Церковь Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселения Краснопахорского. Интервью с художником Анной Ягужинской, работавшей при этом храме художником с 1992-го по 2000-й годы.

Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота 1917-го года, и об этом рассказано во многих источниках. В интернете они есть, а также, вышли книги и появились статьи об этом храме. Но о том, что происходило там в трудные 1990-е годы, когда этот храм вновь открылся после долгого перерыва (в нём ранее был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), там сознательно умолчали по инициативе г-на Никандрова, бывшего второго настоятеля этого храма с 2000-го года, которого запретили к служению. Поэтому об этом нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там восемь лет, с 1992-го по 2000-й год при самом первом настоятеле, М. Д. Таране.

- Здравствуй, Анна, расскажи, пожалуйста, о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.

- Здравствуй, Ари. Рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже – Москвы, поселения Краснопахорское. Это началось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В МПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.

- А почему ты выбрала именно этот вуз?

- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, например, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.

- Анна, а как ты нашла эту церковь?- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, украинцем по национальности, отсюда и его фамилия, и произношение, который стал моим работодателем и непосредственным начальством.

                  

 

Храм в процессе восстановления с 1991 по 1996 гг.

Оказалось, что он ещё и учился со мной в одном вузе, но на богословско-пастырском факультете. Прежде, чем брать меня, слишком юную, на работу, этот священник советовался со знающими людьми, а те сказали, что мои работы, которые они видели, достойные, и рекомендовали ему взять меня на должность художника в свой храм, что тот и сделал. Так я стала работать в церкви Святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское.

- И как ты начинала? Ведь в 1992-м году храм был почти в руинах, а в стране бардак! И мастерская у тебя не сразу появилась...

- О да! Прежде, чем приступить к основной работе, я прошла через многое, так как поначалу, меня не кисло эксплуатировали. Я мыла полы в храме, принося воду в вёдрах с колодца, не только для этого, но и для купели, чтобы крестить, и это было очень тяжело, так как колодец был не близко. К тому же, я помогала на требах (мы вместе крестили, очень часто отпевали, изредка венчали, освещали квартиры и автомобили…), пела и читала на клиросе, иногда читала шестопсалмие, даже пару раз читала Апостол(!) и ездила по всяким поручениям. Кроме того, «поработали» и обе моих бабушки. Поскольку мы жили рядом с институтом, они кормили батюшку пирогами, всячески его задабривая, чтобы он хорошо мне платил. Как-то я успевала работать на церковь, учиться в ПСТГУ и студиях. Словом, много мы сделали для того, чтобы получить там ещё и мастерскую. Мама поспособствовала. Приехала, поговорила с настоятелем, объяснила ему, что работа в "проходном дворе", то есть, на общей территории, вредит делу. И мне вскоре выделили, предварительно отремонтировав, очень красивую студию с большим окном и жилой частью, где можно было мыться, готовить и спать, двухкомнатную квартиру, по сути.

  Моя мастерская

- Время-то было неспокойное – лихие 90-е, страна стояла на ушах. И как ты ухитрилась проделывать столь сложную работу в то время, как многие прошли через обнищание, крах всех планов и опасности!..

- Да, я в лихие 1990-е была «на коне», у меня было всё, о чём можно только мечтать, я была счастлива, потому что ещё юная, многого не понимала, мне море было по колено, и ещё не осознавала того, насколько трудным было то время, какая тяжёлая меня ждала работа, не знала жизни и была уверена в том, что справлюсь. В той деревне было относительно тихо, до неё почти не докатывалось то, что творилось в Москве. Но нищета там была ощутимая. В церкви на каноне только половины буханок и лежали. Изредка, кто пирожки испечет с домашним вареньем и принесёт… а так – луковица, небольшой кочан капусты, сухари, иногда маленький пакетик дешёвой карамели, да и всё… Однако, очень интересным было то время! Мои 1990-е… Творческим был этот период, и я много работала и по своей учёбе. Световой день посвящала живописи, вечер - рисунку, композиции. Штудировала гипсовые слепки, части тела, экорше, скелеты и обнажённую модель.

- Анна, а что такое экорше?

