Ее называли «прекрасной авантюристкой». Кто бы мог подумать, что испанская красотка станет правительницей Франции? И что от ее прихотей будут зависеть судьбы Европы и мира? Выбор, сделанный Шарлем Луи Наполеоном, творцом Второй империи, оказался роковым не только для него самого.



5 мая 1826 года, в Гранаде на свет появилась Евгения Монтихо, – по семейному преданию, она родилась во время землетрясения. Ее мать, происходившая из знатного испанского рода, была хорошо известна в кругах парижской богемы. У нее часто бывал Стендаль, а Мериме скрашивал часы ее ночного досуга.
Дочь же получила во Франции монастырское воспитание и увлеклась историей и политикой, что не мудрено в семье, где мать была убежденной бонапартисткой. Узнав, что президентом Франции стал племянник Наполеона, семья Монтихо — в это время она живет в Мадриде — срочно возвращается в Париж.
Евгения появляется в салонах. Рослая, голубоглазая испанка блистательна, как небо перед закатом. «У нее был ясный, трезвый, почти мужской ум, — писал ее биограф Октав Обри, — правда, ей недоставало образования. Зато она была более уравновешенной, чем мать, была не такой падкой до развлечений и внушала больше уважения. Она носила вечерние платья, непременно пошитые в лучших ателье, с огромным декольте, в котором красовались очень женственные, мягко ниспадавшие плечи... В манере вставать или садиться, прохаживаться по салону, слегка наклонившись, в умении отвечать на комплименты, раскрыть или сложить веер она выказывала столько грации и несомненного достоинства, что нельзя было не изумиться».

В 1850 году, на одном из приемов у Матильды, кузины новоизбранного президента, хозяйка, рассаживая гостей, отводит остроумной, очаровательной испанке место рядом с братом. Он слушает ее оживленную болтовню; она щебечет так быстро, что, кажется, сейчас запоет.
Она давно мечтала о таком, как Луи. «Мой супруг был мне близок по духу еще до того, как я познакомилась с ним, — записывал ее воспоминания французский историк Морис Палеолог. — Его безумные рыцарские подвиги в Страсбурге (в этом городе в 1836 году он пытался поднять восстание против французских властей. — А. В.) и Булони, его героическое поведение перед судом, венец мученика, возложенный на его чело в дни пребывания в тюрьме, его гордые заявления в 1848 году, его благородная любовь к отчизне — все это пленило меня».
С того вечера Евгения Монтихо и ее мать часто видятся с Наполеоном. Однажды их приглашают в летнюю резиденцию президента. С удивлением они не обнаруживают здесь никаких гостей. Луи Наполеон предлагает прелестной испанке прогуляться по аллее парка, но возвращается в расстроенных чувствах. Оказывается, Евгения — вовсе не из тех дам, которых он привык приглашать к себе, словно, «заказывая десерт». Клетка захлопнулась, а птичка вылетела.



Мадемуазель Монтихо живет в Мадриде, и ее несостоявшийся любовник подумывает о том, как покорить и женщину, и страну. Он готовится совершить и помолвку, и переворот. Евгении он отсылает почтительные письма, пишет о душевном одиночестве, жалуется на тяготы управления страной, мечтает обрести счастье. Ее ответы так умны, написаны таким отточенным слогом, что образ женщины, писавшей их, возносится для Наполеона на необычайную высоту. Он готов петь от любви, и слава Богу, что не знает: эти письма надиктовывает Евгении давний друг ее матери и блестящий мистификатор — Проспер Мериме.
«Прекрасно, — отвечал он посланнику в Лондоне, графу Валевскому, — я женюсь на принцессе Аделаиде фон Гогенлоэ (племяннице королевы Виктории), если ответ ее будет утвердителен». В другой раз он обещает жениться на дочери великого герцога Баденского. В третий — на внучке Мюрата, принцессе Стефании. Он стремится упрочить свою власть, завести наследника, породниться с одним из правящих домов Европы. «Если же нет, я тотчас женюсь на госпоже Монтихо». Нет. Все отвечают: «Нет».
И 8 января 1853 года Наполеон принимает решение: его дама сердца Евгения Монтихо станет его супругой и императрицей Франции. Две недели спустя в Тюильри собираются все «ветви власти»: сенаторы, министры, члены Законодательного корпуса и Государственного совета. В полдень перед ними предстает император.
«Внезапная тишина. Все тянут шеи. В зал входит невысокий, неуклюжий человек в генеральском мундире, с кривыми ногами. Медленно поднимается по ступеням на возвышение, приветствует собравшихся и, не глядя ни на кого, усаживается под балдахином трона. В его руке листок... Все умолкли; император нервически покручивает свою клиновидную бородку. Наконец, он привстает и медленно, с акцентом, нажитым в Аугсбурге, зачитывает заявление», — так описывал эту сцену французский историк Октав Обри.
«Дама, которую я избрал, благородного происхождения... Будучи набожной католичкой, она возносит к небу те же молитвы о благе Франции, что и я. Я отдал предпочтение женщине, которую люблю и уважаю.., ценя независимость, сердечную привязанность и семейное счастье выше династических предрассудков (о своих попытках «вклиниться в ряды монархов Европы» он, понятное дело, умалчивает. — А.В.), я нисколько не буду слабее, поскольку буду свободнее»...
Даже министры возмутились, узнав ее имя. Видный противник Наполеона, историк Адольф Тьер, брезгливо отозвался о сделанном выборе: «Наполеон — человек прозорливый. Если он будет теперь свергнут, то благодаря браку останется хотя бы испанским грандом».
Тридцатого января 1853 года царствующую чету венчал в Соборе парижской Богоматери архиепископ Парижа. Накануне Евгения и Луи заключили свой брак в Тюильри.




