Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.

И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.

Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
 

Давид Самойлов. Слова 

Фото - Аня Графова

По осенним годам тяжела тишина,

Словно кто-то вот-вот постучится.

И пускай уж зима, если будет весна,

А не дай Бог, весны не случится!

И уже не спасают ни дом, ни очаг,

Не влекут корабли и вагоны.

И то справа, то слева на штатских плечах

Проступают погоны.

Впереди темнота, позади ничего.

И горит человек в беспокойстве.

И гудят беспокойные мысли его

Об ином социальном устройстве.

Он прочел, разбирая санскрит и латынь,

О властителях вольных и диких.

Он, скитаясь, бродил по обломкам святынь,

По руинам империй великих.

Меж времен и племен он искал без конца

Вариант идеального строя.

Но нигде не нашел для себя образца

И не встретил покоя.

И теперь, в захолустье, в трущобе, в дыре,

Отыскав подходящее место,

Совершенно один на пустом пустыре

Он возводит свое королевство.

Кропотливо, ценою большого труда,

Он рисует проекты и карты.

Он один воздвигает свои города

И свои водружает штандарты.

И шагая под знаменем скорбной любви,

Он навек упраздняет погоны.

Как январь, белоснежны его корабли,

И прекрасны законы.

И, хотя он не скрыт от порочной среды

И от мрака жестоких наследий,

Если грянет беда, то причиной беды

Будет только коварство соседей.

Он один, беззащитен, высок, умудрен,

Мастерит, укрепляет и лепит.

А потом отрешенно восходит на трон,

И в душе его трепет...

М. Щербаков, "Мое королевство"

О, как же я хочу,
Нечуемый никем,
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем!

А ты в кругу лучись,-
Другого счастья нет,
И у звезды учись
Тому, что значит свет.

А я тебе хочу
Сказать, что я шепчу,
Что шепотом лучу
Тебя, дитя, вручу.
 

Дилан Томас

Ламентации

Когда ветреным я был пацаном
И в церковном стаде черной овцой
(Так старый хрен вздохнул в смертельной жажде женщин),
В соблазнительный крыжовник, в кусты
Забирался я и жадно смотрел,
И краснел, когда к земле наклонясь
И выпячивая круглые зады,
Деревенские девки сбивали
Кегли деревянными шарами.
Я любую пожирал глазами,
Я влюблялся в округлости… Ну, хоть луны,
И легко был готов молодуху
Бросить тут же в кустах – пускай ревет!

Когда был я порывистым и грубым,
Черной бестией меж набожных жуков
(так старый хрен вздохнул в жуткой жажде бабьего тела),
А совсем уж не ветреным мальчишкой,
Но еще на мужика не похож,
Я всю ночь свистал, всех пьянчуг пьяней –
И рождались в канавах от меня черт-те кто
У каких-то бесчисленных неведомых баб,
А кровати, раскаленные как сковородки,
Аж на весь городок мне скрипели;
«Ну, быстрей! Ну, быстрей, еще быстрей!»,
Я по клеверам разных одеял
Ненасытным жеребчиком скакал
В гуще угольно-черных ночей…

Когда стал я настоящим мужиком, –
И к тому же крепким, как бренди, –
Черный крест в нашей церкви святой, –
(так старый хрен вздохнул в смертельной жажде вниманья),
То с моим басовым расцветом
Не сравнился бы и мартовский кот:
Нет, я был настоящим быком,
И не мышек я ловил, а коров –
Еще так далеко до того,
Когда в жилах замедлится кровь,
И кровать уже будет нужна
Моей угольно-черной душе
Не для скачек, а только для сна.

А когда я стал полмужика, –
«Поделом тебе!» – молвил мне поп, –
(так старый хрен вздохнул смертельно боясь слабости)
Да, не бык, и не кот я и даже
Не теленок, а старый козел!
И душа из паршивой дыры
Недовольная вышла – когда
Час моей хромоты подошел,
Я брезгливо взглянул на нее
И вручил ей ревущую жизнь,
И заслал ее в черное небо,
Чтоб нашла мне женскую душу,
Чтоб нашла мне жену для души.

И теперь я совсем не мужик, не мужик,
Вот награда рычавшей жизни моей –
(Он вздохнул, умирая, – заброшенный, всем чужой,
Аккуратный и тощий, – под аккомпанемент
Пенья горлиц и клацанья колоколов,
Не смыкающих челюсти колоколов),
Наконец-то душа моя в небе нашла
Благонравную женушку, чтобы та
В небе угольном ангелов зачала…
Но она жутких гарпий мне народила:
Вот Невинность поет, Благочестие плачет,
И Воздержанность молится, и –
Скромность крылышками прикрывает мои…
И все семь добродетелей смертных со мной,
Зачумляют последний мой вечер земной!

 

Перевод Василия Бетаки

Уже не след выделывать коленца, рядиться в грим шута, героя, мима... Грядущее - поток реминисценций, сплошной поток, и ничего помимо. Движенье к эпилогам от прелюдий победно, как весной - восход светила. Найди ж отличья между тем, что будет, и тем, что сообразно фактам, было - ведь не найдешь! Зеркальные законы. Просты сюжеты, как раскаты грома... Всё тот же дом. И сумрак заоконный. На тех же гонках - та же ипподрёма. Онегин ли, Печорин твой приятель - но в том же ты стихе, романе, пьесе. На девственную свежесть восприятий ложится зеленеющая плесень. Так и живешь с остаточным апломбом, к стареющим привыкнув отраженьям. И дежа вю, построенные ромбом, готовят стрелы к будущим сраженьям. Лелей мечты, как мусульманин Мекку, в любую неприкаянную стужу... И коль нельзя, чтобы дважды - в ту же реку, то запросто - чтоб трижды в ту же лужу.