- Это человек без кожи и жировой прослойки – одни мышцы. Естественно, не живой, ну, и не труп из анатомички, а либо гипсовые они по работам скульптора Гудона, либо сделаны из чего-то там вроде папье-маше или пластика, но раскрашенные. Мышцы тёмно-красные, сухожилия бледно-жёлтые… Ну, так вот, я, также, много копировала работы старых мастеров, пыталась изучать анатомию, перспективу, технологию, хотя у меня плохая память, и я быстро забываю всё то, что читаю, к сожалению. Ходила на занятия к моему дорогому Наставнику, Михаилу Николаевичу Гребенкову, тоже теперь уже давно, в 1995-м году, ушедшему в мир иной...

     

Этот пожилой художник, Михаил Николаевич, инвалид и ветеран В.О. войны был очень хороший, сильный педагог, и я обязана ему многим. Он преподавал у нас в вузе, и, заметив то, что я - перспективный ученик, стал заниматься со мной отдельно у себя в мастерской с другими учениками, но бесплатно. И я с 1992-го по 1995-й годы два раза в неделю ходила к нему в студию, которая находилась в Измайлово, по яблоневому саду, мимо живописного пруда, на берегу которого густо росли деревья, через которые проглядывал большой храм. Я рисовала непрерывно. Учиться было интересно, и я любила этот процесс. Закрепила я тогда свои знания и умения, давшиеся мне в предыдущей студии. Рисовать я стала значительно лучше, так как там получила хорошую школу, но летом, перед отъездом в деревню при храме, собиралась получить от Наставника напутствие - задание на лето. Звоню ему, звоню, а он не отвечает. И вдруг мне позвонили…

Преставился мой незабвенный Учитель. Во всём мире стало темно, солнце погасло… Уходят последние носители старой школы, а с ними и высокое мастерство. Рвутся последние нити, связывающие нас со старой школой рисунка и живописи. На отпевании горевали все его ученики… Он мог бы создать свою школу, но теперь никому не нужно настоящее искусство. Школа умирает. Мне очень повезло в том, что Господь дал мне Учителей.

Однако я решила не унывать, а быть счастливой. По совету друзей стала посещать очень интересную студию, которую вели не заурядные художники Иван Константинович Карамян и Игорь Николаевич Ермолаев, так как нуждалась в творческой обстановке. Там была настоящая богема, «приют свободных артистов». Творчество сопровождалось музыкой старого доброго русского рока. Пишешь за мольбертом, а из окна виден балетный класс, где в больших окнах под покатой крышей виднелись юные танцовщицы в белых юбочках. Иногда ритм их танца совпадал со скоростью позёмки, метущей снег по крыше и завивающейся вихрем, и с музыкой, под которую мы любили работать. Это было достойно хорошего режиссёра.

Жизнь моя была контрастна: труд при сельском храме и богемная жизнь в Москве. Везде было интересно и весело... - Анна улыбнулась своим воспоминаниям.

- В 1992-м году, ближе к лету, работа действительно, хорошо пошла, что называется. Дело сдвинулось с мёртвой точки, и по "сватовству", тогда ещё живого Михаила Николаевича, к нам пришёл очень хороший архитектор по имени Марк. Он предупредил меня о том, что работать нужно быстрее, так как этого священника могут перевести в другой храм. Как в воду глядел. Он разработал проект "барабана" и купола храма, так называемой "главки". И вот, в 1995-м году на церковь Иоанна Богослова возвели эту самую главку. Варили каркас для главки монтажники-высотники с Украины. Два мужичка, а к ним, конечно же, батюшка присоседился. Он всегда работал наравне со всеми, и даже я доверила ему кусочек фона к моей фреске покрасить (колерок ему намешала), так что всё там было сделано его руками. Когда закончили делать арматуру, мелкий и лазучий украинец выбрался, а батюшка, бывший покрупнее, застрял в каркасе купола на головокружительной высоте и выбраться не может. Стоящие внизу, изощрялись в остроумии по поводу того, что его теперь только по частям извлечь смогут. Удалось его освободить из плена лишь после того, как мне пришла в голову и была высказана мысль распилить площадку, на которой они стояли, и спустить его внутри церкви. И мужичок, которому я это сказала, с криком «я придумал!» побежал воплощать эту идею в жизнь. Как дети, ей Богу!

