"Догони меня" - вот что аляповатыми красными буквами написано на её куртке. Сзади. Мы стояли в автобусе, и она держалась за поручень, забитая как хилая шпрота в банку лоснящихся жиром сардин. Типичная девушка-подросток, с первого взгляда и не поймёшь, какого пола это рахитичное существо, неумело пытающееся косить под героев манги - свисающие с костлявых бёдер рваные джинсы, из-под которых сиротливо выглядывают затертые мыски красных кроссовок, на скелетообразных руках - связки шипастых браслетов, сальные волосы, поблескивающие ультрамариновым мелированием, спадающие острыми фиксированными прядями на землистого цвета лицо. Но меня, конечно, привлекла именно надпись. Вовсе не вселенская юношеская грусть в красных от недосыпа или торчания в вирте, глазах, которые, как я видел, уже пошли трещинами лопнувших сосудов. Да, точно, слишком много времени в Сети. Рыдает в чью-то виртуальную жилетку или строчит суицидальные вирши.

Есть люди, к которым я испытываю болезненный интерес. Этот интерес упакован глубоко в мозговой целлофан, тщательно прикрыт оболочкой цинизма и припорошен пеплом сгоревших чувств - таких как любовь, привязанность, и прочая сентиментальная чушь. Боль - обоснованная реакция на процесс эмпирического познания, без неё никуда... По каплям, сквозь прорехи, сочится черная воды Леты, разъедает извилины концентрированной кислотой, заставляет вспоминать и переживать ужас слизистого рождения заново. Заставляет тело, подвешенное на мясницких крюках-цепях генетической памяти, дёргаться в агонии, истекая страхом и подавленной глупостью. EXISTENCE. Если декадантского вида барышня бледными, как у самой смерти, пальцами мнёт в руках обложку Камю - значит, каблуки её сапог уже заскользили по политой маслом поверхности вниз, вниз в пропасть, обрамлённую иссохшими осколками костей и ножей, в пропасть, имя которой - самопознание.

Я прошёл этот путь, оставив на дне молящий о пощаде труп собственной души, содрал её с себя, как сгнившую, истлевшую от вечной кровяной влаги, кожу...

Одиннадцать оборотов сердца.

Через её плечо были перекинуты скреплённые ребристой защёлкой, мозгоходы. Тусклые, серые, в титановых заплатках и блестящих царапинах. Боевые ходы, со стёршимся от многочисленных падений, логотипом "Robets" - старая модель, вроде, задержка от 12 до 80 миллисекунд. Ничтожное, кажется, время, но именно оно может определить, под каким углом твоя шея соприкоснётся с асфальтом.

Молодёжь всё чаще и чаще приобретает мозгоходы. Вероятно, в связи с усиливающимся симптомом суицидальной истерии, постепенно охватывающей всю развитую часть человечества. Дети уже рождаются с маленькой бомбой замедленного действия, встроенной в подкорку, в нежную плоть лобных долей, получают её от матерей таким же путем, как пристрастие к алкоголю, курению, да, всасывают полнейшую неприспособленность к жизни как к таковой. Защитная реакция от слабости - агрессивность, не так ли? Вначале были ролики-велосипеды, потом мотоциклы, потом сноуборды и скейты, теперь вот - мозгоходы. В толпе на улице полно этих подростков, обёрнутых в яркие кевларовые куртки с нашивками любимых рок-групп, в фасетчатых очках-масках на всё лицо; они скользят, прорезают пространство на ходах, проникая сквозь щели в серой массе работящих зомби.

Три оборота сердца.

Сейчас не щеголять платиновыми разъемами под мозгоходы в висках - дурной тон в этой убитой, закомплексованно-бронированной среде, где каждая мышь щерится зубами-иглами, только бы никто не заметил красноватую мякоть бессмысленности и страха под толстой коркой напускного равнодушия.

Не оброс техникой, как хлеб плесенью, тогда гуляй спокойно, ты не из этого мира, ты выпал за его рамки в пустоту холодного стороннего созерцания. Твои пальцы не представляют собой искусный штрих-код, на твоих запястьях, прямо над синими и красными проводами вен не выбит идентификационный номер твоей корпорации, по радужке не бежит инфракрасными стрелками приветствие: "Hello, world!" - значит, ты соскользнул с этой грани кубика-рубика, переместился на другой уровень реальности. Ещё можно протянуть руку и ощупать окружающую действительность, которая уже, правда, подёрнулась синеватым отблеском газообразного нейлона - она отторгает тебя, как организм отторгает ненужные антитела...

Я смотрю на эту девушку, которая устремила неподвижный взгляд куклы на облепленное каплями дождя окно автобуса, и думаю, знает ли она, что такое действительность. Задумывается ли над этим? Или живёт как придаток к сложному и ритмичному механизму общества, как его противовес? Общество допускает энтропию в пределах нормы, поэтому я ставлю знак равенства между панком-технократом и добросовестным клерком с незапоминающимися чертами лица.

Восемь оборотов сердца.

Железо. Ржавчина. Запах машинного масла.

Она поворачивает голову, и на секунду наши взгляды пересекаются. Её глаза - полированная поверхность металлических болтов, что скрепляют листы железа на крыльях огромных самолётов. Детали, увы, я вижу только детали. По очкам рассыпается запотевший дым дыхания.

Меня зажали три серых костюма. Гладкие лица, выбеленный алебастр, патентованное выражение физиономий - мёртвое спокойствие, ноль звуков. Зрачки - как выхлопные трубы. Я улыбаюсь, и начинаю протискиваться к выходу, поближе к девушке. Плотный дух солярки затекает в мои ноздри.

