A bas Ninon, a bas Ninon,
A bas Ninon de L'Enclos!
Нинон де Ланкло была первой женщиной, воплотившей идею свободной любви, исполненной благородства, в чисто французской обстановке изящества, литературной беседы и в изысканном обществе салона, ставшего прославленной школой светской жизни для молодых людей. В салонах они проходили период любовного ученичества.
На фоне нравов семнадцатого века Нинон выглядела средневековой дамой, с пылом боровшейся за личную свободу, что часто вызывало в современниках скорее восхищение, чем желание критиковать ее. Она не принадлежала к числу выдающихся красавиц своего времени, и портреты не могут верно передать то, что не вмещается в рамки — очарование жизни.

Нинон де Ланкло
Со слов современников мы знаем, что у Нинон был приятный цвет лица и великолепные глаза, «сладострастно-томные и блестящие», которые выдавали ее пылкий темперамент. «Я всегда знал, когда Нинон одержала новую победу,— писал Сент-Эвремон,— потому что тогда ее глаза сверкали ярче, нежели всегда». Нинон сохраняла свое очарование, даже когда ей было далеко за шестьдесят, и воспламеняла целые династии (!) любовников. (Двойной подбородок не портил ее красоты. Поэт шестнадцатого столетия Гийом дю Сабль считал, что это — одна из семи прелестей женщин.) От Нинон были без ума три поколения маркизов де Севинье, а ее биография читается как романтическая беллетристика.
Бунтаркой Нинон была еще в детстве, когда протестовала против принятой в то время скучной, ограниченной системы воспитания девочек. К счастью, отец Нинон был близким ей по духу, свободомыслящим человеком. Он учил дочь современным языкам — испанскому, итальянскому, английскому — и брал ее с собой в Булонский лес кататься верхом. Когда Нинон было одиннадцать лет, она написала отцу решительное письмо. «Если бы я была мальчиком,— говорилось в нем,— то Вы могли бы научить меня ездить верхом и владеть оружием — мне это нравится гораздо больше, чем крутить в руках четки. Для меня настал момент объявить Вам, что я решила не быть больше девочкой, а стать мальчиком. Не могли бы Вы поэтому устроить так, чтобы я приехала к Вам, дабы получить приличествующее моему новому полу образование?» Это пылкое письмо Нинон отослала без ведома матери. Отец, поймав дочь на слове, заказал для нее мужской костюм. Знакомые поздравляли его с красивым сыном, когда встречали их в Булонском лесу во время верховой прогулки.
Позже, когда образование было завершено, Нинон не скрывала, что замужество в ее дальнейшие жизненные планы не входит. Поселившись на улице Турнель, она открыла литературный салон, в котором принимала изысканное смешанное общество, состоявшее из дворян, писателей и художников. Неподалеку жила другая знаменитая куртизанка, Марион Делорм. Иногда им случалось отбивать друг у друга любовников. Марион скончалась, приняв (с целью прервать беременность) слишком большую дозу мышьяка. Перед смертью она исповедовалась десять раз, так как, по ее словам, снова и снова вспоминала о грехах, которые поначалу забыла упомянуть в длинном списке, предварительно ею составленном. На чело усопшей Марион возложили девичий веночек, что изрядно позабавило всех, кто хорошо ее знал.

