Рома рос шустрым. Единственный ребенок в семье, он всегда получал от родителей столько внимания, сколько хотел. Отец — преподаватель в институте — возлагал на сына большие надежды. И Рома не подводил — учился на четверки и пятерки. Бывало, после школы приходил к отцу на кафедру, садился на самый последний ряд и делал домашнее задание. Вечером они вместе шли домой пешком, прогуливаясь по широким волгоградским проспектам. Мама в те времена не работала — старалась все свое время посвятить любимому мужу и сыну. Когда мужчины добирались домой, она успевала приготовить настоящий королевский ужин. Даже обычную вареную
картошку умела подать, словно изысканное блюдо.
Фарфоровые тарелочки, невесомые чашки с золотым ободком, хлопочущая мать — все это осталось в памяти Ромы, словно старая черно-белая фотография.
Стоит посмотреть на нее, и оживают образы, вспоминается непередаваемый запах
дома, тепла, уюта и защищенности.
Когда грянули девяностые, Роме было уже пятнадцать. Мир неожиданно разделился на бедных и богатых. А еще — на очень бедных. Вышло так, что его семья
попала в эту категорию. Кафедру, на которой преподавал отец, закрыли. Отчаявшись найти работу, он крепко запил. Семья, привыкшая жить на профессорскую зарплату, быстро скатилась в нищету. Одна за другой разбились любимые чашки. Мать старалась сохранить стремительно разрушающийся уют. Особенно трогательными были попытки подать позавчерашние макароны на остатках столового фарфора…
Отец так и не увидел эпохи «рыночных отношений». Отчаяние и водка сожгли его
всего за пару лет. Рома даже не успел почувствовать всей глубины горя. Как будто отец умер, когда за ним навсегда захлопнулась дверь его кабинета в институте.
Если бы об этом спросили самого отца, он бы подтвердил. А еще добавил бы: «У
меня больше нет надежды…»
Надежды и планы миллионов советских людей рухнули настолько быстро, что для
многих, как и для Роминого папы, это оказалось фатальным. Матери пришлось искать работу. В прошлом научный сотрудник, после пятнадцатилетнего перерыва она металась по всему Волгограду. Но не могла найти ничего, кроме работы уборщицы или посудомойки. Пробовала торговать на рынке, но призывы бойких соседок начисто заглушали ее тихий голос. Через несколько дней хозяин уволил ее «за профнепригодность».
Так мама стала работать дворником.
Наверное, если бы Рома увидел ее в рабочей униформе, в жутких резиновых перчатках и косынке, он бы начал стыдиться ее. Но он учился во вторую смену и вставал поздно. А мама выходила на смену в четыре утра и к восьми была дома. Поэтому ее работа оставалась для него как бы за кадром.
Для Романа новая жизнь наоборот, открыла новые перспективы. Он понял, что
есть люди, которые могут получать деньги, просто работая официантом в ресторане, гораздо большие, чем когда-то зарабатывал отец. Эти люди были интересны и красивы. От них пахло деньгами и успехом. Рому неудержимо влекло в такие компании. Выпивая портвейн рядом со старшими девушками и юношами, рассказывающими о прелестях жизни «в обществе», Рома мечтал, что когда-нибудь и он вот так же вальяжно сможет достать из кармана пачку «MORE», поправить на плечах модный джинсовый пиджак и, пуская в потолок струйки дыма, будет в подробностях рассказывать о своих поездках в столицу, работе в подпольных игорных клубах и фешенебельных ресторанах…
Иногда возвращаясь за полночь, он заставал мать, заснувшую прямо на кухне
уронив голову на руки. Стараясь не шуметь, он тихонько крался в свою комнату. Если мама просыпалась, то начинала плакать и говорить о том, как переживает
за него. Для Ромы это было невыносимо. Ему казалось, что мать ничего не понимает. Что она застряла в своем Советском Союзе. Словно она не хотела понять, что сыну нужно совершенно другое. Что он уже не может оставаться в этом городе, напрочь застрявшем в «совке», с вечно коптящими заводами, тысячами разваливающихся хрущевок и полным отсутствием нормальной работы.