Швы на скулах, затычки коммуникаторов в ушах, сквозь которые пробивается слабое жужжание информационного шума - неоновые разводы рекламы в стёклах, и резкий кислый запах ржавчины. Катаю на языке подшипники с острым привкусом нержавеющей стали. Что есть иллюзия?

Четыре оборота сердца.

Я уже стою сзади неё. Автобус катится всё глубже в переплетённое подземными кабелями и щупальцами оптоволоконных сетей, сердце города. Я уже слышу, как оно, почерневшее, закопченное, надрывается, пропуская через себя тонны человеческой грязи, хрипит атеросклеротичными аортами. Сзади нас давят люди, которые рвутся выйти на своей остановке. Тяжёлая рыбная вонь менструальной крови, вонь первобытного секса. Здесь она явно не к месту. По факсу пришла команда - исполняй её. Думай о доходах, дивидендах, налогах, курсах. Заполняй голову прокисшим набором динамических массивов, ровными рядами единиц и нолей.

Единица и ноль - это всё, чем ты можешь быть в этом мире. Абсолютом и ничем. Положительным героем или пустым местом. Елдой и пиздой.

Насильником и жертвой.

Бинарная логика, не так ли?

Семь оборотов сердца.

Наклоняюсь, нюхаю её волосы. Почему-то думаю о сырых куриных окорочках, склизких, сине-белых, покрытых пупырчатой кожей. Наверное, её кожа на ощупь - как мёртвая ощипанная курица. Меня это возбуждает. Смерть меня вообще возбуждает. Запах перегоревших контактов и запыленной лампочки накаливания - модная в этом сезоне смесь синтетики и феромонов. Волосы пахнут свалявшимся салом. По нашим лицам скользят разноцветные пласты проносящихся мимо торговых центров.

Она поворачивает голову и смотрит на меня. В глазах - застывший, забывший выскочить из орбит, страх. Я улыбаюсь, и вижу своё крошечное отражение в чёрном провале зрачка.

Скажи, Мастер, является ли отражение реальности реальностью?

[А ты определяешь зеркало как самого себя?]

Но если в зеркале не я, то кто же?

[Этот ответ недоступен, ученик]

Три оборота сердца.

Я шепчу ей на ухо, чувствуя, как по тощему тельцу пробегает дрожь.

- Ты хочешь, чтобы я тебя догнал?

Молчание, тряска, озноб - моё тело периодически объявляет мне войну. Сдавливающий голову запах бензина; скользкий, отточенный тысячами прикосновений, металл поручней под пальцами.

- Я могу тебя догнать...

По дисплею над дверями бежит реклама: "Агентство "Осирис" - будьте уверены в завтрашнем дне! Сохраните душу и тело в сохранности! Новейшие наномедицинские технологии позволят вам пережить Золотой Век Человечества! Плоть и разум - в наших руках!". Красивая заставка. На ней скелеты обрастают мышцами и кожей, начинают лучезарно улыбаться. Да, конечно, сохрани свою матрицу. Но, скажите мне, зачем, если там, в матрице, нет ничего кроме корпоративных директив и исполнительных команд простейших физиологических потребностей? За Золотым Веком придёт Платиновый, но в нем не будет ничего, кроме выглаженных морем технологии камней посредственности. Это будет мир мёртвых, разделённый на две части - на одну, где процесс разложения уже закончился, и на другую, где черви ещё тупо тыкаются челюстями в неразжиженную плоть.

Маленькие шурупы за ушами. Утыканные железом губы. Старые мозгоходы, скрученные прозрачные провода, тянущиеся от висков к основанию ботинок.

- Чего надо? - Грубый, прокуренный голос. Силовое давление почти осязаемой злобы и парализующего, но такого привычного, ужаса. Да, сейчас она покрывается хромированными шипами неприступности, но что мне этот лёд? Как легко его расколоть, зная, какая именно под ним плавает рыба.

Давка. Прибавляем оборотов.

Моя рука ныряет в карман куртки. Резкое движение - и перед лицом девушки шелестит медиафлаер, играет красками демосцены.

Я шепчу, и её волосы ласкают мои поцарапанные губы:

- Флаер. На Viral Autopsy. Сегодня, в "Дыре". Мега-рейв, запредельные басы проникновение в разум, заражение психическими ботами. Тебя вывернут наизнанку и оставят подыхать в ванне с отсосанным жиром.

Я шепчу:

- Ты не можешь не пойти. Это опасная вечеринка, для настоящих психов. Отмороженная. Там люди пожирают друг друга живьем, раздирая собственные лица в экстазе и срут в чужие мозги. Киберготы, священники Мяса, неопанки, каннибалы, инфицированные вампиры, раковики и Сёстры Милосердия... Пляски на трупах, dance macabre. Идеальный способ сойти с ума. Ты ведь хочешь потрогать свои обнаженные рёбра, хочешь сойти с ума? Не ври мне, прелесть.

Мой голос еле пробивается сквозь помехи коммуникаторов. Давление нарастает, скоро остановка.

- Кто ты?

Она молчит, отворачивается. С бледной кожи срывается сероватый дым ужаса. Я вижу тонкие полоски шрамов на лбу, на щеках. Нагноение.

- А, ты сэптик. Медичка? Тебе хочется... Там бесплатный "энджел даст", который пойдёт пятнами у тебя на лице, разъест глаза... Боль - твоё лицо по ней истосковалось, твой язык забыл привкус холодного лезвия. Ты ведь жаждешь пойти на такую пати. Жаждешь полной извращённой жестокости, сладострастной смерти?

- Чего ты хочешь?

Я сглатываю колючий комок горькой слюны.

- Я хочу тебя догнать. Если не смогу - флаер твой.

- А если догонишь? - Какая маленькая, но умная. Бедная дешёвка...

Оголяю зубы в усмешке, с подбородка капает замёрзшая слюна.

