Одним ясным утром, в феврале этого года, обитатели Секции B государственной тюрьмы Пеликан-Бэй по очереди выходили из своего тюремного корпуса и вдыхали прохладный, соленый воздух. Их дом — постоянное место пребывания самых опасных преступников в тюремной системе Калифорнии — располагается в Кресент-Сити, на краю леса, в шести с половиной километрах от Тихого океана с одной стороны и в 32 километрах от границы штата Орегон с другой. Настало время прогулки.

Большинство заключенных этой тюрьмы принадлежат к одной из шести основных тюремных группировок Калифорнии: «Нуэстра Фамилия» (Nuestra Familia, «Наша семья»), «Мексиканская мафия» (Mexican Mafia), «Арийское братство» (Aryan Brotherhood), «Черная партизанская семья» (Black Guerrilla Family), «Северная группировка» (Northern Structure) и «Нацистские бунтари» (Nazi Lowriders) (последние две банды являются ответвлениями «Нуэстра Фамилия» и «Арийского братства» соответственно). Взаимодействие заключенных друг с другом можно сравнить с взаимодействием взрывчатых химических веществ: если охранники тюрьмы откроют камеры таким образом, что один из членов «Нуэстра Фамилия» окажется в окружении представителей «Мексиканской мафии», может произойти мощный взрыв. Поэтому охранники выпускают заключенных в строго установленном порядке.

«Теперь смотрите, что они будут делать», — говорит Кристофер Акоста (Christopher Acosta), один из членов персонала Пеликан-Бэй, человек с бритой головой, 15 лет проработавший тюремным охранником, который сейчас отвечает за связи с общественностью в этом исправительном учреждении. Мы стоим спиной к забору и можем видеть все до мельчайших подробностей.

Сначала кажется, что мы наблюдаем за мрачным и полубеспорядочным парадом страшных людей: убийцы с татуировками по всему телу, воры и торговцы наркотиками медленно движутся мимо пяти охранников, которые выглядят довольно непринужденно, но при этом все время находятся начеку. Некоторые заключенные, которых охрана решила подвергнуть досмотру с полным раздеванием, снимают свою синюю робу, бросают ее в кучу, а затем поворачиваются спиной для тщательного досмотра. Затем они одеваются и выходят во двор, чтобы наполнить свои легкие кислородом после долгой ночи в душной тюремной камере. Заключенный-латиноамериканец, который после досмотра надел робу первым, проходит около 45 метров к бетонному столику, садится и ждет. Первый чернокожий заключенный подходит к зоне для физических тренировок и окидывает внимательным взглядом весь двор. Белый заключенный направляется прямиком к третьему месту, ближе к баскетбольной площадке. Еще один латиноамериканец занимает другой столик. Постепенно мы понимаем, что все их перемещения тактически выверены: каждый из них занял место сбора своей группировки и ее членов.

Как только численность каждой группировки достигает критической массы — около пяти человек — она отправляет пару разведчиков. Два латиноамериканца с первого бетонного столика пускаются в долгий и извилистый путь. «Они будут ходить по двору, пытаясь подслушать разговоры членов других банд и выяснить, что происходит вокруг, — объясняет Акоста. — Потом они вернутся на свою базу и расскажут, кто на кого собирается напасть и кто что продает».

В конце концов, во дворе оказывается около 50 заключенных, и охранники вместе с Акостой удаляются на свой собственный опорный пункт, обратно к забору. Перемещения заключенных по двору настолько спокойны и организованны, что начинает казаться, будто они руководствуются сигналами невидимых светофоров. И это хороший знак. «В настоящий момент во дворе находятся около 30 ножей, — говорит Акоста. — Их прячут в прямой кишке».

Понять, как работают тюремные банды, довольно трудно: они тщательно скрывают свою деятельность и убивают изменников, которые выдают их секреты. Тем не менее, летом этого года 32-летний исследователь Дэвид Скарбек (David Skarbek) издал свою первую книгу под названием «The Social Order of the Underworld» («Социальный порядок преступного мира»), которая представляет собой наиболее удачную попытку рассказать о замысловатой организационной системе, делающей тюремные банды такими сильными и устрашающими. В своей книге он сосредотачивает внимание на тюремной системе Калифорнии, на долю которой приходится второе по численности сообщество заключенных в стране: речь идет о 135600 человек — немногим больше населения Белвью, Вашингтон — размещенных в различных исправительных учреждениях, по несколько тысяч человек в каждом. Если не считать Северную Корею, то США занимают первое место по числу заключенных на душу населения в мире: один заключенный на 108 взрослых американцев. (Этот показатель продолжал расти на протяжении 30 лет, пока в 2008 году не достиг своего пика — один заключенный на 99 взрослых американцев. С тех пор снижение уровня преступности и введение более мягких мер наказания за ненасильственные преступления позволили несколько уменьшить этот показатель.)