Больше всего Рома боялся, что рано или поздно наступит момент, когда ему придется сказать матери о том, что он не хочет поступать в институт. Он знал, что мама, безумно любившая отца, мечтала осуществить идею о научном будущем сына.
Мать стремительно старела. Пятидесятилетняя «профессорша», на которую всего пару лет назад оглядывались встречные мужчины, превратилась в уставшее грустное существо. Ее последней утехой стали телевизионные сериалы. Наблюдая за страданиями Изауры и просто Марии, мать словно отрешалась от действительности, искренне переживая за киношных героев.
Стоя на пороге комнаты так, чтобы его не было видно, Рома не раз наблюдал, как по маминым щекам иногда ручьями текут слезы. Качая головой, он думал о том, как сентиментальны женщины…
Если бы тогда он знал, почему плачет мама, может быть, и не уехал в Москву сразу после выпускного. Уже сидя в поезде и наблюдая за убегающим
перроном, Рома неожиданно увидел за окном маленькую семенящую фигурку, вертящую седой головой из стороны в сторону… «Мама?!.. Что она здесь делает?
Зачем она пришла?» — его мысли метались, как загнанные кролики. Он сразу же
заметил, как отвернулась и покраснела Ольга—одна из четверки одноклассников,
вместе решивших покорить Москву.
— Я думала, так будет лучше, — глядя куда"то в сторону, тихо сказала Оля, с пятого класса захаживавшая в профессорскую квартиру. — Она же мать, переживает. Ну, попрощались бы по"человечески. Неужели бы она тебя не поняла? Прости. Я оставила ей записку.
— Не поняла… — прошептал Рома. — Она бы не поняла.
Отодвинул шторку и вновь глянул за окно, чтобы увидеть как суетливая фигурка, шаря взглядом по убегающим окнам вагонов, метнулась по ходу движения поезда, словно в последней надежде догнать, увидеть… Мама бежала, одной рукой прижимая к груди старую полотняную сумку (Рома презрительно называл ее «котомка»). А другой махала в воздухе, как будто все время прощалась. Вдруг она споткнулась, Рома дернулся, ударившись лбом о стекло, но кто"то из провожающих успел
подхватить маленькую женщину, спасая от падения. Лишь «котомка», как снаряд, полетела под ноги толпе, рассыпая по пути нехитрую снедь — пирожки, банки с килькой, порезанный хлеб… Поезд проехал перрон, и что было дальше, Рома уже не увидел. По сердцу мучительно резануло жалостью: «Надо было попрощаться с матерью. Нехорошо как-то получилось». Рома отвернулся от окна и до краев налил стакан вином.
В Москве ребята остановились у знакомых, снимающих квартиру на окраине. Кипучая жизнь, поиски работы настолько захватили Романа, что в первые несколько дней он так и не отправил маме телеграмму, как планировал. В ней он должен был объяснить — почему уехал без предупреждения, почему не стал поступать в институт.
Прошел месяц. Рома устроился работать на продуктовый склад грузчиком-
охранником. Зарплата позволяла питаться, оплачивать свою часть расходов за съемную квартиру, иногда купить спиртного и устроить в компании сабантуй. Но не позволяла отложить ни копейки. Вокруг все было настолько дорого, что иногда вызывало просто недоумение: неужели есть люди, покупающие хот-дог по цене целого жареного поросенка?
Первое письмо домой Рома написал только зимой. Все мол у меня хорошо, живу, работаю, скучаю. Пообещал писать чаще, летом приехать. Но кутерьма московской жизни затянула так, что мысли об этом Рому даже не посещали. Вскоре сменил квартиру, поэтому даже не знал, получил ли ответ на первое и последнее письмо.
А приехал в Волгоград он только спустя три года.