- У меня нет мозгоходов, девочка.

Автобус тормозит, и подмётки моих ботинок скрипят по полу, но мы умудряемся не упасть. С шипением двери раскрываются, и издыхающая теплом живых тел толпа вываливается на тротуар. Полные загадочной, целеустремлённой и механистичной деловитости, граждане разбредаются в стороны по заранее заданной траектории. На остановке, в холоде темного осеннего дня, остаемся только мы.

В слякоти блестят отражения вывесок.

Новый день, новая смерть, очередной комок земли, кинутый щедрой рукой на крышку гроба.

Как хорошо, что я давно перестал за неё цепляться.

Пять оборотов сердца.

Она сидит на перфорированной стальной лавке, и окоченевшими пальцами натягивает на ногу конёк мозгохода. Я смотрю на прохожих - рядом малахитовая громада ИнтерБанка, и в растянутую в инфернальной ухмылке пасть здания втекает серо-стальная змея "белых воротничков", несущих чёрные кейсы с торжественностью солдат на параде, храня отпечатанные выражения лиц. Выгружаются из шикарных новых машин. Чёткость функционирования этого симбиоза меня завораживает. Из информации делаются деньги. Из денег делаются деньги. Деньги становятся информацией.

Закон сохранения.

Фабрика по переработке ничего в ничто.

Программа для заполнения мозговых ячеек ненужными формулами, амбициями и ожиданиями. Работай лучше, быстрее, больше. Стимулируй центры удовольствия электродами, что сам втыкаешь в свой мозг. Добровольное под(за)ключение. Feel the System.

You are wired.

Да, как приятно ощущать миллионы кабелей и проводов, замыкающих тебя в уютный кокон безопасности и спокойствия. Весь цифровой мир работает на твоё душевное равновесие, застилает глаза дымкой помех, кладёт на сетчатку многажды обработанное изображение прекрасно объективной реальности. Реальности... Мастер, ты здесь?

[Я всегда тут]

Выдай мне код лжи.

[Cначал ты должен проникнуть глубже. В психику, отрезанную от тебя самого]

В Оно?

[Твоё Супер-эго подавлено. Я бы на твоем месте принял метадон. Или, как вариант, "голубое кресло"]

Хорошо, Мастер. Так мне пойти в Оно?

[Ты уже был там. Иди лучше куда-нибудь ещё. Как насчёт оттрахать себя?]

Не в этот раз, Мастер. Я пока не могу замкнуться в цепь.

Два оборота сердца.

Девушка затягивает последние защёлки на коньках, достаёт баллон жидких колёс "Luquiflow". Я с интересом наблюдаю за процессом напыления колёс - из баллона выползает маслянистая пена и заполняет пазы в основание конька. На остановке уже переминается с ноги на ногу очередная порция людей, но они не обращают на нас внимания - мы прозрачны для их глаз. Мимо по изъеденному кислотными дождями асфальту, громыхают такси, ослепляя чёрно-белое зрение установленным на крышах листами медиаграмм.

Мобильные операторы. Сетевые тарифы. Наношампунь. Поцелуй меня в анус.

Из подворотни выползает скрюченная фигура, и медленно движется к нам. Прислоняется к плексигласовой перегородке остановки. Лицо - молодое, покрытое багровыми бляшками бот-рака, перекошенное - рак принялся за кости, а один глаз уже превратился в круглую выпученную бусину, пронизанную тонкими нитями кожи. Изорванная брезентовая куртка с закатанными рукавами, воспалённый номер на запястье, протянутые в прошении чёрные гангренозные пальцы...

- Подайте-е-е-кх-е-хе... - Хрип, вырывающийся из изуродованного горла.

Девушка вопросительно на меня смотрит. Замерла в ледяную статую, полную абсолютного неверия в происходящее.

Я смотрю на крыши зданий, которые облюбовали вороны. Трещины в разодранном брюзе неба.

Бомж всё скрипит, хрипит, пускает слюнные пузыри.

- На чем сидишь? - Резко поворачивая к нему голову, спрашиваю я, фиксируя взгляд на чернильно-кровяных сосках его вен. В нормальном, сером глазу больного проскакивает электрический разряд надежды.

- Гер-р-оин...

- Значит, ты умрёшь... - Говорю я. - Совсем скоро. Будешь ногтями раздирать себе горло, в попытке дышать, но ты к этому времени уже разучишься... Мучение будет долгим. Тебя найдут в луже блевотины и с отхарканными лёгкими, где-нибудь в куче мусора... Ты умрёшь.

Бомж в ужасе отшатывается, спотыкается о пивные бутылки и со всей возможной скоростью убирается прочь. Он испугался, покрылся изморозью страшного предчувствия. Я смеюсь.

Жизнь не такая уж страшная.

- Ты готова? - Спрашиваю я девушку.

Пятнадцать оборотов сердца.

- Ты готов? - Ласковым голосом вопрошает меня Гишерамайрер, поглаживая мою голову холодными, как сухой лёд, шершавыми ладонями. Откидываюсь на кожаную спинку кресла, прикрываю глаза, дробно дрожащие под веками.

На полу извиваются татуированные тела. Скрип ладоней, визг ногтей, вцепляющихся в мягкие бельма глаз. Кафель, грязно-белый больничный кафель уже скользкий от розлитой по нему спермы и крови. Оргия. Развешенные на ржавых цепях освежёванные туши - непонятно, человеческие или нет - сочатся кровью на неистовых любовников. Удушающий пот, хлюпанье. Все - подрублены, в соски впиваются стальные гофрированные трубы, провода с манипуляторами вгрызаются и разрывают блестящую кожу, насилуют сверкающие золотом и платиной разъемы.

