А я вечным живу бегом,
Я рожден, чтоб не быть слабым.
Если хочешь, беги следом,
Ну а хочешь, попробуй рядом.

Нарисуем дыханьем надежду,
Только ровно, без сбоев, одышек.
И, чтоб не было лишнего между,
Побежали со мною по крышам.

А дальше муза ушла)))

В этой квартире останавливается время.
Теряешь работу, бросаешь институт, забываешь прошлых друзей. Находишь новых.
Замираешь где-то в невесомости. И некуда бежать, некуда спешить.
Все так медленно и приятно.
А иногда хочется выпасть из окна. И столько раз сидишь на подоконнике, но понимаешь, что никогда этого не сделаешь. Не здесь. Не сейчас, не в этой квартире.
Вечный интернет, вечные "приходящие друзья", вечные вечеринки. Вечный виски.
И откуда-то беруться деньги. Они есть всегда, из разных непонятных источников. Не то чтобы много, но есть.
На вечеринки хватает. На выпивку тоже.
Закрываешь глаза и плывешь. От того ли, что накурено? От едкого дыма марихуаны? нет, от потери времени.
А за окном меняются дни и ночи, меняются года.
Здесь все по-прежнему, как было год, пять, десять лет назад.
Здесь даже можно позволить себе плакать. Это не твоя жизь. Твоя начнется, когда ты выйдешь за дверь.
Пока же это ничья.
Наслаждайся.

Ты ведь знаешь, что я не заплачу,
И не попрошу тебя вновь вернуться,
Если нашла ты счастье,
Дай тебе Бог в него окунуться.

Улетай, я держать не стану,
Попрощался уж с прошлым верно,
Разреши лишь в мечтах оставлю
Рыжие пряди, теплое сено.

Эта осень нам звезды открыла
В той прохладе, которой мало.
После страсти, что нас изводила,
Этот холод ты так желала.

И не нужно мне было солнца,
Мне с излишком хватало жара,
Лишь в волос водопад зарыться
И вдохнуть аромат пожара.

Я желаю тебе только счастья,
Пусть с другим ты уходишь греться,
Я ведь должен один остаться,
Чтоб суметь оценить вкус детства

- Нам бы только до неба добраться!

- Тише, милая, не кричи.
- Неужели мы сможем подняться?..
- Тише, тише. Ты только молчи.

Мимо сотен дверей и пролетов,
Мимо мест, где мы пили вино,
Мимо сотен разбитых осколков,
Мы туда, где открыто окно.

- Ты скажи мне, не сон это, милый?
Так бывает обычно во сне:
Этот запах полыни и сумрак унылый
Слишком ранят в своей простоте.

Заглушая ладонью одышки приливы,
На последнюю стали ступень.
- Помоги мне. Ты слышишь? мой милый…
Слишком резко очерчена тень.

- К этой тьме мы стремились веками, -
Повернувшись ко мне, он сказал, -
Для того чтоб мы стали Богами,
Я нам лестницу в небо создал.

Ты не бойся чернильного неба над нами,
Все острее в полночной тиши,
Мы шагнем, наконец, и узнаем, что знали:
Звезды ярче сияют в ночи.

Я наконец понял, почему она мне нужна... именно из-за таких фраз, именно из-за такого "небанального" отношения ко всему...

Вверх по лестнице, сквозь решотку...

Высокий холодный воздух

Мое невыспавшееся недовольство...

- Leave your winter on the ground. It's sunrise now.

