Вот идет барыня. Из-под шубки черного соболя спускается, колыхаясь приятными волнами, дорогое платье, ловко сшитое мозолистыми руками портнихи. Барыня держит себя так бойко, говорит так умно и, зайдя в лавку, покупает какую-то книжку. Словом, видя перед собою прекрасный, колыхающийся сзади кринолин барыни, думаешь, что и образ, носимый ею спереди, тоже недурен: разумеем лицо, иначе образ божий и подобие. Тут, как насмех, подскакивает нечистый и, злобно скаля зубы, предлагает познакомить нас с этой милой барыней. «Умница необыкновенная, расхваливает ее нечистый, и то подтвердят вам все брамины и халдеи». А мы в это время были настроены чрезвычайно глупо. Мы шли, и сами не знали куда и зачем, и вместо человеческих лиц нам все казались звериные морды. Предложение нечистого было для нас, как нельзя больше, приятно: взнуздав его, через минуту мы уж неслись с ним по воздуху, пропитанному самыми злыми миазмами. Нечистый, чтоб не заразиться тифом, все нюхал какую-то склянку со спиртом. Проскользнув в трубу, мы спускаемся в гостиную, и нечистый со свойственной ему бесцеремонностью объявляет: «Гостиная купчихи Аршинниковой; восемь домов, четыре амбара, денег — уу! Два поклонника, жрет белорыбицу...» От слов нечистого понесло вонью, и мы попросили у него скляночку со спиртом. Позвонили у дверей; госпожа с колыхающимся кринолином вошла в гостиную, отдала дорогую шубку оборванной кухарчонке, поспешно села за стол и вынула какую-то книжку. Мы с лукавым отходим в сторону и ждем, что будет. Положила она эдак перед собою книгу и, с какою-то ехидною жадностью, начинает читать ее заглавие; но — увы! — никак не прочтет заглавия. Нечистый инда фыркнул от удовольствия. Дело в том, что первая строка заглавия начинается не буквою какою-нибудь, а цифрою 26. Барыня в дорогой шубке, непривычная к такого рода хитростям, чтоб книжка начиналась с цифры, и, уверенная вполне, что это совсем не цыфирь, а буквы «земля» да «веди», начинает читать: «Земля, веди — зве...» «Нет,— говорит она,— это, кажись, не земля и веди, а глаголь и ерь» и опять читает, но ничего не выходит... Нечистый, по обыкновению всегда приличный, тут не утерпел и, зажав рот от смеха, уткнулся носом в лежанку. «Эге,— подумали мы,— да барыня-то дура безграмотная!» Побившись довольно над цыфирью, барыня читает дальше: «Мыс-лете, он-мо; слово, како — он-ко-ско,— мо-ско-вских ю-ро-ди-вых...» И поверьте, читатель, до сих пор; еще милая барыня, необыкновенно жадная до юродивых, сидит, разбирая книжку, потея, ругаясь так хорошо и ничего не понимая. Нечистый хохочет; он рад, он счастлив, он в восторге, но мы — не черти: нам жалка эта несчастная баба, и мы решаемся растолковать ей и другим, что) это за курьезная книжка, которую даже Аршинникова купила, Аршинникова, никогда ничего не покупавшая, кроме постного сахару и рыбищи. В нашем обществе встречаются люди двух сортов, из которых одни — поистине юродивые и веруют в юродивых, но держат себя деликатно, в хорошем теле, и ходят в атласе да бархате. Другие, напротив, нисколько не юродивые, но юродствуют, делают всякие безобразия и ходят в рубище.
К первым принадлежат люди общества, которые, сбросив с себя кафтан и порты, словно они были зачумленные, украли у Запада костюм, а ума-то набраться не успели; а ко вторым — мужики, которые, не расставаясь с шкурой своих отцов, ходят по старине в кафтане и портах. Любая юбка на модной пружине непрочь обозвать человека мужиком,— до уважения человека в человеке они не доросли! — непрочь дать целый полтинник, чтоб только не сидеть с мужичьем в одном вагоне, и тот же самый мужик, только лишь прикинься ханжей, только начни юродствовать, блажить, морочить людей, и та же самая юбка почтит его несказанно, сделает его своим Юпитером, будет егозить перед ним, раскормит его и обогатит... Читая книжку о 26 юродивых, вы увидите там, что княгиня N держит у себя юродивого мужика, великого плута, убрав его комнату цветами и деревьями.
К почитателям юродивых принадлежат люди всех классов, названные в книге, которую мы толкуем, или прямо по имени, или начальной буквой фамилии. Мы находим здесь и г. О., и князя Долгорукого, и барышню А. А. А., которую он любил, и княгиню В-ую, и воспитанниц Екатерининского института, и затем все купечество и мещанство. Чтоб не тратить слов на определение характера этих людей, приведем здесь одно место из статьи г. Н., помещенной в духовном журнале, называемом «Дух христианина». Н. рассказывает, что «одна барыня, считающая себя образованною (еще бы!), готовила пищу в постный день (еще бы!); когда же все было сделано, она вспомнила, что поутру мазала голову помадой и, не вымывши рук, выжимала морс из клюквы. Из опасения оскоромиться самой и других ввести в грех, она вылила вон приготовленную пищу, и, с досады на неудачу и оплошность, она нашла случай заметить мнимую неисправность в своей прислуге и сильно избила ее (еще бы!)».