Основная мысль, лежащая в основе книги Скарбека, заключается в том, что гарантом порядка в калифорнийских тюрьмах является то, что большинство из нас скорее посчитало бы источником беспорядка: речь идет о мощных тюремных группировках, которые отвечают за львиную долю торговли наркотиками и другими контрабандными товарами, в том числе сотовыми телефонами, за решеткой. «В конечном итоге, тюремные банды обеспечивают руководство жестоким, но при этом весьма эффективным образом, — утверждает он. — Они накладывают определенные обязанности на всех своих членов, и в некотором смысле именно благодаря им жизнь в тюрьме протекает более спокойно». У тюремных группировок также есть свой бизнес и на улицах городов, но их авторитет и основная деятельность сконцентрированы в тюрьмах, где членных других банд постоянно их контролируют.

Скарбек, который родился и вырос в Калифорнии, читает лекции по политической экономии в Королевском колледже Лондона. Когда я встретился с ним солнечным днем на Стрэнде в Лондоне, он признался мне, что истосковался по вкусу своей родной страны. Он предложил съесть по чизбургеру с пивом, что сделало наш ланч американским не только по содержанию беседы, но и по количеству съеденных калорий. В Соединенном Королевстве нет тюремных банд — по крайней мере, таких, которые можно было бы сравнить с бандами Техаса или Калифорнии по сложности организации и масштабам влияния, и в этом смысле Скарбек очень напоминает ботаника, изучающего флору пустыни, работая в каком-нибудь университете Норвегии.

В своих выводах Скарбек, чьим самым серьезным проступком на сегодняшний день является нарушение правил дорожного движения, основывается на информации, предоставленной тюремными системами (в основном системой Калифорнии, которая подробно изучила феномен тюремных банд), а также на рассказах самих заключенных и тюремных охранников. Скарбек — просто кладезь жутких историй о человеческой развращенности — и изобретательности. Помимо тюрем, есть довольно мало мест, где реализации человеческих желаний мешают настолько систематически и где у людей, чьим желаниям мешают реализоваться, есть столько времени на поиски замысловатых способов обойти все препятствия.

Поскольку Скарбек — джентльмен, он подождал, пока мы съедим наши бургеры, чтобы привести примеры этой изобретательности. «А знаете ли вы, как можно определить, какой сотовый телефон у заключенного? — спросил он. — На основании того, что вы видите в его камере?» Он дал мне пару секунд подумать, а потом с улыбкой все мне объяснил: нужно посмотреть на кусок мыла, лежащий у него на раковине. Самым безопасным местом хранения запрещенных предметов является прямая кишка заключенного, и, чтобы сделать это отверстие более эластичным и подходящим по размеру для хранения (контрабандного) телефона, заключенные обстругивают куски мыла, придавая им нужную форму, и вставляют их в прямую кишку на то время, пока они пользуются телефоном. Поэтому короткий и толстый кусок мыла означает, что у его владельца старый и надежный мобильник, плоский и широкий кусок — BlackBerry или iPhone. А тех парней, у кого куски мыла по своим размерам и форме напоминают Samsung Galaxy Note, остается только пожалеть.

Огромное количество сотовых телефонов в калифорнийских тюрьмах свидетельствует о том, насколько слабо власти контролируют заключенных. В 2013 году Департамент исполнения наказаний и реабилитации заключенных штата Калифорния конфисковал 12151 сотовый телефон. Вполне разумно было бы предположить, что это была лишь десятая часть того числа телефонов, которые имеются в распоряжении заключенных, то есть практически все 135600 заключенных имели сотовый телефон — в нарушение всех тюремных правил. «Тюрьма устроена таким образом, что все, что человеку хочется делать, противоречит ее правилам, — объясняет Скарбек. — Поэтому, чтобы понять, что на самом деле там происходит, вы должны усвоить, что люди постоянно придумывают множество изощренных способов обойти эти правила». Сотрудники исправительных учреждений уже давно знают, что тюремные банды — это чрезвычайно сложные организации с тщательно выработанными стратегиями, планами развития, бюрократическим аппаратом и даже отделами по работе с персоналом — и все это, по мнению Скарбека, приводит к возникновению в тюрьме вовсе не хаоса, а самого настоящего порядка.