Все мы звенья одной единой цепи. Главные шестерёнки, вращающие машины смерти и жизни. Мы приносим в жертву свою боль, и цинизмом препарируем её на жертвенном влагалище воскрешения.

Спасения нет.

Я проходил через восточный рынок. Над гнилыми фруктами кружились металлически-зелёные мухи и осы. Тошнотворный запах слежавшегося мяса распространяли бараньи внутренности и свиные субпродукты, с вырванных языков натекали в лужицы редкие капли густой сукровицы. В разрезах ломтей багрово-синего мяса виднелись белые капсулы бычьего цепня. Я аккуратно протискивался сквозь продуктовые ряды, стараясь не наступить в лужу или на корку какого-нибудь фрукта, игнорировал гомон жирных, грязных, закутанных в дешёвые тряпки черножопых торговок и торговцев. Шёл моросящий дождь, пахло сырой землей и испражнениями, ветер уныло трепал выцветшие полотна, прикрывавшие стенды. Сырой холод проникал сквозь куртку и кромсал мои кости. Наконец, пробравшись через очереди, я добрался до радиотехнической части рынка. Там в основном царили турки и индусы. На развалах блестели заманчивые детали. Мечта нелегального торговца. Военные трофеи, вырезанные из вражеских тел в примитивном вопле варварской победы. Железо. Ржавчина. Прогорклый привкус машинного масла. Детали для киберплантинга, которые я, изучая, вертел в руках, оставляли чёрные разводы смазки на пальцах. Биодеки, сплиттеры, трансмитеры с переключателями нейронных цепей, субдермальные разьемы - всё пользованное, исцарапанное, старое, снятое с производства или трупов. Десятки визгливых голосов призывали меня купить, попробовать, испытать; руки тянулись в попытке схватить и задержать меня, дабы я совершил сакральный акт покупки.

Всё подавляло меня - пасмурная атмосфера, боль, пыточными тисками обхватившая виски, полная разочарованность в жизни. Мне хотелось кого-то снова полюбить, ибо некого было мучить. Садизм метановым болотцем скапливался у левого предсердия и жаждал выхода. Окружающее кричало о насилии, реальность умоляла меня, чтобы я выколол ей глаза... Метамфетамин растворялся в чёрной венозной крови, и депрессия, острыми иглами безысходного отчаяния волнообразно и ритмично накатывала на меня, разбивая последний оплот действительности, за который я всё ещё безнадёжно, рефлекторно цеплялся.

В сомнамбулическом состоянии я дошёл до лавки торговца глазами. Картонная вывеска гласила - "Зрение - недорого". На меня из фризокетов таращились круглые комочки плоти: серые, зелёные, карие, голубые. Рядом лежали, притягательно сверкая свежеотполированной сталью, офтальмологические наборы органлеггера. Руки так и тянулись к острым хищным лезвиям и зажимам. Такие предметы сделаны с извращённой любовью - они не могут лежать спокойно, их делали вовсе не с этой целью. Нож не должен покрываться пылью на полке, он должен резать, пить тёплую кровь живого, вопящего от боли, тела...

Продавца не было, только из стоящего на стуле около прилавка старенького магнитофона "Sanyo" лились заунывные напевы на каком-то незнакомом языке. Впрочем, музыка была в такт барабанящему по навесам, дождю, и сочеталась с моим не самым радостным настроением. Рядом двое торговцев громко ругались, очевидно, по поводу ярко-фиолетового пакета, что держал в толстой руке один из них... Наркотики. Я усмехнулся про себя - вот кто поддерживает уровень отравы в дохлых организмах уличной молодёжи.

Неожиданно, из тьмы возник щуплый смуглый человек с бритой головой. Первое, что мне бросилось в глаза - показалось, что продавец носит респиратор. Бронзового цвета. Однако через секунду я понял свою ошибку - пластина, с четырьмя щелями, была вживлена прямо в лицо, в то место, где у обычных людей рот.

- Чем могу помочь? - Из щелей вытек синтезированный голос. Водянистые блёклые глаза одетого в толстый непромокаемый сари продавца выражали заинтересованность. - Желаете новые глаза?

Я ещё раз оглядел прилавок. Фризокеты изнутри были забрызганы аккуратными красными капельками. Отрицательно покачал головой. Нет, мне нужны новые мозги.

- Нет.

Продавец всплеснул руками.

- Ай-вай, как жаль. А по вам скажешь, будто глаза вам нужны. Вы же разваливаетесь по кускам, все разваливаются! Вы не знаете - синдром вирусного УПО добрался до Китая! Скоро все мы сгнием заживо, да пожалеют нас боги! Так что покупай, товар свежий - пригодится!

Я рассмеялся - как ножом по стеклу. Синдром вирусного УПО - ускоренного процесса окисления, стал бичом последних лет. Все забыли о СПИДе, всех волновал только УПО. До нашей страны он ещё не добрался, но та информация, что приходила из Африки, поражала воображение - люди превращались в слизь и органические отходы за несколько месяцев. Это было страшнее лепры и бот-рака в сто раз. Мне нравилась эта болезнь. Я хотел с ней соприкоснуться. Это была квинтэссенция грязной, мучительной смерти.

- Что у вас со ртом? - Спросил я, беря в руки один из причудливых инструментов. Продавец жадно следил за моими движениями.

- Ах-ха-а. Язык наш - враг наш. Врага следует убить. - Из щелей вырвался белесый пар и ненатуральный смех.

- Любое тело - враг. - Заметил я.

Продавец поклонился, в желтоватых больных белках сверкнуло уважение. Он поправил фризокеты с человеческими запчастями, любовно провёл рукой по ним рукой, словно гладя голову дорогого ребёнка.