Поскольку с техникой безопасности у нас было не то, что плохо, а вообще никак, народ наш так и сыпался с лесов, прямо «как горох», а также, калечились и гибли в других отраслях стройки. Каждую неделю отпевали очередного покойника! Родители мои стали возмущаться: «Ты же девушка молодая, а приезжаешь оттуда и только от тебя и слышно: «священник, покойник, гроб, панихида, отпевание, кутья, хор, гроб, могила, покойник, катафалк, молебен, священник, панихида, отпевание, похороны, кладбище, крест, венки, покрывальце, могила, хор, священник, кутья…» Ну что же это такое?!»

Вскоре, ещё в 1992-м году я написала три иконы: «Спас нерукотворный», двухметровую «Святую Троицу» и, это уже году в 1993-м, вроде бы, «Георгия Победоносца», а также, были написаны, вырезанные из досок силуэтами, Предстоящие у распятия Богоматерь с Иоанном вместо тех, что там были, но теперь моих предстоящих там уже нет, и старых, страшных, вернули на место, а куда сгинули мои - неизвестно. Там мало, что сохранилось из моего... 

       

 

В те годы эти места были довольно-таки дикими, деревня-деревня! Там и сейчас стоят сельские избушки – на Москву это слабо похоже, и странно то, что эту часть Подмосковья сделали Москвой, причём, Подольск к Москве не присоединили, почему-то. А в 1990-е годы добираться туда приходилось на перекладных. И везде плати. Это не то, что сейчас – по московской «Тройке»! Там дополнительная оплата проезда была. Разоришься на этих автобусах! Ездила я в пригородном автобусе от метро Тёплый Стан по Калужскому шоссе, «дороге смерти», где «на дорожных столбах венки, как маяки», укоренившийся у нас, южный обычай ставить памятные знаки на местах аварий. Их там полно. Многих погибших там знала лично. Помню эту дорогу зимой. Автобус скользит, водила пьяный в хлам, тьма кромешная, фонарей нет, снеговая пустыня, холодно… Был 1996-й год. Работала я тогда очень много. Сама делала под фреску известковый раствор. Иногда мне приходилось самой мешать его лопатой(!). А я была тогда очень худенькая и слабенькая! Ручки тонюсенькие! И песок для раствора тоже сеяла я. У меня тогда уже была превосходная иконописная мастерская. Помещение обогревалось с помощью русской печи. Колоть дрова не умела совсем, поэтому заталкивала в печку целые поленья. Печь была большая, но из-за широкого окна, дом плохо держал тепло. Подтапливала обогревателем. В лютые морозы всё равно зябла в валенках и овечьей душегрейке. Поэтому ставила под ноги плитку, когда работала, сидя. Однажды на плитку упал пакет с ветошью и, конечно же, загорелся. Ужинала в соседней комнате, а помещение заполнялось дымом. Когда, наконец, сообразила, в чём дело, под столом уже полыхало пламя. Схватив ведро, плеснула водой на плитку. Замыкания, слава Богу, не произошло, но плитку пришлось выбросить. Кроме должности: «Художник-иконописец», делала гораздо больше. Прежде всего, фреску, а также, проекты архитектурных сооружений, эскизы к вышивкам на облачениях, к резьбе по дереву, занималась общим оформлением храма. Планов громадьё было!

- Анна, но ты же была юной, прекрасной девушкой! Неужели тебе не хотелось, кроме высоких целей и задач, обычных житейских радостей?
         Анна задумалась, подняв глаза к небу, припоминая что-то, а затем улыбнулась и сказала:

- Конечно, я, ведь, не деревянная, и ничто человеческое мне не чуждо. Я люблю вкусно кушать. Пиво пить мы тогда любили, флиртовали немножко. Общаться с хорошими людьми, ходить в музеи, консерваторию, театры, на выставки, смотреть хорошие фильмы, документальные в частности, слушать аудиокниги, двигаться под музыку я тоже люблю. Могла всю ночь танцевать. Бывало, посещала клубы, например, "Пропаганду", "Бедные люди", «Китайский лётчик Джао-Да», «Кризис жанра», где мы слушали Алексея Паперного, «Вермишель-оркестр», «Волков-трио» и прочее... После тишины обителей и сельской жизни, грохот музыки оглушал.

А также мы с друзьями любили всей гурьбой выезжать на пленэры, писать этюды, а потом петь песни у костра под гитару, жаря на костре хлеб, яблоки или помидоры.

