяных же персиянина, а один восседал у него на спине. «Сей слон внутри был пуст и так хитро зделан, что днем воду вышиною на 24 фута пуска... а ночью, с великим удивлением всех смотрителей, горящую нефть выбрасывал. Сверх же того мог он как живой слон кричать, которой голос потаенной в нем человек трубою производил». «Чрезвычайное множество людей» развлекалось лицезрением этих ледяных диковинок около двух месяцев, а особенно — во время масляничных гуляний.
Маскарады, как известно, были введены в России Петром I, и именно в его царствование они достигли расцвета. Анна Иоанновна считала себя продолжательницей великого дяди, постоянно пытаясь подчеркнуть это своими деяниями. Когда-то Петр I устраивал публичные шутейные свадьбы с маскарадами, точнее, свадьбы-маскарады. Одной из самых грандиозных была свадьба «князь-папы» Бутурлина, состоявшаяся осенью 1721 года. Длилось это действо почти полтора месяца, а затем плавно перешло в торжества по случаю заключения мира с Швецией. При Анне Иоанновне «забавная свадьба» с маскарадом состоялась также неслучайно, она была частью пышного празднества в честь победы над Турцией осенью 1739 года. И если в маскарадах первых лет царствования Анны Иоанновны ощущался явный интерес к Италии, в частности, к венецианскому карнавалу, то нынешний стал театрализованным гимном российской государственности. Он должен был продемонстрировать мощь Российской державы под императорской дланью, но мощь не только военную, а и гражданскую, созидательную, содействующую процветанию науки, культуры, свободных художеств. В организации этого принародного «отчета» о достижениях тогдашней науки и художеств принимали участие ведущие ученые, писатели, творцы: академик Крафт, секретарь Академии наук Сверчков, поэт, драматург и переводчик Тредиаковский, художники Каравак и Вишняков «со своей командой», архитекторы Трезини, Бланк и другие. Разнообразные знания и сведения, рисунки и наброски, собранные многими научно-этнографическими экспедициями в годы царствования Анны Иоанновны органично нашли отражение в устроенном празднестве.
Этот маскарад отличал повышенный интерес к национальному колориту многочисленных народностей, населявших бескрайнюю Российскую империю. Анна Иоанновна всегда была неравнодушна к русскому фольклору: народным песням, пляскам, сказаниям, суевериям, обычаям. Теперь же перед государыней и столицей предстала вся многоязычная Россия в ее подлинных национальных костюмах, с ее музыкой, песнями, плясками, манерой поведения. Выхваченная из привычных условий, она являла собой зрелище маскарадно-фантастичное. В подобных публичных увеселениях, устраиваемых еще при Петре I, порой сложно разобраться: что в них — оправданная насмешка над людьми с их нравами, а что — недопустимое надругательство над человеческой личностью. «Забавная свадьба» была устроена неслучайно: жених, князь Михаил Алексеевич Голицын, провинился отступничеством — будучи за границей, принял католичество и женился на итальянке. Вернувшись в Москву, он поселил ее в Немецкой слободе и пытался скрыть свой брак, но безуспешно. Матушка-государыня взяла князя к себе «под присмотр» в придворные шуты, а его женой-итальянкой, оставшейся в Москве, занялась Тайная канцелярия (не без помощи которой несчастная, вероятно, вскоре сгинула). Князя же, вернув в лоно родной церкви, императрица решила женить на придворной калмычке (тоже, конечно же, обращенной в православие). Так что свадьба эта становилась символом полной победы над всяческими иноверцами и с Востока, и с Запада. В этом действе странным образом сочеталось подлинное и небывалое: мельчайшие бытовые подробности Ледяного дома и невозможность в нем жить; «сожительство» льда и огня — ледяные слон и дельфин, изрыгающие огонь и не таявшие при этом; ледяные пушки и мортиры, стреляющие настоящим порохом и не разваливающиеся; ледяная баня, которую топят и парятся в ней...
Следующий год был ознаменован новой кровавой казнью. На этот раз топор обрушился на выдвиженца Бирона кабинет-министра Волынского, который со временем забыл благодеяния своего патрона и посмел вести себя слишком вызывающе и независимо. Волынского и его ближайших друзей — «конфидентов» — архитектора П.Еропкина и чиновника А.Хрущова, обвинив в государственной измене, казнили летом 1740 года на Обжорном рынке в Петербурге. Важно отметить, что неправедные решения по всем этим делам выносило Генеральное собрание — высший суд, состоявший исключительно из русских вельмож. И это характерная деталь для оценки бироновщины — режима при Анне, который ассоциируется с засильем немецких временщиков во главе с Бироном. Исторические источники говорят, что в ту пору число иностранцев в армии, на флоте и в государственном аппарате существенно не увеличилось, большая часть немцев, выдвинувшихся при Анне, жили в России задолго до 1730 года. Но самое главное было в другом — никакой немецкой «партии», клики не было и в помине. В борьбе за привилегии, пожалования, вотчины и власть у подножия трона Анны шла безобразная, вполне интернациональная свара. В этом «клубке друзей» сплелись ольденбуржец Миних, вестфалец Остерман, лифляндец Левенвольде, украинец Феофан Прокопович, русский Волынский. Стремясь урвать для себя побольше, эти люди были одинаково безнравственны, циничны, в равной степени продажны и беспринципны. После казни некогда любимого своего докладчика Волынского Анна жила, как и прежде, — гуляла вволю, шуты и артисты веселили ее, а повара готовили тяжелые, обильные кушанья, что тучной и уже немолодой женщине было небезвредно. Пятого октября 1740 года состояние императрицы резко ухудшилось: у нее обострилась каменно-почечная болезнь, и 17 октября 1740 года она скончалась. Умирая, она позаботилась о будущем: наследником престола назначила двухмесячного сына своей племянницы Анны Леопольдовны —Иоанна Антоновича, а регентом при нем — Бирона. Большего она не могла для него сделать. До самого своего конца она глядела в сторону стоявшего у нее в ногах плачущего Бирона, а потом, как передает английский посланник Э.Финч: «Ее Величество посмотрела и сказала ему «Небось!» (Nie bois) — обычное выражение в этой стране, обозначающее «Не бойся!» (Never fear)».