- Вы больны. - Прошипел он. - Весь мир болен. Вы можете отличить жизнь от смерти?

[Иллюзию от реальности?]

- Пожалуй, нет. Вы сами отрезали себе язык?

- Да. Так проще. - Он поднял голову, словно стараясь разглядеть небо. Заговорил механически, в пустоту. - Вы будете покупать инструменты? Вы должны их купить. Я вижу, вы умеете обращаться с ковырялкой... Поставки органов сократились на четверть...

- Мне это неинтересно... Мне интересен только секс. - Я со всей силы вонзил "ковырялку" в ближайший фризокет. Серый глаз с жилочками нервов взорвался изнутри жидким месивом. - Но у вас нет мороженных влагалищ, так ведь? Ха-ха.

Продавец загрузился, приложив палец ко "рту". Потом согнулся, и тут же с треском распрямился, протягивая мне руку. Между пальцев с облупившимися ногтями была зажата карточка. Подозрительно морщась, я взял её. На картонку упала одинокая дождевая капля. Простая, не медийная, бумага, ровные белые буквы на чёрном фоне:

"Гишерамайрер. Возвращение на тот свет." И адрес.

- Что это? - Ненавижу сектантов.

- Смертельная любовь, как первородный грех. Если вы не боитесь умереть, вы сможете открыть для себя подлинный, не целлулоидный мир мёртвых. Вы придёте туда. Но вернётесь - мной. - Жужжащий, как возбуждённая муха над говном, смех. Продавец был отвратителен. Больной на голову сектант. Тухлое чмо, но я ему поверил. В таком состоянии, я был готов верить всему и каждому, кто вместо пилюли успокоительного предложит мне шарик свернувшейся крови.

Карточка исчезла в кармане штанов. Я вырвал "ковырялку" из фризокета, слизал прохладный белок, стекавший с лезвия. Неожиданно поранил себе язык.

- Спасибо. Гляди в оба, не ровен час, ослепнешь... - Сообщил я продавцу, и пошёл прочь.

Музыка неслась мне вслед, а по губам текла кровь. Мерзлая и безвкусная...

Двадцать семь оборотов сердца.

Тело не умещается в багажник машины. Оно уже затвердело и не хочет принимать оптимальную позу. Красные сапоги на шпильках под нелепым углом свисают с бампера машины, по трупной коже расплываются замёрзшие чёрные струйки.

Окраина города, тишина, мутные столбы света от древних фонарей. Я курю. Сигарета вспыхивает и вминается в кожу, рассекая её на обгорелые чешуйки.

Пять минут сорок две секунды назад, её чудесные голубые глаза шлёпнулись в лужу вместе с затухшим в одно мгновение, криком.

Четыре минуты двадцать семь секунд назад, я разминал в руке член, одновременно пиная её дряблые сиськи, пока она корчилась в грязи.

Три минуты пятьдесят три секунды назад, я ебал её в плачущие кровью глазницы.

Две минуты тридцать шесть секунд назад я кончил, и ударом ноги раздробил ей челюсть. Капли спермы полетели соседствовать с глазами.

Минуту двенадцать секунд назад, я волок её за волосы к машине, кряхтя и сопя от натуги. К этому времени, сопротивление было полностью подавлено. Когда доволок, открыл багажник, запихнул туда её голову, и ударом крышки сломал шею. Громкий хруст костей, как приглушённый выстрел.

А всё потому, что двадцать одну минуту тридцать пять секунд назад, я угостил её, нелепо накрашенную, дрянным и дешёвым, как она сама, пивом в баре. И сказал: "Детка, не хочешь прокатиться?"

Жалко, что тогда не добавил - "отсосать... и подавиться."

Восемнадцать оборотов сердца.

Гишерамайрер - женщина. Её хочется слизывать со стекла, как взрывоопасный кокаин. Ее хочется трахать заряжённым черным стволом пистолета. Она - воплощение первичного секса, самка паука, пожирающая внутренности своих партнёров, Лилит, что серпом оскопила Адама. Её ебёт сам Господь Бог, а на её шее - запёкшиеся синяки Его пальцев. Она - изнасилованная статуя, Мадонна, мастурбирующая пуповиной, пенис, обмотанный колючей проволокой.

Она - экзема на моей залупе.

Если бы я хотел быть изнасилованным женщиной, то это могла быть только она, Гишерамайрер, богиня Ночи.

Вокруг - уже только одни трупы. Выключенные актёры, выдернутые из сети электроприборы. Акт закончился, кровь застыла в рубиновые линзы лужиц, цепи тихо позванивают от мёртвого ветра. С крючьев свисают лохматящиеся подкожным жиром лоскутья. Она наклоняется надо мной, когтистые руки вплетаются в мою плоть. Оскал разбитого механизма. Я - сломанная игрушка в её руках, выпотрошенная сущность на разделочном столе. В венах - пыль, прах, кусочки осколочного прошлого и фатального беспамятства...

Она надевает на меня ошейник. Если бы она была андрогинном, я уверен, порвала бы мне задницу. Я люблю её, как раб любит плеть-девятихвостку, рассекающую его спину. Садизм. Мазохизм. Солёная кровь на разодранных губах. Я - я пытаюсь стать чем-то невозможным. Одновременным и совершенным, как Бог. Насильником и жертвой. Единицей и нулем. Живым и мёртвым.

Невозможность глотать. Воздух наполняется гарью, раскаляется, как жир на протвине. Её зубы мучительно впиваются в мои соски, инкрустированный шипами язык скользит по свежевыступившим ранам и порезам. Моя кожа исторгает куски бритв, поры истекают желтоватой лимфой...

В пазы ошейника входят шприцы, штук десять, кончики игл подрагивают у сонной артерии и ярёмной вены.