Скарбек является представителем той школы экономической мысли, которая получила название теории рационального выбора: согласно этой теории, человеческое поведение — это продукт разумных решений, принятых субъектами экономической деятельности. Во многих случаях теории рационального выбора удавалось доказывать рациональность таких действий, которые на первый взгляд могли показаться нерациональными, безумными или даже психопатическими. Когда людей призывают или вынуждают действовать вопреки их экономическим интересам, они обязательно найдут обходные пути, подобно потоку воды в ручье, на пути которого встретился большой камень.

В 1968 году один из основателей теории рационального выбора Гэри Беккер (Gary Becker) написал довольно смелую работу под названием «Преступление и наказание: экономический подход» (Crime and Punishment: An Economic Approach), в котором он высказал идею о том, что общепринятый взгляд на преступления необходимо подвергнуть пересмотру. Согласно традиционной точке зрения, к преступникам стоило относиться как к людям с отклонениями в умственном развитии, как к сумасшедшим, неспособным контролировать свои импульсы. Между тем, Беккер, который в 1992 году получил Нобелевскую премию по экономике и умер в мае этого года, высказал мысль о том, что преступники нарушают закон, потому что они проводят тщательный расчет вероятности быть пойманными и возможных последствий ареста — а затем принимают решение относительно того, стоит ли игра свеч. По мнению Скарбека, именно идеи Беккера открыли экономической теории дорогу к изучению мира преступности.

Скарбек проходил обучение в магистратуре в Университете Джорджа Мейсона, бастионе теории рационального выбора. Его факультет довольно благосклонно относился к необычным предметам изучения: Робин Хансон (Robin Hanson) публиковал работы, посвященные тому, как торги могут использоваться для усиления демократического правительства, и утверждал, что заморозка головы человека после его смерти — это вполне рациональное решение. Питер Лисон (Peter Leeson) опубликовал в 2009 году книгу под названием «Невидимый крючок» (The Invisible Hook), где он рассказал об экономике пиратства. Научный руководитель Скарбека Питер Боуттке (Peter Boettke) попытался доказать, что курс советской экономики на самом деле был вполне разумным, если учитывать, что она контролировалась не только правительством, но и деятельностью граждан на черных и серых рынках.

По словам Скарбека, тюрьма — это чрезвычайно интересная сфера для приверженца теории рационального выбора: это место, где существует практически абсолютный контроль над субъектами экономической деятельности и где практически все сделки нуждаются в одобрении властей. Советское правительство имело гораздо меньше контроля над экономической деятельностью своих граждан по сравнению с той степенью контроля, который имеют тюремные надзиратели над несколькими долларами, находящимися в распоряжении заключенных. В обоих случаях это привело к возникновению альтернативных валют и скрытых рынков. Во многих тюрьмах средством расчетов стали сигареты. Но если в том или ином исправительном учреждении сигареты запрещены, их место могут занять другие валюты. Заключенные калифорнийских тюрем, к примеру, сейчас используют почтовые марки.

Одним из главных вопросов, касающихся тюремных банд — на жаргоне калифорнийских исправительных учреждений их называют «группами угрозы безопасности» — остается прежде всего то, почему они возникают. В конце концов, как говорит Скарбек, тюрьмы в Калифорнии существовали задолго до появления первых документальных подтверждений возникновения первой тюремной банды. В некоторых штатах подобных тюремных банд вообще не существует. Уличные банды существовали в Нью-Йорке более столетия, однако первая тюремная группировка появилась только в середине 1980-х годов.

По словам Скарбека, объяснение стоит искать в демографическом составе тюремного населения и в воспоминаниях и интервью заключенных. «До появления первых тюремных банд, — говорит он, — люди в тюрьмах выживали, следуя так называемому “кодексу заключенных”». Существует множество вариантов этого кодекса, однако все они сводятся к нескольким простым и коротким правилам, которые ветераны исправительных учреждений рассказывали новичкам вскоре после их поступления. «Все было предельно просто, — объясняет Скарбек. — Занимайся своим делом, не стучи ни на кого и по возможности старайся не беспокоить и не обманывать других заключенных».