Москва оказалась предателем. Жестоким, коварным и выматывающим силы.
Рома сменил десятки работ. Со склада пришлось убегать, потому что его обвинили в пропаже целого вагона чего-то жутко дорогого. Потом был и вожделенный ресторан, где Рома вдоволь насмотрелся на пьяные рожи бандитов вперемешку с «новыми русскими».В конце концов, его, как щепку, бурным потоком выбросило на берег, со ста рублями в кармане, куцей курточке не по сезону и обидой на весь мир в душе. Стоя на Павелецком вокзале, Рома вспоминал Волгоград, и кажущийся ныне таким родным тракторный завод, университет, в котором мог уже быть на четвертом курсе.
— Зачем уехал? — мелькали запоздалые мысли.—Надо было все-таки сначала
дома попробовать. Поступил бы на вечернее. А грузчики и в Волгограде нужны.
Он представлял встречу с мамой—как она откроет дверь, обнимет, и наверняка
будет плакать. А потом напечет пирожков с черникой и они будут долго-долго говорить. И мысль о работе на заводе, пусть даже и за копейки, но рядом с родным домом, казалась ему очень правильной и приятной.
Волгоград встретил дождем со снегом. На сохранившиеся сто рублей было куплено овсяное печенье (мамино любимое!) и пачка чая.
Вот та же облупившаяся дверь в подъезде, сломанные перила, родная дверь.
Рома позвонил раз, два. С улыбкой облокотился на косяк. Загадал, какими
будут первые слова мамы. Прошла минута. Дверь не открывалась. Прижав ухо к дерматиновой обивке, он жал на кнопку еще и еще. Нахмурился. Громко постучал в дверь кулаком. Скрипнула соседняя дверь.
—Ромка, ты что ли?—ахнула соседка в образовавшуюся щель.—Ну надо же, а мы
уж и не ждали. Думали, может, убили тебя или в заложники взяли? Уже и с милицией искали! А ты вон — сам нашелся. Погоди,
ключ дам.
— А где мама"то?" окликнул соседку Рома, но та уже скрылась в глубине прихожей.
—На вот,—протянула соседка ключ.— Ты у матери-то уже был?
—Где?—опешил Рома.—Ятолько приехал, с поезда.
Соседка закрыла рот рукой.
—На могилке…Так ты не знаешь ничего!? А я-то думала, узнал, так вот и приехал
за квартирой… Померла мамка-то. Месяц уже как. Только ты знаешь, полгода
надо ждать, пока в наследство вступишь…
Что она говорила дальше, Рома уже
не слышал. В висках стучало: умерла, умерла, умерла… Ватными пальцами он повернул ключ и зашел. Пахло домом. И пылью. Видно было, что в квартире долго не убирались — это было так не похоже на маму.
Сел на диван, туда, где любила сидеть мама. Взгляд упал на телевизор. Тишина
становилась невыносимой. Рома встал, подошел к старенькому «Рекорду» и нажал
на кнопку. Мама так любила его смотреть…
—Да не пробуй, Ром,—вновь раздался голос соседки. — Телик уж года два как не
фурычит. Чинить некому было. Николаевна как заболела, так денег на мастера и не
было. Мы помогали, как могли—на еду, на лекарства. Почитай год она, сердешная, на диванчике здесь в тишине лежала. Все тебя ждала. Говорила, чувствует, что ты
приедешь… Рак у нее был. Давно. Ты еще учился, да она видать тебе не говорила,
жалела…
…Июль. Вокзал. Уходящий поезд. Маленькая седая женщина, бегущая со всех ног, пытающаяся догнать вагоны и увидеть лицо сына. Рассыпавшиеся по земле пирожки…
Она еще долго врала соседкам, что сын уехал учиться в Москву, пока ложь не стала очевидной. А потом она умерла. Так же тихо, как жила.
… Каждый год из Волгограда уезжает почти десять тысяч девчонок и мальчишек…
Куда уходят дети Волгограда?