Она полностью взяла меня под контроль, ледяное тело, как обмылок стали, шуршит и переливается в неверном голубом свете. Её невероятные глаза наполняются дымящейся страстью. Любовь - как обладание, как занесённый над головой топор палача - такую любовь признаю и я. Любовь, как проколотые шпажками оливки глаз, любовь, воняющую ржавчиной и машинным маслом.

Безумие. Я отдаюсь безумию, и позволяю ей делать всё, что вздумается - медленно, с агонизирующим наслаждением, втыкать в меня гвозди, со сладким томлением сдирать с меня шкуру, насаживаться на вздыбленный в предвкушении сумасшествия, член.

Шприцы ошейника одновременно подгружаются в шею.

Безумие рваным одеялом прикрывает шрамы, и Гишерамайрер, стонущая, прикованная за спину к огромному обсидиановому кресту, взрывается в оргазмическом вопле. Мой разум тает, разорванный на сотни ошмётков, кровь течёт из ушей, пальцы мнут человеческое мясо, на котором я лежу... Зрение пропадает, но в последний миг, устланный её неистовым криком, успеваю нащупать бритвенно-острую, полосующую руки на лоскутья, границу между жизнью и...

Тринадцать оборотов сердца

Резкий, хлёсткий свет. В глазу открывается прорезь, сквозь которую я имею удовольствие наблюдать большую лампу дневного света.

Тут свет неожиданно перекрывает чья-то голова. Вокруг неё растекается ореол нимба. Фокусирую зрение, из расплывчатого в чёткое. Худое лицо, чёрно-пепельная кожа, эфиопские скулы. Длинные белые шрамы на щеках. Полукруг винтика над правой бровью - видимо, скрепляет поехавшую крышу...

Новое открытие - я не могу пошевелиться, но чувствую, что меня это мало волнует. Остаётся разглядывать морозно-хрустящий, без единой складочки, белый халат нависшего надо мной мужчины. Скашиваю взгляд - но там только ровные кафельные стены, да где-то сбоку - металлический шкафчик с прозрачными дверями. Лицо мужчины погружено в созерцание себя, как тонированные стёкла представительских джипов. Тонкие губы сжаты в линию сосредоточенности. Шлепки - он натягивает на чёрные руки презервативы латексных перчаток. Движение фокусника-профессионала - и в руке материализуется небольшая коробочка.

- Объект - белый мужчина, ориентировочно двадцати лет от роду. Рост - сто семьдесят семь сантиметров, телосложение худощавое. Идентификационных шрамов нет, отпечатки не поддаются сканированию, радужка не пронумерована. Особые приметы - следы старой нанопластической операции на лице. Возможно, изменение внешности или лечение от бот-рака. Ярлык ботов не идентифицирован. Десять следов от уколов на шее. В крови обнаружено неизвестное вещество, вероятно наркотического характера. - Всё это он наговаривает в диктофон. Я - спокоен, как предмет обстановки. Температура тела уравнивается с температурой окружающей среды.

Негр вдруг наклоняется надо мной и шумно раздувая ноздри, втягивает воздух. Да, я тоже чувствую слабый аромат формальдегида и прокисшей сыворотки. Он подмигивает мне. Глаз золотистый. Без зрачка.

- Как дела?

- Нормально. - Отвечаю я, с удовольствием обнаруживая, что дар речи ещё при мне. - Где я?

Он усмехается. В этой хищной кривой усмешке - что-то от большой лукавой собаки.

- Агентство "Осирис". Плоть и разум - в наших руках.

Очень интересно. Я не подписывался на их услуги.

- Меня зовут Норах Ш. Сибуна. Я ваш врач, наноресуректор.

Язык скользким червём еле ворочается у меня во рту. Глаза заледенели в глазницах, и иней только начал оттаивать. Но чувство температуры определённо куда-то делось. Впрочем, мне всё равно.

- Врач? - Мне остаётся только переспрашивать, уж если я потерял связующую нить повествования.

- Да. - Кивает он, и снова берёт диктофон.

- Колотых ран - десять. - Щелчок кнопки. Три - резаных. Колотые. Четыре ножевых раны. Первая - в межрёберном пространстве, между третьим и четвёртым ребром, справа от медиальной линии, длина шесть и восемь десятых сантиметра. Одна рана в четыре сантиметра длиной в средней передней трети грудины слева, в пятом межреберном пространстве. Две пересекающиеся раны общей длиной в десять и три десятых сантиметра - в верхней части передней поверхности грудной клетки. Пять ран по четыре сантиметра - в верхней части брюшины, максимальная глубина три целых семь десятых сантиметра, слева задета диафрагма. Одна рана - под ключицей, длина два сантиметра. Резаные раны. Две раны максимальной глубиной в один и пять десятых сантиметра в правой дельтовидной мышце. Одна рана глубиной сантиметр, длиной в три и шесть десятых сантиметра - на нижней трети грудины справа. Больше внешних повреждений на теле нет. - Щелчок.

- Вы это обо мне? - Безучастно спрашиваю я. Просто ради поддержания разговора. Ощущение от ран - как льдистое прикосновение поцелуя.

Лающий смешок.

- Да уж не о себе. - Говорит он, и берёт большой скальпель, переливающийся в стерильном свете. Опускает его мне на грудь.

Я чувствую, как лезвие скользит по коже, с хрустом проламывая её. Скашиваю взгляд. Он проводит линии от ключиц, которые сходятся победоносной буквой внизу грудины. Дальше лезвие раскраивает брюшину, прямо до лобковой кости.

- А что случилось, вообще? У меня нет активов вашей компании.

- Так положено... - Хмыкает он, сверкая жёлтыми глазами, и выбирает с подкатившегося к нему металлического столика миниатюрную дрель с циркулярной пилой на конце. Устройство взвывает, меня на секунду пронзает острая боль, и он рассекает мне рёбра по обе стороны грудины.