Однако начиная с 1950-х годов ситуация изменилась. Тогда общее население тюрем резко выросло и стало более разнообразным в этническом и расовом смысле — и гораздо более непредсказуемым. В тюрьмы хлынул огромный поток преступников, осужденных впервые, которые зачастую были достаточно молодыми и соответственно гораздо менее восприимчивыми к советам матерых уголовников. Тогда правила, на протяжении долгого времени делавшие жизнь в тюрьме вполне терпимой, исчезли, и власти потеряли контроль над заключенными. Осужденным приходилось объединяться в целях самозащиты — а позже и в целях получения выгоды. В результате возникла первая калифорнийская тюремная группировка.

По словам Скарбека, этот момент рождения тюремной банды спровоцировал начало гонки вооружений, в ходе которой представители различных банд по очереди демонстрировали свою готовность причинить боль другим заключенным. Гонка вооружений продолжается до сих пор, и соотношение сил постоянно меняется. (Как сказали мне представители одной из тюрем, сейчас «Черная партизанская семья» несколько ослабла в связи с конфликтами в ее руководстве.) «Мексиканская мафия» была единственной латиноамериканской бандой до 1965 года, когда группа заключенных из Северной Калифорнии создала банду «Нуэстра Фамилия», которая начала борьбу с влиянием латиноамериканцев с юга. Старейшины тюремных банд – их называют маэстро — обучают молодых членов истории банд и поддерживают в них ненависть к представителям других группировок.

По мнению Скарбека, самое удивительное свойство тюремных банд заключается в том, что множество аспектов политики этих группировок, которые на первый взгляд являются источником непримиримой ненависти по отношению друг к другу, мгновенно исчезают, если они начинают угрожать стабильности тюремного сообщества. Возьмем, к примеру, «Арийское братство», известную своей жестокостью организацию, чьи члены, как правило, содержатся в одиночных камерах из-за того, что они слишком часто убивают своих сокамерников. Вы можете верить этому братству на слово, когда его члены называют себя расисткой организацией — то же самое касается и «Черной партизанской семьи», которая проповедует расистскую войну и призывает к насильственному свержению правительства. Но, по словам Скарбека, когда в некоторых тюрьмах ночью гаснет свет, лидеры всех банд желают спокойной ночи всем обитателям своих блоков. Единственная цель этого ритуала – продемонстрировать готовность главы каждой банды гарантировать, что его люли будут уважать тишину предстоящей ночи. Если какой-нибудь белый заключенный начнет кричать и разбудит всех обитателей блока, члены «Арийского братства» сами накажут его, чтобы чернокожие заключенные или латиноамериканцы не напали на одного из них. Власть белых — это одно, но необходимость поддерживать порядок и уважение ко сну других — превыше всего.

Еще одним заблуждением в отношении тюремных банд является идея о том, что это всего лишь уличные банды, члены которых попали за решетку. Между тем, история возникновения тюремных группировок представляет собой нечто почти противоположное: к примеру, «Мексиканская мафия» возникла в государственной тюрьме Deuel Vocational Institution в Трейси, штат Калифорния, в 1956 году, а позже ее члены появились на городских улицах. Сегодня отношение улицы к тюрьме можно назвать симбиотическим. «Молодые ребята на улицах видят в членах тюремных банд модели для подражания, — объясняет Чарльз Данджерфилд (Charles Dangerfield), бывший тюремный охранник, который теперь возглавляет калифорнийский Отдел по борьбе с преступными группировками в Сакраменто. — Получить тюремный срок — это как получить повышение до майора».