Молчание, пледы, бутылка вина, два бокала, шоколад и 27 этаж

Я прекрасно помню тот день, когда впервые увидел ее: последний курс, обычное, ничем не примечательное буднее утро. Я шел на урок Трансфигурации, когда меня остановил декан нашего факультета.
- Мистер Малфой, пройдемте со мной.
Тогда, в кабинете директора я увидел ее. Испытал ли я потрясение? Нет. Это был шок.
Ко мне спиной стояла девушка, явно моложе меня… может на год или два, но не это удивило меня. Волосы. Белоснежные волосы, чуть завиваясь, спускались по ее плечам.
"Должно быть у нее тоже в роду были Вейлы", - подумал я.
- Мистер Малфой, присаживайтесь, - откуда-то издалека донесся до меня голос директора.
Я двинулся от дверей в их сторону, но тут, с присущей ранее во всем мире только мне изящностью, девушка повернулась и посмотрела на меня. Я остановился. Это было неправильно. Я словно смотрел в зеркало, неправильное зеркало. И в этом зеркале я был девушкой. То же узковатое лицо, обрамленное серебристыми волосами, те же правильные очертания губ, скул, те же глаза цвета стали. Моя бровь неумолимо поползла вверх… ее тоже… неправильно!
Я бы, наверное, так и стоял, если бы не…
- Привет, братец, - легкая ухмылка.
Тут я пришел в себя окончательно.
- Браво, профессор, вы решили приукрасить человечество и взяли меня за образец? Одобряю, - усмехнулся я.

Тогда мне и в голову не могло придти, что она назвала меня "братцем", исходя из действительности.
Я помню, как позже без устали наблюдал за ней, пытаясь найти изъяны, пытаясь доказать самому себе, что я – единственный потомок Малфоев.
Но все, абсолютно все в ней указывало на принадлежность моей фамилии.
Она была невысокого роста, однако благодаря своей стройности, а так же чему-то еще, совершенно неуловимому, казалась куда выше.
И эта ее манера носить обычную школьную мантию, словно это не обычная черная мантия, а что-то необыкновенно изящное.
Отрицать было бесполезно. Я был не один, не одинок, теперь нас было двое… одиноких, носящих фамилию Малфой.
Сестра.
Светловолосая аристократка со снулыми глазами и томным голосом, звучащим, как звон галлеонов. Она всегда напоминала мне музыкальный инструмент – что-то типа скрипки… утонченная и вся трепещущая.
С того дня прошло уже много лет, и я могу точно сказать, что нас связывает: любовь, любовь состоящая из детской привязанности, отчаянной гордости и клановой верности.

- Так это я во всем виновата? Я? – спокойно спросила девочка, ещё плохо осознавая всю боль, которую ей только что причинили. – И после двенадцати лет молчания ты наконец-то сказала мне об этом….

Мать сидела напротив дочери, лицо её исказил гнев. Сегодня она дала волю словам, давно жившим в её голове и постоянно рвущимся наружу, каждый день, каждую минуту, а особенно в порывах ссор и недовольства.

Девочка медленно поднялась со своего места.

Захотелось убежать.

Да, именно так она и поступит сейчас, именно это ей и нужно. Она знала, что мать никогда не питала к ней особо нежных чувств, может только в редкие минуты гордилась её успехами в школе, перед другими матерями. Но сейчас это было уже не важно. Мать не любила отца, да и её не любила, как теперь выяснилось.

Сегодня, наконец, она поняла, что было постоянной причиной ссор её родителей. Вот из-за чего были все размолвки, вот из-за чего были все эти истерики, вот из-за чего у неё не было настоящей семьи.

Из-за неё же самой.

Подальше отсюда, быстрее! К отцу! Вот он-то действительно её любит и ни в чем не обвиняет. Просто он мужчина и скрывает чувства. Зато он никогда ей не лгал! Никогда, она уверена.

И она бежит.

Сейчас он на работе, он всегда там допоздна.

Она бежит.

Нет, ей не могли лгать все, просто не могли!  Сейчас отец всё объяснит и скажет, что он любит и её, и её мать. Пусть эта женщина его не любит, но он-то… должен.

Бежит.

Ведь нельзя двенадцать лет быть верным нелюбимой семье… ведь так?

Лестница. Ещё. И ещё одна. Вот дверь в его кабинет.

Сейчас всё будет хорошо и спокойно. Надо отдышаться. Сейчас он обнимет и скажет: "Просто не думай об этом. Ведь я-то люблю вас обеих, моя маленькая девочка". Да, именно так он и скажет. А потом она улыбнётся. И всё пройдет.