Я вижу, как вскрывается моё тело, окрашивая его перчатки в ровный багряный цвет.

Он запускает руки внутрь меня, перевязывает блестящие клубки кишок, свернувшихся пониже желудка, вытягивает их, метр за метром, отмечая повреждения, потом кидает куда-то на пол, судя по смачному шлепку - в какую-то емкость. Насосом откачивает дурно пахнущую кровь.

- Ножевая рана в околосердечной сумке, заполнена не свернувшейся кровью. - Он вырезает сердце и с интересом его разглядывает. Оно слабо пульсирует, словно стремясь выпрыгнуть из сжавших его тонких пальцев.

- Рваная рана длиной один и восемь десятых сантиметра в миокарде. Проникающее ранение в левом желудочке, длина один и одна десятая сантиметра.

Потом он вынимает оба лёгких, демонстрирует мне. Одно, лиловое и скукоженное, щеголяет неаккуратной прорехой.

Торжественно, как жрец, врач извлекает желудок, селезёнку, печень, почки, желтоватый, похожий на липкую вату, комок поджелудочной железы... Всё записывает на диктофон и взвешивает.

К тому моменту, как он достаёт почки, мне уже всё становится ясно.

- Ну вот. Ритуал очищения пройден. - В воздухе висит вязкий запах крови и разлившегося из кишок, дерьма.

- И всё-таки, я хотел бы знать, почему...

[Вопрос некорректен. Почему бы тебе не попросить у этого божества морфия?]

Заткнись, Мастер.

Норах Сибуна пожимает плечами, отирает перчатки о халат, оставляя на том импрессионистские красные мазки.

- Дело-то в чем. Ад переполнен, рай тоже. Мёртвым некуда идти, они лежат в своих гробах и скребут их ногтями, не в силах вырваться из своей пожранной плоти, не в силах душой вернуться, куда им предназначено. Ещё этот вирус УПО... Боги встревожены... - Он касается пальцем винтика, по лбу струйкой течёт разбавленная кровь.

- Но человеческая медицина далеко ушла, нанотехнологии. Есть выход - в машинерии. - В оскале обнажаются чрезвычайно острые на вид клыки. Ухмылка безумца. Слепого безумца. Его лицо нависает над моим, мы чуть ли не соприкасаемся носами. - Что может быть совершеннее отображающих бег самого всевластного времени, над которым не властны даже бессмертные боги, часов?

И мне нечего ему ответить... Из кармана халата на свет является диковинный круглый механизм. Балет шестерёнок и бронзовых деталей.

- Душа человека - мотылёк в гниющем греховном коконе плоти. Освободись от него.

Скрип лески, что стягивает края бесконечных ран, щекотка пронзающих мясо, стальных скоб - от этих ощущений у меня встает. Мерное дыхание Нораха Сибуны, мастера Часовщика, что так скрупулёзно собирает мой труп из несовершенной органики. Из кусков ничтожного, слабовольного и хрупкого человеческого мяса...

- Встань и иди... - Ласковый шёпот, с алого языка каплет слюна, разъедающая даже платину.

- Встань - и иди. Мертвец...

Десять оборотов сердца.

Что есть жизнь, Мастер?

[Трэш. Не думай над этим, твои мозги расплавятся. Возьми жгут, натяни его зубами. Шприц лежит рядом. Какой изысканный яд. Отвори все потайные клетки сознания, может там ответ?]

Аляповатые красные буквы скачут перед моими глазами. "Догони меня". Сверкают размазанные пятна мозгоходов "Robets". Улица очерчивается мимо нас как виртуальная реальность, прохожие шарахаются в стороны, другие мозгоходеры вытворяют жуткие финты, чтобы избежать столкновения. Вдогонку нам несётся мат и оскорбления, потому что мы выбрали для гонки оживлённую улицу в торговом секторе. Хороший асфальт, гладкий, но я-то бегу, и мне без разницы, какая поверхность под ногами, только ветер турбулентно свистит в ушах.

Я уворачиваюсь от парящей в мид-эйр, медиаграммы, предлагающей мне купить нанопасту "Тотал Колгейт", в полёте взлетаю на парапет, потом вниз, по ступенькам, через залитую разноцветными огнями парковку.

Шустрая сучка, не сбавляет темпа, её фигурка всё ещё впереди, дрожит и мнётся, как скомканная цифровая фотография.

Визг тормозов, в ускоренной перемотке оскаленный капот автомобиля жаждет ознакомиться с моими внутренностями - вскакиваю на капот, вмятина, скрежет металла, бегу дальше, воздух расплавленным свинцом наполняет лёгкие.

Что такое смерть, Мастер?

[Иллюзия иллюзии. Трансцендентность восприятия. Раскуси кристалл алюфлэкса. Погрузись в мандалу голографии твоего сознания. Это всего лишь Дао.]

Она убегает. Боится меня. Мы врываемся в магазин, разбивая на квадратные кусочки льда, двери, опрокидываем тележки, скользим по рассыпанным конфетам, чуть не ломая шею. Девушка выдыхается. Её движения всё более хаотичные, отчаянные, резкие. Падение давления в системах. Оперативный сбой. Снова улица. Столкновение с бомжом, лечу вверх тормашками, мир переворачивается, как в безумной центрифуге. Хрен с ним. Снова на ноги, саднят разбитые локти. А она всё бежит, как заведённая. Неужели, от смерти?

Чему быть, тому не миновать. Нельзя унести ноги от смерти, от самого себя. Нельзя отрезать душу ножом от тела. А её тело скоро объявит ультиматум. При управлении мозгоходами тратится слишком много энергии... Мне ли не знать...