Однако, по мнению Скарбека, у тюремных банд есть еще одна функция по отношению к уличным преступникам. В своей статье, опубликованной в 2011 году в American Political Science Review, он выдвинул предположение о том, что тюрьма представляет собой необходимый механизм обеспечения порядка в сфере торговли наркотиками на улицах. Если все представители преступного мира рано или поздно отправятся в тюрьму или тесно связаны с теми, кто туда попадет, если все знают, что банды контролируют судьбу всех заключенных, тогда преступники на улицах будут бояться рассердить членов этих банд, потому что им или кому-то, кого они хорошо знают, придется заплатить за все проступки. В рамках этой структуры тюремные банды представляют собой своего рода шерифов и судей для тех людей, чей бизнес слишком сомнителен, чтобы они могли рассчитывать на справедливость традиционных источников правосудия. Используя тексты обвинений членов «Мексиканской мафии» со стороны федеральных властей, а также другие юридические документы, Скарбек обнаружил, что результатом контроля над тюрьмами, который осуществляют тюремные группировки, становится повышение степени упорядоченности сделок во внешнем преступном мире.

Банды осуществляют правосудие в том числе при помощи так называемого «списка плохих новостей». Если ваше имя попадает в этот список, члены банды нападут на вас, как только увидят — возможно, из-за того, что вы что-то украли у члена банды, находящегося на свободе, или не вернули долг за наркотики, или вас подозревают в стукачестве. По словам Скарбека, один из признаков того, что этот список является рационально используемым инструментом, а вовсе не бессмысленным механизмом мести, заключается в том, что банды очень тщательно следят за тем, чтобы имена удалялись из списка после уплаты всех долгов.

Никакие научные труды представителей законопослушного мира, как сказали мне охранники Пеликан-Бэй, не могут передать реальность тюремной жизни во всей ее жестокости. И я был готов к тому, что это окажется чистой правдой. В 2005 году в журнале Don Diva появилось интервью бывшего охранника тюрьмы Рикерс-Айленд, который очень красочно описал условия тюремной жизни. «[В каждой камере] есть грязный унитаз без крышки, ржавая раковина и металлический каркас, который называют койкой, — рассказал он. — Летом заключенные используют унитаз в качестве холодильника, чтобы молоко не нагревалось». Однако его описания тактики выживания заключенных оказались еще более красочным:

«Заключенные широко известны тем, что они носят бритвенные лезвия во рту. В тюрьме многие могут показать фокус с «выплевыванием лезвия». Если в столовой у вас возник спор с каким-нибудь заключенным, в следующее мгновение он может выплюнуть два лезвия, и на вашем лице появятся глубокие порезы… Ниггер превращается в Гудини, когда речь заходит о выживании. Выплевывание лезвий стало такой серьезной проблемой, что заключенные предпочитали сразу бить своих соперников в лицо, как только начинался конфликт. Это делалось для того, чтобы, если у вашего противника во рту есть лезвия, он порезался ими еще до того, как получит возможность их выплюнуть».
Однако я обнаружил, что сотрудники тюрьмы Пеликан-Бэй уже начали относиться к исправительным учреждениям так, как это делает Скарбек. Пока я находился там, лейтенант Джереми Фриск (Jeremy Frisk), следователь по делам организованных группировок в тюрьме, показал мне получасовую презентацию в PowerPoint, темой которой была административная изобретательность лидеров банд. Одним из последних слайдов стала фотография председателя правления компании Chrysler и иконы бизнеса 1980-х годов Ли Якокки (Lee Iacocca). «Он был очень умелым руководителем, — сказал Фриск, — он смог поднять Chrysler с порога банкротства. И он сумел сделать это благодаря своей управленческой стратегии: он ни разу в жизни не повернул ни одного рычага, он никогда не собирал машины. Но именно благодаря его идеям компания смогла заработать миллионы долларов». По словам Фриска, лидеры банд — это Ли Якокки тюремного мира, это блестящие менеджеры насилия. (С тех пор как я посмотрел эту презентацию, я больше не могу смотреть на фотографии Ли Якокки, не представляя при этом, как он засовывает бритвенные лезвия за щеку и в прямую кишку.)