Толпы парижан ликованием встретили императрицу, одетую в белое атласное платье. По возвращении в Тюильри пара еще долго стояла на балконе под восторженные крики подданных.
Одним широким жестом императрица Евгения привлекла на свою сторону большинство парижан — узнав, что власти города готовы оплатить ей покупку бриллиантового колье на 600 тысяч франков, она сказала дарителям: «Вы сделаете меня гораздо счастливее, передав предназначенную сумму на благотворительные цели. Я не хочу, чтобы моя свадьба стала бременем для страны, которой я теперь принадлежу».
Глядя на этот идиллический дуэт, не сразу поймешь, что Евгения и Луи поют на разные голоса. У супругов немалая разница в возрасте — почти двадцать лет; их разделяют происхождение и воспитание; их интересы разнятся.
Собственно говоря, у Луи интересы, недоступные жене: естественные науки (век ХIХ, век новой техники и великих открытий, — это торжество прогресса), а еще его увлекает труд журналиста — он с юности сочиняет статьи. Печать будет любимым детищем императора, отстаивающего идеи «либерализма»: он прихлопнет все оппозиционные газеты и журналы, а кандидатуры редакторов остальных изданий поручит утверждать министру внутренних дел. У опереточного Луи есть талант превращать все в фарс — даже свободу слова.
Императрица не вмешивается в эти пустяки и блистательно разыгрывает свою роль на подмостках светской сцены. С первых дней семейной жизни она — та «свита», что творит образ монарха. Лишь только Луи входит в комнату, она почтительно встает, даже если рядом нет никого. Он — повелитель; она — его подданная.
Но постепенно она все увереннее чувствует себя на вершине власти. Авантюризм мужа, словно болезнь, разлитая в воздухе, заражает и ее, что роковым образом скажется на судьбах и самого Наполеона, и всей Франции. Об этой поре жизни Евгении сохранилось немало воспоминаний.
Придворный врач, д-р Бартез, писал: «Она очень много говорила; обычно беседу вела она, то и дело быстро задавая вопросы. Она высказывала непререкаемые мнения; ее речь была живой, энергичной и не лишенной остроумия. Она была полна предрассудков, часто смешных, но отстаивала их очень категорично... Идеи, защищаемые ей, как правило, были никак не обоснованы, да и ценность их была сомнительна».
Австрийский посланник в Париже, граф Йозеф Александр фон Хюбнер, так описывает званый обед во дворце Наполеона: «Императрица была очень словоохотлива и принялась говорить еще больше, когда император, сославшись на сильную мигрень, вынужден был покинуть стол. По обычаю всех испанок она постоянно меняла тему. Обед, начинавшийся в тисках строгого этикета,.. в конце концов, превратился в tertuglia espagniole, на которую собираются лишь близкие знакомые и где каждый говорит о наболевшем и все называет своими истинными именами».
Когда-то Стендаль написал, что при дворе Наполеона I было смертельно скучно. А вот светские новости от Евгении Монтихо не лишены скандального привкуса.