Девочка открывает дверь. Она не сразу понимает, что происходит в кабинете. Но медленно, словно душащий яд, зарождается груди, а затем подкатывает к горлу тошнота. В голове яркой вспышкой встает картина, проникая в мозг через широко распахнутые глаза.

Вот он, отец….

Отец, никогда не позволявший ей даже усомниться в своей честности. Отец, который каждый день приходил с работы в одно и то же время. Отец, который всегда приносил домой деньги, который целовал мать перед уходом. Отец, который всегда желал ей спокойной ночи, который проводил все выходные дома. Отец, которого она так любила и считала идеалом. Отец, который должен был любить их….

Отец.

Но что тогда это за женщина, сидящая у него на коленях, так голодно облизывающая его губы? Почему же руки отца так жадно впились ей в бедра? Кто она? Зачем она здесь? За что? – глупые вопросы. И она знает ответ.

Теперь знает.

Мгновенно, больше не терпя ни секунды, в один миг рушится всё окончательно. Рушится мир, рушится правда.

Нет, она отказывается это понимать… не хочет, не будет, не станет.

- Вон! – громкий крик отца.

Сознание улетучилось.

- Пошла вон отсюда!

И снова бежать.

Снова лестницы, двери, пролеты.

Вот выход на улицу. Свежий вечерний воздух волной накрыл её, она вдохнула полной грудью, будто это был последний в её жизни вдох, но не остановилась, несмотря на резкую боль в легких. Сознание вернулось на место рывком.

Прочь. Как можно дальше. Как можно быстрее.

Впереди деревья. Да, туда, именно туда.

И там, скрытая густыми кронами и раскидистыми кустами от посторонних глаз, она дала волю слезам, упав коленями на рыхлую и прохладную землю.

- Ненавижу! Ненавижу вас! – казалось, если она не выкрикнет эти слова, они задушат, сожрут её изнутри, измельчат на части, выжгут мозг.

Гнев, жалость к самой себе, беспомощность, обиды всего дня, подавляемые верой и незрелостью ребенка, возомнившего себя взрослым, вырвались наружу и пролились слезами. Это были последние слезы её детства, она плакала навзрыд, так, как плачут взрослые женщины, с наслаждением, нетерпением и страстью.

Она выплакала в этот час неистовство гнева и доверчивость, и любовь, и простодушное уважение, и веру – всё своё детство.

И только луна стала свидетелем этого перерождения. Только луна наблюдала, как маленькая девочка поднималась с колен, прощаясь с неопытностью, учась ненавидеть.

И только этой наблюдательнице она поклялась, что уже не вернется… никогда, никуда, ни к чему.

Все вперемешку: дождь, ветер, снова дождь. Освежающие капли, а хочется выть волком на весь мир. Хочется кричать еще громче, громче оттого, что сам не слышишь своего крика. А так желаешь… хоть звук. И тебе кажется, что ты плачешь, но нет, родной дождь взял на себя эту обязанность, он так ласково и нежно скользит по твоим щекам, по твоему лицу. А ты рассматриваешь старый шрам, пересекающий ладонь, в бликах редких фонарей. Тебе противен этот мир до тошноты. Что есть он без музыки? Что есть он без звуков? Три дня ты не слышишь нот – ты не живешь, ты существуешь. Долбанное сердце…. И хочется выколоть себе глаза. Зачем видеть то, где ты находишься, если тебя тошнит от всего? Оставить лишь ощущения. Кожа всегда дарила то, что тебе было нужно. И ты закрываешь глаза… ты не слышишь, ты не видишь… лишь острые капли высыхают от ветра на твоем теле.

Ты знаешь, что кто-то прошел рядом, ты это почувствовал, ты почувствовал это кожей, да и воздух наполнился незнакомым запахом… какой противный одеколон. А ты здесь… ты замерзаешь… как же сладка ночь на вкус! Холодная и мокрая трава принимает тебя к себе. И ты ей благодарен, действительно благодарен, как никому больше. И где-то в районе лба снова начинает звучать музыка. Ты ее не слышишь – ты ее помнишь. Всю. До последней ноты… и наслаждение. А ведь уже два дня не было дождей. Эта ночь для тебя, эта ночь, чтобы ты не смотрел снова в распахнутое окно с вожделением и грустью на луну.