        

Говорили, в основном, об искусстве. Как правило, мы проводили время за творчеством. Впрочем, как и сейчас. Собираемся и рисуем вместе. Либо пишем натюрморт, либо портрет, либо фигуру костюмированную или обычную обнажённую модель. Иногда рисуем по очереди друг у друга кисти рук или ступни ног. Я бы глаза порисовала, даже гипсовые глаза Давида себе купила, чтобы тренироваться… Время-то дорого стоит. Хорошенького понемножку. «Делу время, потехе час», как говорится. Не знаю, как это, «проводить время», читать ради удовольствия от процесса, играть в игры. Не знаю и того, что такое скука. Это ощущение мне не знакомо и не понятно.

- Ты была серьёзной девушкой...

- Не то слово! - смеясь, отвечала мне Анна, - я всё время рисовала или изучала технологию, композицию и прочие премудрости профессии. Живя в деревне, я упорно работала по досконально изученной мной программе Императорской Академии Художеств в Петербурге. Сначала, так же, как и в воспитательном училище при Академии, тренировала руку и глаз упражнениями. Рисовала идеально ровные окружности, причём так, что, вот, смотришь на дно кружки, круг рисуешь, а потом в этот кружок ставишь эту кружку, и совпадает идеально. Или спичку берёшь, и глядя на неё, прямую линию рисуешь, а потом спичку приложишь – длинна один в один! Вот так тренировались. После этого углублённо штудировала натуру. Повторяла то, чему училась, но уже с более глубоким пониманием. Руки, ноги, носы, уши, глаза, рты тоже рисовала свои и чужие, у меня много этих рисунков фрагментов человека, всяких конечностей накопилось…

      

Однажды половые органы у натурщика отдельно запечатлела и забыла убрать с видного места. А тут, как на грех вошёл батюшка и сразу это дело увидел. У меня похолодело под ложечкой, и я вспотела. Вдруг уволит?.. А он пробормотал без интонации: «Выложила! Совсем уже охренели. Один в церкви пёрнул, другая писюны рисует…» Фух! Пронесло.

- Весёлая у тебя жизнь… Учась и работая одновременно, ты, наверное, очень уставала?

- Ещё бы! Это тяжело было сочетать. Некоторые лекции в ПСТГУ шли у нас без перерыва одна за другой, и однажды, заснув на одной лекции, слушая сквозь сон, проснулась тогда, когда уже другой преподаватель читал вторую лекцию, в которую удивительно плавно перешла предыдущая, - смеясь отвечала мне Анна.

- Хорошо ли ты училась в этом своём ПСТГУ?

- Ну, не очень. Не то, чтобы плохо, но и не так, чтобы хорошо. Преподаватели завышали мне оценки, видя мою старательность и заинтересованность. Они были очень хорошими людьми и смотрели сквозь пальцы на мои "художества" в смысле поведения. Я долгое время была девкой довольно-таки, противной. Но самым сложным был период сессий. Это тяжёлое, особенно для тугодумов вроде меня, время, очень выматывало. Экзамены эти… уфф! Вспоминаю, как кошмар! Я чуть ли не падала в обморок от ужаса в ожидании момента выбора билета.

- А вот, эти твои «знаменитые» первые фрески, на алтарной преграде, расскажи о них.

- Роспись алтарной преграды была моей первой фреской в этом храме, но не первая по факту, так как была у меня ещё и пробная фреска "Преображение Господне на горе Фавор", курсовая работа в институте (не знаю, что с ней теперь). 

     

Так что, до этого трёхметровую фреску я уже писала, не считая нескольких маленьких, тоже учебных. Но эта фреска на алтарной преграде была самой большой. Там были фигуры Иисуса Христа и Богородицы в полный рост, Херувимы, Иоанн Богослов и Иоанн Креститель, а вокруг – вольный орнамент.

Это было летом 1996-го года. В этот вечер был изумительный закат. Но работа была настоящим мучением! Раствор-то мне наложили трое помощников, но очень большая была площадь нанесения фрески, а начальник (о. Михаил Таран) меня торопил. Пришлось работать более суток без отдыха, всю ночь (одна в храме, испуганная, как Гоголевский Фома Брут), до рассвета. Потом, конечно, усталая, так и свалилась. Проснулась часам к пяти вечера и тут же пошла на колонку отмывать кисти и всякие ёмкости для красок, а затем фотографировала фреску, которую мне потом ещё и предстояло дописывать поверх тёмно-серой рефти - голубой фон и одежду Спасителя.

