«…Он был дрянной музыкант,

…Он утратил талант,

Появилось немало морщин,

…Он спивался у всех на глазах,

Но по ночам он слышал музыку…»

Саша Башлачёв

 

«…Прольются все слова как дождь,
И там, где ты меня не ждешь,
Ночные ветры принесут тебе прохладу.
На наших лицах без ответа
Лишь только отблески рассвета того,
Где ты меня не ждешь…»

Михаил Карасёв

 

Время, как будто бы остановилось в этот тёплый летний вечер. Или оно сильно замедлилось, и тянулось долго-долго, почти незаметно был ход его… на главном городском бульваре толпились усталые, довольные и пьяные люди. Здесь в тот день праздновали День города. Немецкая фирма, построившая в этом городе свой филиал, проводила рекламную акцию, угощая жителей городка-побратима своим пивом. На нескольких точках стояли огромные деревянные бочки, и люди, одетые в немецкие народные костюмы – мужчины в шляпах, жилетах и фрау в чепцах бесплатно разливали пиво, от чего весь город сбежался, и центральный бульвар оцепила полиция, контролируя людской поток за халявой. Пиво тоже может быть хмельным, если пить его много, и теперь подвыпившие люди сидели, полулежали и валялись, раскинувшись, на газонах в случайных, расслабленных позах живописными группами. Праздник заканчивался, но народ расходился медленно. Оркестр перестал играть, музыканты сложили свои инструменты и, как в полусне пьяно покачивались вместе со всеми… худосочная молодёжь в джинсах, колыхалась, извиваясь, подобно водорослям от подводного течения, люди постарше плавно покачивались, как немцы в пивной, обнявшись и взявшись за руки, потому что музыка продолжала играть. Невидимая музыка. Потому что она была неизвестно, откуда, и состояла из шороха шин проезжающих где-то далеко автомобилей, звона колоколов церквей, звуков с реки, по которой проходили теплоходы и катера, шороха листьев, женского визга то тут, то там, смеха и певучих голосов разных тембров. Колокола церквей мелодично перекликались, а разомлевшие полуголые люди замирали в самых необычных положениях, даже как-то вниз головами, задрав ноги, лёжа на траве склона пригорка у подножия странного монумента, от коего звездой расходились бульвары. Главный городской бульвар был самый широкий и пешеходный. От шизоидного монумента, прозванного в народе «памятником всаднику без головы» бульвар спускался к реке, переходя в широкую лестницу, опускающуюся на набережную, где тоже плавно покачивались, обнимаясь, расслабленные пьяные люди. Все лавки были заняты. На них люди тоже сидели, развалившись, и даже лежали. Иногда они клали головы на колени друг другу, а ноги закидывали на спинки скамеек. На одной из таких лавок сидела тонкая девушка с каштановыми волосами и карими глазами в пол-лица. Она тоже плавно покачивалась в такт невидимой музыке и, прикрыв глаза, лениво посматривала вокруг себя. Рядом с ней двое влюблённых были разложены на скамейке так, как будто бы из них вынули костяк. Прямо перед Татьяной (как звали девушку) раскачивались полупьяные музыканты с инструментами в футлярах. Один из них, что недавно играл на альте, выделялся высоким ростом, худобой и красивой шевелюрой с проседью над породистым носатым лицом с рыжей бородкой. Он тоже смотрел на Татьяну глазами с паволокой, слегка прищурившись. На расстоянии этот интересный альтист казался достаточно молодым человеком, которому не больше 35-ти лет.

Тане было 26 лет, когда, после трёх неудач в отношениях, она уже третий год была совсем одна и страдала от безответной любви к своему шефу. Но тот был безнадёжно женат на очень красивой, харизматичной даме, к тому же, имел от неё семерых детей, что в наше время редкость, и рассчитывать на что-то серьёзное с его стороны она не имела никаких надежд. Настроение её было постоянно минорным, глаза всё время влажные. Она пришла на праздник, чтобы развеяться и здорово напилась. В голове приятно шумело, встать она была не в силах, так как от головокружения могла упасть. Боясь пошевелиться, она смотрела на высокого альтиста, который неуверенной походкой пьяного человека приближался к ней.