Пеликан-Бэй была открыта в 1989 году и стала усовершенствованной версией двух других калифорнийских тюрем, Сан-Квентин и Фолсом, в которых до сих пор содержатся заключенные, но которые — как и раньше — представляют собой огромные загоны, совершенно не подходящие для того, чтобы эффективно контролировать поведение жестоких психопатов, постоянно пытающихся подорвать правила этих учреждений. По словам надзирателя Пеликан-Бэй Кларка Дукарта (Clark Ducart), даже самые безопасные блоки в Сан-Квентин устроены таким образом, что все заключенные могут одновременно выйти из своих камер и отправиться во двор, превратившись в совершенно неуправляемую массу. Проходы были сделаны узкими, и в них заключенные постоянно сталкиваются лицом к лицу друг с другом, что провоцирует нападения. «Заключенных могли зарезать прямо по пути в душ», — рассказал он мне. В Пеликан-Бэй, напротив, уровень контроля намного выше, и там существует гораздо больше рычагов воздействия на тех, кто замышляет преступление. Все ее население разделено на блоки, обитатели которых практически не контактируют между собой, и это позволяет руководству тюрьмы контролировать заключенных с учетом их принадлежности к той или иной банде. Определив, к какой группировке принадлежит тот иной заключенный, руководство тюрьмы может варьировать его местонахождение, степень его свободы и уровень наблюдения за ним до такой степени, которую сами заключенные считают удушающей и негуманной.

В каждом блоке в Пеликан-Бэй действуют пластиковые идентификационные карточки, которые позволяют следить за тем, в какой камере находится тот или иной заключенный. На этих карточках указано имя заключенного и его фотография. Однако самая важная информация скрыта в цвете этой карточки, который свидетельствует о принадлежности заключенного к той или иной группировке: зеленый м северные латиноамериканцы, розовый — южные латиноамериканцы, синий — чернокожие, белый — белые американцы, желтый — все остальные, в том числе американские индейцы, мексиканцы, лаосцы и эскимосы. Эта информация имеет ключевое значение в процессе поддержания порядка в исправительном учреждении. Сохранение баланса сил в блоках и предотвращение ситуаций, когда член одной банды попадает в окружение членов другой банды, требуют постоянного внимания со стороны сотрудников исправительного учреждения.

Во дворе, когда мы с Акостой наблюдали за тем, как заключенные собирались в группы, охранники точно знали, что происходит в этот момент, и могли вмешаться и прекратить четко спланированные действия этих банд. Все было на самом деле очевидным: почти у всех членов банд на теле есть татуировки, а у некоторых они есть даже на лице. Как сказал Роберт Митчум (Robert Mitchum) в ремейке фильма «Мыс страха», «я не знаю, смотреть на него или читать».

Любой диалог между офицерами и заключенными напоминал мне скорее переговоры, чем диктат. До того как закончилось время прогулки, надзиратели позволили мне осмотреть камеры заключенных. Камеры в Пеликан-Бэй были довольно удобными, особенно по сравнению с камерами Рикерс-Айленд, о которых я читал, несмотря на то, что в блоке стоял запах сырой раздевалки. Когда я заглянул в одну из камер, на раковине я увидел грязный металлический объект. Он был затупленным, к нему был прицеплен провод. «При помощи него заключенные кипятят воду, — объяснил Акоста. — Это противоречит правилам, но если заключенный не делает ничего дурного, надзиратель может оставить его». По его словам, если во время осмотра камеры охранник находит что-то запрещенное, он может положить этот предмет на койку, чтобы показать, что он знает об этом предмете и может конфисковать его в любой момент, если заключенный совершит какой-нибудь проступок.

Надзиратели попросили заключенных показать мне прием, получивший название «ловли на поддев»: на один конец веревки привязывается какой-нибудь предмет, потом его выталкивают в проход и начинают дергать за другой конец веревки так, чтобы этот предмет оказался у нужной камеры. Один из членов «Арийского братства» с поломанными зубами улыбнулся мне и сказал, что он может таким образом отправить в соседнюю камеру целую книгу. (На полке в его камере стояло однотомное издание «Хроник Нарнии» и самоучитель немецкого языка.) Прием «ловли на поддев» используется для распространения контрабанды, но, по словам Скарбека, он также является своего рода инструментом системы корпоративных коммуникаций — подобно пневматической почте.