Что такое боль, Мастер?

[Боль - совершенное состояние организма. Переход от Оно к Супер-Эго, минуя ловушки коллективного бессознательного. Экзистенция, белый информационный шум в оптоволоконных нейронах и глиальной ткани твоего мозга. Прими амфетамин, красно-синюю капсулу туинала]

Когда ты знаменуешь появление себя, пульсирующего куска плоти, обёрнутого в слизистый кокон, криком и плачем, ты ещё не знаешь, какой сюрприз мир для тебя приготовил. Ха, да тебя банально подставили, друг: вместо райских кущ - беспросветная и нескончаемая грязь, чудовищная глупость, ненасытная чавкающая жадность, и много-много мясных машин без капли соображения и интеллекта, с которыми приходится жить бок о бок, каждый божий день вдыхая смрад их необратимого медленного разложения.

Уверен, что если б знал и мог изменить предначертанное - удавился бы пуповиной ещё в утробе.

Захлебнулся бы водами.

Впрочем, судьбу не выбирают, если она есть, это пресловутое ткацкое изделие полоумных мойр. Тебе только кажется, что твои усилия влияют на конечный результат, но - в той степени, в какой конвульсии пойманного в паутину мотылька ещё больше усугубляют его плачевное положение.

Боль - способ познания окружающего мира. Сломанная кость, вспоровшая кожу повседневного бытия. Она толчками крови лупит в виски, заставляет мышцы растягиваться в напряжении, создавая микроразрывы.

Боль - агония эрекции. Высшая точка развития разума. Боль - основа существование, базис, самый первый код. Боль - неизбежность, невозможность вырваться из бесконечного колеса сансары. Что бы она не выбрала, когда сейчас, крича от страха, замедляет свой бег, что бы она не выбрала - это всё равно будет только боль. Жизнь, смерть - уже не важно.

Ты ведь не можешь отличить реальность от иллюзии, так, Мастер?

[Так. Ты и зеркало - одно и тоже? Выкури косяк, и тебя перестанет волновать этот вопрос]

Что есть любовь, Мастер?

[Секс. Обладание. ВЛАСТЬ. Над жизнью, смертью, и болью другого живого существа. Выпей цианид, не обращая внимания на этикетку "Не пей меня"]

Эстакада. Она задыхается, стонет. На запредельных скоростях несутся автомобили, а она еле подволакивает подламывающиеся ноги в кандалах мозгоходов. Падает на колени, в отчаянии скребёт ногтями по наждаку асфальта, предчувствуя моё приближение. Плачет в небо, но небу, как и всему остальному миру, на неё плевать. Дождь превращает её волосы в жалкие спутанные сопли. Она пытается ползти, провод от мозгохода вывалился из разъёма и волочится за ней, как перерезанная пуповина.

Она, конечно, не думала, что человек без мозгоходов, на своих ногах, может догнать её.

Супрематизм, картина авангардиста.

Я уже близко.

Твой Бог близко.

Три оборота сердца.

Я тоже не в лучшей форме. Сухожилия натянуты, как готовые лопнуть канаты. Из горла рвётся хрип. Ржавчина. Запах машинного масла. Мышцы налились медной усталостью, конечности не в силах бороться с гравитацией. Меня раздирает изнутри боль, малейшее движение приносит муку, но я иду. Иду к ней, лежащей в слякоти на земле, прислонившейся к фонарному столбу и глядящей на меня полными дождевой воды остановившимися глазами.

Я хочу сделать ей больно. Вывернуть руки из суставов, сломать тонкие пальцы, как карандаши, раздробить лодыжки тяжёлым ботинком, выбить зубы и заставить её плеваться кровяной крошкой. Я желаю вонзить в её тонкую, как опавший осенний лист, кожу, ногти, схватить за горло, стальными пальцами высасывая жизнь, я хочу войти в неё грубо, как в девственницу и ВЗЯТЬ её всю. Я хочу сорвать с неё маску, пустую информационную оболочку, коконом накрывшую её с детства... Пусть она покажет реальное, не отражённое лицо, пусть захлёбывается в крике. Я хочу, чтобы она блевала кабелями и проводами, пока не издохнет.

Я хочу, чтобы в ней проснулось желание жить.

Один оборот сердца.

И вот, я стою над ней, над этой серой техногенной мышкой. Звук автострады глушит все мысли, стирает память, растворяет в себе. Да. Животный страх сковал её лицо в маску. Парализовал, проникнув в спинной мозг. Никакого сопротивления, блеклой краской сошёл весь напускной эпатаж. Девушка рыдает, как в пять лет, беззаветно и упоённо, поглощённая прекрасным ликом смерти.

Она страшная, и глупая. Хотела получить флаер. Думала, что хочет умереть. А теперь?

Дерьмо. Маленький кусочек вонючего крысиного говна.

Что поделать, если люди все такие?

Но... И во мне есть нежность. Пусть этого всего лишь отражение настоящей нежности.

Догони меня.

Дождь барабанит, мир вращается, как заводной апельсин, и всё идёт своим чередом. Мёртвые встречаются с живыми, и не понимают их. Конфликт поколений?

- Эй. - Говорю я. Всхлип. Плёнка слёз на глазах. Девушка смотрит на меня, как на Бога. Да. Именно такая мне и нужна. Такая, которая сможет стать зверем. Гишерамайрер.

- Сделай мне больно. - Говорю я.

[Существование это боль. Небытие - болеутоляющее. Что выберешь ТЫ?]

- Заведи меня... - Говорю я, неумело растягивая онемевшие губы в улыбке. Я делаю резкий взмах рукой.

Завод кончился.

В воздухе, переворачиваясь, летит серебряный ключ.

И она его ловит...