Вот здесь пройдемся чуточку подробней, чтоб стала суть яснее, чем вначале: повторы счастья явно инородней любой повторно встреченной печали. И ведь не зря же говорят в народе, пора принять ту мудрость как подарок: как ни крути, беда одна не ходит. Беда серийна, словно выпуск марок. Она заденет центром или краем, толчком в плечо или ударом в спину – но к ней мы постепенно привыкаем, как лондонец - к парламенту и сплину. Печали столь знакомы и нередки: ушли одни - другие на подходе... И - всё сначала. И - возврат каретки. Букет стократно слышанных мелодий, всё те же несходящиеся стыки, всё тот же монотонный рёв потока...

А счастье - как баран на горном пике: случайно и безмерно одиноко. Его приход, простой и однократный, случится в феврале или июне... Повторы счастья столь же вероятны, как вероятен разум на Нептуне. И выход лишь один: дождаться. Выжить. Удачи миг поймать за хвостик куцый; и счастье до последней капли выжать в сухое, словно жар пустыни, блюдце. Поймаешь - и не падай на колени, и не гадай на картах и на гуще.

Миг счастья из разряда тех явлений, которым повторенья не присущи.
 

Александр Габриэль снова порадовал пронзительно меланхолическим настроением... Скорей бы июнь, что ли! :)

                     * * *
Господь! Ты этот мир любовью напоил!
Но человеку Бог милей, когда он идол.
И человек во прах твой светоч уронил,
И смертная Любовь твой подобрала титул.
И сердце смертное, и смертные мозги
Друг другом тешатся, а Вечность позабыта.
Куплю Пегасу теплые носки,
Чтобы согреть его копыта.

Молитва безответная

Если в твои не могу я пробиться уши,
Сердце мое барахлит и хромает рифма,
Грудь мою давит и страх наполняет душу.
Мне плохо.

Мысли мои трещат, как сухие прутья.
Хочется им покоя и ласки женской,
Хочется грома, где лошади к бою рвутся -
Одновременно.

Сводит уже колени и сердце стынет.
Денно молю и нощно и беспрерывно:
Господи, смилуйся, выведи из пустыни!
Но ты не слышишь.

Пыль я, конечно, но пыли ты дал молитву,
Чтобы она рыдала членораздельно.
Я это, Господи! Сердце ушло в колени.
Но ты не слышишь.

В сердце моем распустились, ослабли струны.
Дух мой поник как червем побитая почка.
Я это, Боже, бессильный, почти безумный!
Мне плохо.

Что же ты медлишь, ответь, поскорей ответь мне!
Дай мне надежду, скажи, что все поправимо!
Чтобы воспрянуть духом, как свежий ветер.
Чтобы простой и правильной стала рифма.
 

Джордж Герберт, 1593-1633
Перевел Яков Фельдман

* * *

Алкогольная светлая наледь, снег с дождем, и отечество, где
нет особого смысла сигналить о звезде, шелестящей в беде.
Спит сова, одинокая птица. Слышишь, голову к небу задрав,
как на крыше твоей копошится утешитель, шутник, костоправ?

Что он нес, где витийствовал спьяну, диктовал ли какую строку
Михаилу, Сергею, Иоганну, а теперь и тебе, дураку, –
испарится, истлеет мгновенно, в серный дым обратится с утра –
полночь, зеркало, вскрытая вена, речь – ручья молодая сестра...

Нет, не доктор – мошенник известный. Но и сам ты не лев, а медведь.
Подсыхать твоей подписи честной, под оплывшей луной багроветь.
Не страшись его снадобий грубых, будь спокоен, умен и убог.
Даже этот губительный кубок, будто небо Господне, глубок.
 

Перед листопадом

Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь желтой листвы за окном,
Вот и осталась мне самая малость
Шороха осени в доме моем.

Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потемках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.

Если считаться начнем, я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно, еще рассыпается гравий
Под осторожным ее каблуком.

Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В желтом, и синем, и красном - на что ей
Память моя? Что ей память моя?

В жизни вовсе нет чудес,
Вижу дальнюю дорогу,
Белый дым и черный лес.

Очень хочется уехать.
Не на время — навсегда
В белый край, где бродит эхо,
Провожает поезда.

Чтобы слышались ночами
Скрипы сосен за стеной.
Чтобы не было печали
И сумятицы больной.

Там заря во мгле туманна,
Там в ночи горит звезда —
Просто, ясно, первозданно,
Словно в детские года...

Понимаю понемногу:
В жизни вовсе нет чудес.
Есть дорога полевая,
Белый дым и черный лес.

Анатолий Жигулин

Красота
Одна есть в мире красота -
Любви, печали, отреченья
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.
К. Бальмонт

Пасхальный благовест
Понеслись удары
К синим небесам,
Звонко раздается
Голос по лесам.
Тихая долина
Отгоняет сон,
Где-то за дорогой
Замирает звон.
С. Есенин