- Анна, а что значит «рефть»?

- Фон под голубец. Так было положено. Технология требовала, так как без рефти голубой краситель понадобился бы в большем количестве, а он стоит дорого.

После этого, над моей скромной персоной сгустились тучи. Фреску мою, написанную свободно, в духе Феофана Грека (особенно Херувимов, Иоанна Крестителя и Иоанна Богослова), народ, мягко говоря, не понял. Кто-то грозился эти мои фрески сбить. Люди ополчились на меня. Досталось и батюшке за то, что он надолго остался мне помогать и потом чуть не опоздал на поезд, так как отправлялся с семьёй в отпуск. Но главной виновницей была я. Кое-как, однако, это потом улеглось. Но приходили люди, разбиравшиеся в искусстве, меня поддерживали и хвалили эту работу.

- Ты, наверно, со многими интересными людьми тогда общалась, раз в таком вузе училась и такую профессию осваивала?

- Это - да! В 1993-м году в моей жизни появился большой мастер, Александр Давыдович Карнаухов. Он клал мозаики в Ватикане среди титанов Возрождения. Сначала был предельно корректен и охотно помогал, потом разнёс меня в пух и прах, на следующий день просил прощение. Вскоре опять уехал в свою Италию, где местные попы своей косностью и непониманием довели его до того, что от треволнений у него что-то случилось с глазами, и он почти ослеп. Довелось учиться иконописи с 1992-го по 1994 год и у незабвенной Ирины Васильевны Ватагиной, дочери известного анималиста и ученицы матушки Иулиании (Марии Соколовой). Ирина Васильевна успела многому научить меня. А в 1998-м году, весной, мне довелось побывать в чудесном оазисе Москвы - особняке семьи художника-гравёра Фаворского, знаменитом красном доме в Новогиреево. Показывали крупные, немного пожелтевшие от времени, графические листы (карандашные рисунки, калмыцкий цикл и наброски с обнажённой модели) Фаворского. Повезло мне в том, что сидела на самом лучшем месте - прямо перед самыми рисунками! Окунуться в мир этого дома - радость весьма великая! Дух художника поселился здесь навсегда. Я застала в живых и отца Глеба Коляду, слушала его лекции в цикле «Основы православного миропонимания» в университете на Моховой. Кстати, и отца Александра Меня мне повидать довелось. Тоже на лекциях. На острове Залед были на Псковском озере у Отца Николая Гурьянова в 1994-м году, и он ладошку ко мне приложил, слегка шлёпнув меня по лбу.

- А что же было дальше, Анна? Над чем ты работала ещё?

- Предстояла ответственная и трудная работа по убранству храма, но перед этим надо было разработать, так называемую, «вычинку». Выбрала для неё цвет кирпича, который бы хорошо смотрелся на белом. Сначала делала эскиз. Его утверждали архитекторы, так как без архитектурного образования, не могу сама проектировать церковные постройки. Потом мы эту вычинку красили, и тогда я поняла то, что очень боюсь высоты. Пришлось преодолевать этот страх. Но ценой этому преодолению стала зудящая экзема на руках и теле. Знающий человек сказал, что это нейродермит, сказал, какие таблетки принимать и чем мазать. Целестодерм – так эта мазь называлась. Помогло.

     

При этом, я готовилась писать на восьмерике в фальшь-окне над «абсидой», с востока, фреску, на которой должна была быть изображена Богоматерь Одигитрия…

- Анна, а что это такое – "Одигитрия"?

- Ну, это такой иконописный извод…

- Извод? Что это?

- Вариант канонического изображения. Итак, извод иконы Богоматери «Одигитрия» - это когда она с младенцем на руках, а на фреске внутри храма была изображена Богородица Оранта.

- Оранта? Как это?

- Это другой иконописный извод, когда у неё разведены руки, согнуты в локтях и раскрытыми ладонями вверх. Это она молитву возносит к Богу. Богородица же ходит по земле и помогает страждущим, вознося молитву к Своему Божественному Сыну. Вот. А Младенец при этом находится не в её руках, так как руки у неё заняты, а в мандорле…

- В чём?!