Марион Делорм
Нинон не верила в платонические идеалы и называла «янсенистами от любви» недотрог. «О нежные любовные чувства,— писала она как-то Марсильяку, своему возлюбленному,— благословенное слияние душ и даруемые нам Небесами несказанные удовольствия — почему вы связаны с обманом органов чувств и почему на дне чаши такого наслаждения лежат угрызения совести?»
Когда у Нинон родилась дочь, то установить отцовство оказалось такой трудной задачей, что графу де Фиеску и аббату д'Эффа ничего другого не оставалось, кроме как бросить жребий на игральных костях. Де Фиеск, выиграв, взял на себя расходы по содержанию ребенка и дал девочке образование. Нинон предприняла несколько вялых попыток разыскать отнятое у нее дитя, но вскоре оставила эту затею. Недостаток материнского чувства был в ее характере наиболее неприятной чертой, которой суждено было стать причиной трагедии. (В то время в этом не было ничего необычного, судя по тому, сколько брошенных детей слонялось по улицам Парижа. Проповедник Оливье Майяр, живший в шестнадцатом столетии, с негодованием говорил о множестве младенцев, которых топили в отхожих местах или в реке; казалось, материнские чувства пробудились только к концу семнадцатого столетия. Кстати, единственные трогательные образы матерей в драматургии семнадцатого века — это героини Расина: Андромаха и Иозавет.)
Многие из поклонников Нинон хотели на ней жениться, но она смеялась над ними, ожидая, когда пройдет их очередной каприз. Иногда она разыгрывала их, чтобы заставить выкинуть эту блажь из головы. Один молодой человек так увлекся Нинон, что ей удалось убедить его отписать большую часть своего состояния на ее имя. Задолго до предполагаемого дня свадьбы пыл жениха поостыл, как Нинон и предполагала. В одно прекрасное утро, когда он стоял за ее туалетным столиком, Нинон велела ему снять с ее левого виска папильотку. «Вы можете взять ее на память»,— улыбаясь, произнесла мадемуазель де Ланкло. Молодой человек был вне себя от радости: «папильотка» оказалась его счетом на восемьдесят тысяч фунтов! Нинон освободила его от обязательства, предупредив, чтобы впредь он был осторожнее и не давал таких опрометчивых обещаний.
Ватто Les Charmes de la vie (The Delights of Life)
Романы этой женщины редко продолжались дольше трех месяцев. Не приходится удивляться ее замечанию: «В природе нет ничего более разнообразного, нежели удовольствия любви, даже несмотря на то, что они всегда одни и те же!» За ужином она не пила ничего, кроме воды, но Сент-Бёв отмечал: «Она была пьяна от супа, который ела, от вина, которое пил ее сосед, от своих собственных нескончаемых острот и веселья».
В ее жизни был трудный период, когда она стараниями мадам де Монтеспан оказалась в Доме кающихся распутниц.Монтеспан недолюбливала мадемуазель де Ланкло, бывшую в хороших отношениях с Франсуазой Скаррон — будущей мадам де Ментенон, соперницей маркизы.

мадам де Монтеспан
Мольер, ее друг, принятый при дворе, ходатайствовал за нее перед его величеством, уверяя, что Нинон не была ни распутницей, ни кающейся.
Когда Нинон было за шестьдесят (она все еще была обворожительна и не потеряла своей знаменитой способности очаровывать мужчин), в ее жизни произошла трагедия, о которой я уже упоминала выше. Однажды ее бывший любовник, маркиз де Жерсей из Бретани, сообщил, что посылает к ней их двадцатидвухлетнего сына, чтобы та ввела его в круг своих изысканных друзей. Он подчеркивал, что Нинон ни при каких обстоятельствах не должна открывать молодому человеку тайны его происхождения. Нинон привязалась к сыну, но вскоре произошло страшное: юноша безумно ее полюбил. Нинон запретила ему посещать свой дом, когда поняла это, но молодой человек настоял на последнем свидании, во время которого признался ей в любви. Когда он подошел, чтобы заключить ее в объятия, Нинон отшатнулась и прорыдала, закрыв лицо руками: «Я — ваша мать!» Молодой маркиз, остолбенев, молча глядел на нее. Затем он бросился в сад, выхватил шпагу и закололся. Нинон побежала за ним и успела лишь подхватить его, когда он падал. Он умер у нее на руках. После этого Нинон надолго слегла. Ее верная подруга, мадам Скаррон, ухаживала за ней. Но с того дня и до самой смерти Нинон отказалась от общества, держалась скромно, с достоинством и предпочитала, чтобы ее называли просто — «мадемуазель де Ланкло». «Нинон,— писал Сент-Фуа,— вела дурную жизнь, но была прекрасной собеседницей. Нинон столь же редки, как и Корнели — на долю семнадцатого века выпало рождать в каждом отдельном жанре великие и изумительные личности».