Сталь в твоей руке… нет, ты не собираешься кончать с… жизнью?.. знакомый меч, ты помнишь каждую царапину на нем, каждую букву, каждый рисунок… ты совсем помешался на выдуманном мире. Даже гравировка оттуда. Зачем тебе все это? Но… ты проводишь пальцами по клинку и знаешь, что там… там влажная сталь… там надпись «Terminus Est»… там роза, перевитая змеей… там изумрудные камни на серебряной рукояти… там… там – ты.

Ты чувствуешь, что дождь начинается снова, кусочек неба только что коснулся твоей щеки… или ты все же плачешь?.. нет, рубашка снова становится влажной… тонкий материал не мешает чувствовать лед. А вот теперь ты плачешь! и, с нескрываемым удовольствием, с наслаждением, с блаженством, медленно, но уверенно проводишь мечом по своей ладони, задыхаясь от ощущений, от боли, от того, что снова чувствуешь себя живым, чувствуешь, что в тебе, несмотря на все, осталось хоть что-то горячее. И сейчас эти остатки тепла текут по твоей руке, текут на траву, смешиваясь с дождем… на землю, согревая ее. Да, по старому шраму… больше чувств.

Так ли ты плох, каким считают тебя окружающие? Разве можно тебя назвать бесчувственным? Разве можно?.. если ты ненавидишь, умеешь ненавидеть, если ты слушаешь лишь себя, если мстишь, если бываешь груб и никогда нежен, если презираешь любовь и играешь по своим правилам, если… да много этих «если», но можно ли назвать тебя плохим? Можно ли назвать тебя злом/ублюдком/самовлюбленным/эгоистом? (нужное подчеркнуть).

Ведь ты знаешь, что есть жизнь.

Рука скользнула на грудь… опять рубашка заплыла кровью, ты чувствуешь, как промокшая ткань становится теплее и, почти мгновенно, остывает. Жизнь здесь и сейчас: когда не видишь людей, огней, домов, когда не слышишь машин, разговоров, вертолетов.

Жизнь – это ты. Это твоя фантазия. Это то, как ты чувствуешь удары дождя о траву, как она вздрагивает от его прикосновений, как наслаждается его холодом и живительной влагой после жаркого дня вместе с тобой. Это сейчас, когда ты слился со всем миром, настоящим миром, миром, который тебе нужен, дорог, необходим. Жизнь – это обжигающий грудь воздух, это взрывной ветер, это запах ночи, бесцеремонно владеющий твоим нутром, это сладость облаков на губах. Жизнь – это твое воображение.

И усмешка, зарождающаяся в глубине души, ведь в голове все равно этот долбанный вопрос: а что такое жизнь? Что такое жизнь, Малфой?



Крик с надрывом. В глубину ночи. Теперь он звучит, как дрожь груди, как затаившееся на мгновение сердце, как скачек где-то чуть ниже горла.

Люди! Когда же вы услышите музыку?! Когда услышите что-то, кроме слов? Нет, вам так проще… когда кто-то другой говорит за вас, когда кто-то другой рассказывает историю вашей жизни, когда не приходится задумываться и выстраивать самому чувства.
Вы ведь на много бессердечнее меня… вы не можете… вы ничего не можете….

Вы – мой кошмар. Я никогда не хотел быть таким. И я не был. Пусть вы считали меня выродком, пусть не считали человеком… это лишь приносило мне счастье. А кто-то когда-то спросил, что есть для меня счастье....

Счастье – не быть, как вы, счастье – понимать, что ты – другой.

А что вообще такое счастье?