Среди сообщений, которыми обмениваются заключенные, встречаются подробные анкеты, которые заполняют новички. В этом отношении «Нуэстра Фамилия» является особенно продвинутой группировкой, и внутри нее существует даже специальное сокращение для «анкеты новичков» — NAQ. «Когда заключенного приводят в его камеру, и за ним захлопывается дверь, он может получить такую анкету, написанную на клочке бумаги, привязанном к веревке, — рассказывает Скарбек. — И он должен подробно ответить на все вопросы этой анкеты». В анкете могут быть вопросы о совершенном им преступлении, о его судье, родственниках в других тюрьмах. Но в ней также могут быть вопросы, касающиеся того, где он жил на свободе и есть ли у него ресурсы, которые могли бы пригодиться банде. Все эти анкеты сравниваются и проверяются. В некоторых тюрьмах заключенные используют свои смартфоны, чтобы проверить детали через Facebook, и, по словам Скарбека, некоторые из них даже открывают аккаунты в LexisNexis. Заключенные учатся микрографии — техника написания и расшифровки очень мелких букв — чтобы иметь возможность передавать плотно свернутые листки бумаги, называемые «малявами», из одной тюрьмы в другую — как обычно пряча их в прямой кишке. Кистофер Акоста показал мне маляву, перехваченную в государственной тюрьме Коркоран, в которой рассказывалось о столкновении одной группировки с другой.

Найти маляву довольно трудно, потому что охранники не могут ежедневно проводить досмотр полостей тела каждого заключенного. Единственный способ контролировать известных членов группировок — поставить их в такие жесткие условия, которые делают коммуникации практически — но не совершенно — невозможными: к примеру, никакой свободы передвижений и общения с обычным тюремным населением и только редкие и тщательно контролируемые визиты посетителей.

За многие годы калифорнийская тюремная система успела испытать две стратегии управления бандами. Первая заключалась в том, чтобы раскалывать банды и помещать их членов в удаленные друг от друга тюрьмы таким образом, чтобы их влияние постепенно сходило на нет. Однако эта стратегия слишком часто приводила к тому, что банды давали метастазы, быстро заражая всю тюремную систему штата, а также системы других штатов и даже федеральную систему. Стратегия, которая появилась в 1990-е годы и которой исправительные учреждения придерживаются в настоящее время, заключается в том, чтобы найти главарей банды и по возможности собрать их всех в Пеликан-Бэй.

Пеликан-Бэй находится довольно далеко от основных опорных пунктов банд Лос-Анджелеса и Центральной долины. Эта тюрьма со всех сторон окружена лесом, полями марихуаны и побережьем. Более того, у руководства Пеликан-Бэй есть знания и средства, необходимые для изоляции и нейтрализации членов банд. В Департаменте исполнения наказаний и реабилитации заключенных в Сакраменто на стене висят постеры с фотографиями всех главарей основных банд — Ли Якокков, Стивов Джоббсов и Генри Фордов преступного мира – сгруппированных по тюрьмам, в которых они сидят. Большинство из них находятся в Пеликан-Бэй, зачастую отбывая там пожизненный срок — в здании в форме снежинки, называемом изоляционным блоком.

Разумеется, существуют такие методы контроля заключенных, которые никогда не внедрялись в американских тюрьмах в широких масштабах. Скарбек указывает на то, что блок Центральной мужской тюрьмы в Лос-Анджелесе, где содержатся геи и транссексуалы, является относительно безопасным местом и что там нет банд — настолько безопасным, что сотрудникам тюрьмы приходилось отсеивать заключенных традиционной ориентации, которые только притворядись геями, чтобы скрыться от тюремных банд. По мнению Шарона Доловича (Sharon Dolovich), профессора Калифорнийского университета, изучавшего этот вопрос, эта тюрьма попросту достаточно маленькая, поэтому ей легко управлять, и неясно, можно ли применять ее методы в более широких масштабах. Разумеется, можно легко внедрить гораздо менее просвещенные карательные практики. « В других странах применяются телесные наказания, которые недоступны властям американских тюрем», — говорит Скарбек. Пуля в шею, к примеру, является довольно мощным сдерживающим средством для любой тюремной банды, которая может образоваться в китайской тюрьме. Но в рамках американского права мы имеем такие тюрьмы, порядок в которых во многом держится на хищнической деятельности банд – и такие учреждения, как изоляционные блоки, представляющие собой попытку калифорнийской системы контролировать деятельность банд, устанавливая над их лидерами такой контроль и такие ограничения, с которыми никогда не сталкивалось большинство американских заключенных.

Когда вы попадаете в изоляционный блок, кажется, будто вы оказались в священном месте. После того как за вашей спиной с лязгом закрывается дверь, вокруг устанавливается гробовая тишина. Из центра «снежинки» этого блока, где расположен охранный пост, в разные стороны расходятся коридоры, в каждом из которых по обе стороны находятся камеры. Когда вы идете по коридору, повсюду слышится эхо ваших шагов. Там нет характерных звуков тюрьмы: никакого стука жестяных стаканов, никаких криков сумасшедших. Там царит могильная тишина, и даже когда вы доходите до тех частей «снежинки», где живут заключенные, вам кажется, что все вокруг погрузилось в состояние анабиоза.