Императрица не считается с этикетом. При ее дворе встретишь то певичек, чья репутация давно поистрепалась, то астрологов, то заезжего американского спирита Дэвида Юма, вызывающего из бездны времен дух великого Наполеона. Гости порой дурачатся как дети: подтрунивают над кем-нибудь, играют в шарады.
Наполеон Третий теперь тоже — персонаж светских новостей, но книга его жизни становится все скучнее. Он все еще правит судьбами людей, но его собственная судьба стремительно обесцвечивается. Двадцать лет спустя после авантюры в Булони требуется новый персонаж — прекрасная авантюристка. Игра идет теперь в четыре руки. Евгения под одобрительные взоры мастера политических трюков все решительнее делает свои ходы. Что ж, она не теряет времени даром и в череде званых обедов и салонных посиделок находит минуты, чтобы поучиться политическим гамбитам и дебютам. Вот что она рассказывает Морису Палеологу:
«Я изо всех сил старалась научиться разбираться в тех сложных проблемах, что занимали императора. Я заставляла его растолковывать мне их. Я делала записи; я прочитывала все, что, как мне говорили, поможет мне это понять. Меня в высшей степени занимала дипломатия; я не знала большего увлечения, чем... беседовать о ней с иностранными государственными мужами, посещавшими Тюильри... Меня обвиняли в том, что я легкомысленная и ветреная, что я кокетка и трачу деньги без счета. Бог знает что!.. Видели бы они мои тетради, в которые я ежедневно заносила плоды учебы!» Она даже вырезает из журналов научные статьи, чтобы их суть растолковал ей как-нибудь Мериме.
Но они слишком разные.
Среди пылких и легкомысленных французов Луи — настоящий немец. Неожиданно придя к власти, он теперь дорожит ей; он расчетливо педантичен даже в своих заблуждениях. Евгения же опрометчива и несдержанна. Когда речь идет о политике, она не стесняется в выражениях. Для ее испанского сердца враги, что быки, которых она готова дразнить, а потом прикончить. Так старательная ученица против своей воли превращается в «роковую миледи».
С 1859 года императрица неизменно присутствует на заседаниях кабинета министров. Когда в апреле 1859 года Франция развязала войну с Австрией ради освобождения земель Северной Италии и стала наносить австрийцам поражение за поражением, это она, Евгения (по ее же признанию впоследствии Морису Палеологу), быстро остановила «эту ненужную войну». Ведь в Германии собирались мобилизовать в помощь Австрии армию численностью в 300 тысяч человек! «В те дни я словно предвкушала те ужасные страхи, что мне доведется испытать в 1870 году... Я упросила супруга думать больше о Франции, а потому заключить мир. Он согласился с моими доводами и двенадцать дней спустя заключил соглашение с Францем Иосифом».
В то время Франция, как и в 1811, стояла на вершине могущества. Без одобрения ее императора не могло совершиться ни одно важное событие в политической жизни Европы. Судьбы мира вершились в Париже, и нити этих судеб все чаще держала в руках (или выхватывала у мужа?) женщина, «прекрасная авантюристка», «роковая богиня Европы».
В 1861 году именно она, познакомившись на курорте в Биаррице с неким мексиканским эмигрантом по имени Хосе Идальго, убедила своего мужа «навести порядок» в Мексике. Навязанный этой стране режим продержится у власти лишь до окончания гражданской войны в США. Затем из Соединенных Штатов его противникам станут поступать в огромном количестве деньги, оружие и снаряжение, и в марте 1867 года последний французский солдат покинет мексиканскую землю, а императора Максимилиана арестуют и расстреляют повстанцы...
А Евгения теперь играла судьбой Франции. В 1870 году, когда в стране разразился кризис, именно она заявила: «Только война спасет империю». И заставила императора согласиться на войну с Пруссией, чтобы, по ее словам, избежать революции. «Хорошо, дело сделано», — медленно скажет он. К этому времени больной император казался лишь тенью того авантюриста, что когда-то, взяв с собой несколько десятков приятелей, отправился завоевывать Францию. Теперь ему не хватало сил даже ответить на дерзость.
«В вас, конечно, нет ничего от великого императора», — однажды сказал ему, фрондируя, родственник, намекнув на Наполеона I. «Ты ошибаешься, мой дорогой, у меня есть его фамилия» – вяло возразил император. Носитель фамилии казался глубоким старцем. Его инстинктивный дар выпутываться из любых политических лабиринтов внезапно оставил его. Теперь его жена, давно поверившая, что управлять государством легко, пыталась, повинуясь наитию, двигать фигуры пешек на политической карте мира. Он же равнодушно ждал эпилога. Ждал в Париже, в Седане, в немецком плену.



В последние годы правления Наполеона III императрицу все чаще охватывали дурные предчувствия. «Моя жизнь подходит к концу, но я воскресну в своем сыне», — писала она в 1869 году. Она не знала тогда, что ей суждено увидеть Седанскую катастрофу, падение Второй империи, бежать из страны, прожить еще полвека в изгнании и пережить своего сына на сорок лет.
Восьмого января 1873 года бывший император, поселившийся в Великобритании, умрет от последствий операции.
Через шесть лет единственный сын Луи Наполеона и Евгении Монтихо — она так надеялась, что французский народ одумается и призовет его править страной! — погибнет в Южной Африке, в сражении с зулусами, защищая интересы Британской империи.
В день окончания Первой мировой войны при известии о поражении Германии бывшая императрица Евгения скажет: «Я на коленях благодарю Господа, что дожила до этого дня!.. Он вознаградил меня за все... Теперь я могу умереть с поднятой головой, примирившись с Францией, которой нечем меня больше упрекнуть...»

Использованы портреты императрицы Евгении, написанные Францем Ксавье Винтерхальтером

Источник