И боли уже нет... просто нет ничего, ничего, что могло бы "разбудить" меня.
Осталось лишь равнодушие... ты не успеешь... да и я не позволю
Да, сейчас я пьян, но пи пишу то, что должен... то, считаю нужным и должным...
а сегодня, когда были сумерки, было так приятно смотреть нецветок на окне... на одниокую розу в вазе, прислоненную к стеклу, знающую темпереатуру за окном...
Бред какой-то... пишу... не понимаю "что", хотяы нет... понимаю... и дщаже стараюсь проверять ошибки, как и на любом другом иностраноом языке...
да, русский уже успел стать для меня иностранным... я вообще не знаю, какой язык "мой"... пишу на автомате... многое стираю... зачем? не знаю... не хочется вспоминать об этом завтра...
Потерять всех! чтоб не было больно никому... все-таки любовь эгоистична... а я не хочу быть эгоистом...
Сейчас понимаю, что пишу, а завтра, возможно, удалю эту запись... с каждым глотком виски все сложнее понимать... много... слишком много ошибок... ненужных... за последнее время они участились. Хочу клавиатуру, на которой есть русские буквы...
Кпакой же я дурак! Малфой! даже ты бываешь пьян...
и ничего не слышно... сегодня двже не выходил из дома... страшно.. .мне страшно!
даже такое бывает...

Ну вот мы и остаемся одни в комнате, все по плану... я уже точно знаю, что сегодня ты будешь моим, будешь молить меня взять тебя с собой... что ж, тебе повезло, я этого тоже хочу.

Ты сидишь на самом краю кресла, а я, как обычно, на высоком стуле у синтезатора. Ты ведь не должен был сегодня приходить, но ты пришел, пришел, чтобы я вновь над тобой издевался, чтобы выставлял тебя полным придурком при все толпе в студии. Тебе это нравится, иначе бы тебя здесь не было. Ты боишься и хочешь меня, я чую этот до боли знакомый запах - запах заглушаемой страсти.

Я смотрю на тебя спокойно и равнодушно... я вижу, что ты уже не в силах терпеть. Ты медленно поднимаешься и подходишь ближе ко мне. Мой взгляд не меняется и ты понимаешь, что тебе позволено продолжать. Положив руки мне на колени ты склоняешься к моему лицу, почти касаясь губ... но я не даю тебе того, что ты так страстно желаешь... не так... я сам возьму тебя.

Я поднимаю руку и, грубо притягивая тебя за шею, жестоко прикусываю твои губы. Я чувствую, как ты напряжен, как ты дрожишь. Бойся меня! Мне это нравится! Во рту привкус твоей крови, второй рукой я хватаю тебя за ремень брюк и заставляю подойти еще ближе. Мои прикосновения оставляют следы на твоем теле, мои ласки заставляют тебя вскрикивать от боли... это словно музыка... ее я тоже слушаю громко... ты о чем-то просишь меня, я вижу, как шевелятся твои губы, я вижу испуганное и молящее выражение твоего лица, но мне все равно... я уже давно не слышу шепота...

Я резко встаю и с силой толкаю тебя обратно в кресло... страх... твой страх и безумное желание, ты так сильно хочешь, чтобы я оттрахал тебя... и я не заставляю тебя ждать...

ты мог бы быть милым... для кого-то... но не для меня... мне пора уезжать.

Мы с тобой выходим на улицу и я ловлю такси... перед тем, как сесть в машину я поворачиваюсь к тебе... ты ждал еще чего-то?... глупый риторический вопрос... ты подходишь ко мне и, слегка обняв, тянешься к моему уху... я чувствую твое дыхание... и понимаю, что ты снова что-то говоришь... говоришь... спрашиваешь... просишь... шепчешь... ты отстраняешься и смотришь на меня... ты же растоптан, милый мальчик, ты втоптан мной... в тот пол в студии, в эту мостовую... в эту землю...

и я уезжаю... без тебя... а на что ты рассчитывал?.. я уже давно не слышу шепота...

Он темный, холодный. Его не понять.
Не хочет покоя - не любит он лгать.
Он верит в Творенья, мечты и любовь,
Не терпит сомненья и длинных снов.


Он может сорваться и может простить,
Он может расстаться, назавтра забыть,
Мгновенно влюбиться и помнить года,
Он может забыться, уйти навсегда.