На самом деле большинство заключенных попросту смотрят телевизор в наушниках. В сопровождении Кристофера Акосты я посетил блок, где в камерах находилось менее дюжины заключенных, у большинства из которых не было сокамерников. У входа туда я встретил женщину-охранника, которая, потребовав сначала, чтобы я предъявил удостоверение личности, показала мне доску с прикрепленными к ней фотографиями заключенных, каждая из которых имела определенный цветовой код. В основном там были латиноамериканцы и белые. Она показала мне листки бумаги, на которых было написано, что некоторым заключенным нужна пища халяль, хотя, как она подозревала, эти требования были составлены лишь для того, чтобы хоть как-то разбавить монотонность существования и заставить персонал работать, а вовсе не из желания строго следовать религиозным канонам. По ее словам, заключенным разрешают иметь телевизоры без динамиков и брать по 10 книг сразу.

Пока другие обитатели Пеликан-Бэй проводили время вместе во дворах главных корпусов, эти закоренелые члены банд не имели такой возможности. Вместо этого они могли каждый день ходить в просторное, безликое помещение с бетонными стенами, расположенное в конце коридора, чтобы погулять там в одиночестве. Крыша этого «двора» сделана из органического стекла, чтобы заключенные могли смотреть на небо, а в полу есть небольшое дренажное отверстие, посредством которого заключенные могут время от времени общаться с обитателями других блоков. В прошлом году заключенные использовали дренажные трубы унитазов, расположенных в их камерах, чтобы тайно общаться между собой и осуществлять руководство голодовкой заключенных по всему штату, протестовавших против условияй содержания в изоляционном блоке.

С грохотом и лязгом надзирательница открыла последнюю дверь, и мы с Акостой вошли в блок. Он предупредил меня, что со мной никто не станет говорить. Мы провели большую часть дня, обсуждая садистские наклонности людей, сидящих за решеткой в Пеликан-Бэй — то, как они стали экспертами в области изготовления оружия и как они могут превратить металлическую стойку койки или ребро двери в оружие, называемое «костедробилкой», которое может внезапно вылететь из камеры и воткнуться в шею или в печень. Поэтому я даже не надеялся взять интервью у обитателей этих камер.

Один из первых заключенных, которых я увидел, оказался довольно радушным, но при этом суетливым человеком. Это был латиноамериканец, который отказался назвать свое имя и ушел от ответа на вопрос о тюремных бандах, так ничего про них не рассказав. Единственное, что он сказал о себе, было то, что он сидит в тюрьме за убийство двоих человек. Дверь, которая отделяла меня от него, представляла собой стальную пластину с небольшими отверстиями в ней. Поговорив с ним всего несколько минут, я почувствовал, что у меня разболелась голова – отчасти из-за его совершенно безумного монолога, отчасти из-за той муаровой картинки, которая возникала перед глазами, когда я пытался его рассмотреть.

Проходя мимо камер, я пытался заговорить с каждым заключенным, но мне почти никто не отвечал. Один латиноамериканец с множеством татуировок на теле махнул на меня рукой, как будто пытался отогнать блоху. Большинство заключенных меня попросту игнорировали, а те из них, которые все же обратили на меня внимание, смотрели на меня так, будто я был добычей, и изредка произносили «нет». Наконец один заключенный в больших очках и с густыми усами сказал: «Тюремные банды? Здесь нет никаких тюремных банд». После этого он отвернулся к пустой стене и начал делать гимнастические упражнения.

Когда я вышел оттуда, и за мной закрылись двери, я сказал надзирательнице, что мне не удалось ни с кем поговорить. Ее это не удивило. По ее словам, любой их разговор может быть записан и использован против них.

Но даже в самых хорошо охраняемых тюрьмах и изоляторах власть надзирателей имеет свои пределы. Я разговаривал с надзирательницей довольно тихо и при этом не услышал ни единого звука со стороны камер. «Тут очень тихо, — сказал я, еще больше понизив голос, — они слышат, о чем мы говорим?»

«Каждое слово, — ответила она, — каждое наше слово».

 

Источник