- Таком круге, как бы нарисованным на её омофоре спереди. Ну так вот. В этот раз я собиралась писать именно Одигитрию. Я всё это время делала эскизы и, так называемый, картон.

- На картоне, что ли?

- Да нет. Картоны - это не от слова «картон». Это итальянское слово. Означает конечный эскиз к фреске, но выполненный в натуральную величину и не в цвете, а в карандаше на тонкой бумаге, с которой изображение переносится уже на влажное, то есть, готовое к работе, интонако…

- Анна, а что такое интонако?

- Это последний, самый верхний и самый тонкий слой штукатурки, по которому уже пишется фреска. Это тоже итальянское слово, а на Руси это называли накрывкой.

Ну так вот. Прежде, чем началось написание наружной фрески, образовалась целая партия из прихожан, бывших против того, чтобы «малолетке», доверяли такую важную работу. Я же была совсем молоденькая, студентка. А настоятель в меня верил, так как ему меня рекомендовал авторитетный человек, как я уже сказала. Волновались они зря. Фреска эта долгое время украшала тот храм. Писала я её на восточной грани восьмерика два дня. Мне помогали двое – батюшка, как обычно, и Геннадий Ефимов, алтарник, староста, завхоз и рабочий в одном флаконе. Хороший человек. Первый день я её верх писала – самую сложную часть, до пояса, а на второй день – низ. Геннадий штукатурку подготовил вместе с батюшкой, которому я даже колер и кисточку дала немного покрасить фон и позём. Он рад был, что ему доверили такое… В девять часов вечера работа была закончена. Это была моя победа и одновременно перемирие с нашими прихожанами, относившимися ко мне критически. После написания фрески, храм стал таким красивым, что все им любовались. От свалившейся на меня славы, готова была провалиться сквозь землю. Но и это продлилось не долго.

                   

- Анна, а нравилось ли тебе работать при храме?

- Конечно! Работа и жизнь при храме, а ещё и то, что там у нас была весёлая компания. Мы с пацанами пекли на костре картошку, жарили хлеб с помидорами, иногда даже – сердечки индейки удавалось достать, пели под гитару, конечно же, лазили по, так называемой, «заброшке» (бывший дом отдыха для работников кино), где весь пол был в осколках, и наши шаги гулко раздавались эхом, от чего было страшно, и нам казалось, что в здании кто-то прячется. Бомжи, наверно, облюбовали. Это позже здание это к рукам прибрали… А однажды, бродя вечером по лесу, мы увидели недавно вырытую могилу. Нам стало жутко, мы попятились, чтобы убегать, а тут ещё и машина милицейская с голубой мигалкой едет среди деревьев прямо на нас… как же мы оттуда бежали! Ой! Там, конечно, и без компании было здорово - свежий воздух, лес, где было полно грибов, ягод, речка Пахра, пруд хороший.

Однажды в пять часов утра решила в этом пруду искупаться, думая, что буду там одна, и не учла того, что по всему берегу выстроились рыбаки. Это было досадно, но я, всё равно, решила поплавать в футболке и трикотажных штанах. Когда я из воды вышла, то мои штаны из-за воды сильно растянулись в длину и стали мешать идти. Тогда я их сняла и пошла по деревне в одной футболке, неся в руках штаны. Конечно же, засветилась. Это было эффектно…

 

Ко мне частенько и друзья из города приезжали, кстати, там был святой источник, и каждое воскресение мы на нём обливались из вёдер троекратно, круглый год. Даже зимой. Я эти все эти годы почти не заболела ни разу. Разве что, моя ангина, когда я диплом защищала. Мою подругу крестили в этом источнике, причём, она, зачем-то, разделась догола. Зрелище, конечно, сказочное!.. Потом мы купили пива, прочих вкусностей, и вместе с батюшкой решили отметить её крещение. Изрядно выпив, решили устроить фотосессию в храме. Она надела строительную каску, я её фотографировала, а поп лёг на специальную подставку для гробов и начал горланить фальцетом панихиду: «Со святыми упокой!» Поп этот был прикольный… ой! Только ты это не записывай, убери. Что-то я увлеклась…

 

Продолжение следует