Он знает, что будет, что было тогда,
Вот только не любит он те времена.

Жил в Багдаде купец. Однажды он послал своего слугу на базар пополнить припасы; вскоре тот вернулся бледный и дрожащий и сказал: "Хозяин, только что,когда я был на базаре, в толпе меня толкнула женщина, а когда я обернулся, то увидел, что толкнула меня Смерть. Она посмотрела на меня и пригрозила мне; дай же мне свою лошадь, чтобы я ускакал из этого города и избежал своей судьбы. Я отправлюсь в Самарру, там Смерть не найдет меня".
Купец отдал ему лошадь, и слуга запрыгнул на нее, и вонзил шпоры в ее бока, и поскакал так быстро, как могла лошадь.
Купец же спустился на базар, и увидел меня в толпе, и, подойдя ко мне, спросил: "Зачем ты пригрозила моему слуге, когда увидела его утром?" - "Это была не угроза, - ответила я, - я просто вздрогнула от удивления. Я поразилась, увидев его в Багдаде, ведь сегодня вечером у меня с ним свидание в Самарре".

Она пришла осторожно, но так, будто место в этом мире было предназначено для нее одной. Она пришла доказать всему миру, что он достоин того,чтобы жить. Без любви, без пресловутой привязанности, без всех этих иллюзорных чувств, но все же достоин. Ее нельзя было определить на сторону света или тьмы. Она явилась меж пространства и времени. Тьма одарила ее своим черным шелковым одеянием, луна посеребрила темные ресницы и волосы, а свет укутал нежной накидкой из горькой правды. Она уже была в этом мире и вернулась вновь, поняв, что он не сможет без нее, что она нужна.

Босой ногой ступила она на холодную землю, протянула руку вперед, обратилась ко всему человечеству. И оно восприняло ее за врага, за того, кто раскрывал им всем глаза на истину, но они, как известно, этого не выносят.

Пал мир, дрожа, пред ней. Дрожа и тихо ненавидя. Но что есть ненависть? Ненависть - самое реальное и существующее чувство на земле. И ради нее тоже стоит жить. Начались войны, люди гибли и мир задохнулся от запаха крови, утонул в красных закатах своей слепоты. Пала Тьма, пал Свет, остался вечный заход солнца, вечная кровь на воде. Но люди мстили, продолжали мстить, и жили ради этого. Они умирали ради любви, умирали от несбыточных желаний раньше, теперь они умирали за себя, за свое право верить в ложь. И это было благородней, чем все, что они делали прежде.

А Она, Она любила этот мир, любила ненавистью, любила отчаянно, поэтому и позволяла себе сию дерзость - уничтожать его.

И до сих пор, люди, видящие в другом человеке ненависть, не воспринимают ее за любовь, они отвечают ее извращенной формой, не понимая, что ненависть - это и есть истинная любовь. Они ненавидят по-другому и этим живут. А Она рада всему, что сумела сделать, рада, что в этом мире появляются ее последователи - те, кто действительно "умеет" ненавидеть, и против кого оборачиваются все окружающие. Это значит лишь, что этот мир имеет право на существование.

Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной -
Съедать по сердцу в день - таков девиз твой гнусный.
Зазывные глаза горят, как бар ночной,
Как факелы в руках у черни площадной,
В заемной прелести ища пути к победам,
Но им прямой закон их красоты неведом.

Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!
Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах
Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
С каким, горда собой, на землю ты пришла,
Чтоб темный замысел могла вершить Природа
Тобою, женщина, позор людского рода, -
Тобой, животное! - над гением глумясь.
Величье низкое, божественная грязь!

В этот раз холодная тьма не имела конца и края. Выл в ушах ветер, леденела в жилах кровь, превращая пальцы в когтистые сосульки. В бесконечной пустоте, пролегшей между прошлым и настоящим, глохло все - Драко не слышал даже цокота собственных зубов. Потом звякнуло, будто что-то - возможно льдинка - разбилось, и серая хмарь пропустила его к теплу и свету, в мир, наполненный звуками.