«…Ночные ветры принесут тебе прохладу.
                                                 На наших лицах без ответа
       Лишь только отблески рассвета…»

…нет, заката. Потому что вечерело, и последние лучи уходящего солнца золотили волосы Тани и бороду музыканта. Он бережно положил свой драгоценный альт в футляре на лавочку и сам плюхнулся рядом. Вблизи он оказался гораздо старше. Лицо его покрывали пигментные пятна и мелкие морщины. Познакомились они легко и, обнявшись, отправились в компании каких-то мужчин и женщин по бульвару в старую часть городка, с живописной дореволюционной застройкой, где часто приезжие художники писали во дворах и на улицах этюды. Вся весёлая толпа подвыпивших людей залилась в какой-то старинный дом с побеленным кирпичным низом и верхом из потемневшего дерева. Жалобно заскрипела деревянная лестница под их ногами. На очень полном хозяине с седыми бородой и волосами, заплетёнными в косички, был немыслимый наряд. Таня видела такое впервые в жизни. На его голове была пёстрая шапочка наподобие тюбетейки, на необъятном теле – разноцветный, блестящий балахон, похожий на те, в коих выступал Демис Руссос. На пышной груди у колоритного господина висели бусы, руки его были в браслетах, а его толстые пальцы унизывали перстни. Люди, обнимаясь и расцеловываясь с хозяином, шумно рассаживались за большим столом, на котором громоздились бутылки и целые горы шпикачек, от которых поднимался пар. На нескольких блюдах – овощи: красный перец, горошек, помидоры… Татьяна сидела, молча, пьяная, среди столь же пьяных незнакомых людей рядом с красивым, интеллигентным мужчиной, который привёл её сюда. Она, хорошо подкрепившись шпикачками с овощами, заметила то, что её спутник почти не притронулся к еде. Он провёл целый день, работая на свежем воздухе, играл на альте, но аппетита у него, почему-то, не было. Зато в его красивой руке всегда находится стаканчик с напитком. Руки его были все в пятнах, как и его лицо, а пальцы длинные, как с полотен Эль Греко. Одна из женщин, уже не молодая, но стройная и пластичная, со впалыми щеками, длинной шеей и агрессивным макияжем, от чего её фиолетовые губы казались почти чёрными, под «Мой рок-н-ролл» БИ-2 так и поплыла в танце, постепенно обнажаясь и одновременно задувая одну за другой свечи, при которых всё это происходило. Самодеятельный стриптиз получился весьма удачно, без пошлости, а, напротив, со вкусом. Вскоре стало почти темно, и лишь в сумерках были едва различимы очертания силуэта обнажённой женщины, окутанной прозрачной тканью.

«…И то, что было, набело откроется потом.
                         Мой рок-н-ролл — это не цель, и даже не средство
                                                                          Не новое, а заново, один и об одном…»

Гладя себя, танцующая ещё какое-то время продолжала всё так же плавно покачиваться в такт музыке. И тогда Татьяна вдруг, неожиданно для себя, заплакала. Она поняла то, что именно эту музыку она слышит внутри себя уже очень давно. И сегодня музыканты на бульваре под памятником колченогой лошади с понуро сидящим на ней всадником, головы коего со многих ракурсов не видно, играли именно эту музыку! А потом, когда они перестали играть, то из городских звуков ей слышалась именно эта музыка!

И вдруг раздался грохот, похожий на канонаду, и ненадолго ярко-малиновый всполох из окна красиво и как-то театрально осветил убегающую даму в газовом покрывале. Начался праздничный салют. Люди за окном кричали «Ура!», визжали девицы, разноцветные шары салюта отражались в реке, грохотала «канонада». Свет не зажигали, и какое-то время сидящих за столом, людей освещало то бирюзовыми, то огненными, то фиолетовыми вспышками, и бутылки на столе сверкали многоцветием, как ёлочные игрушки.

Как оказалась на улице, Татьяна не помнила, но от свежего воздуха стала трезветь, и увидела рядом с собой всё того же музыканта. Он напевал вполголоса именно её! Именно эту песню!

                     «…Прольются все слова как дождь,
                                                                        И там, где ты меня не ждешь…»

Глядя на девушку ласково, красивый старый музыкант сказал ей о том, что эта музыка, которую он любит играть, давно уже приходит к нему сама, и он слышит её и днём, и ночью… особенно ночью. С ней он засыпает и просыпается.

По затихшему, тёмному городу шли они куда-то, и Таня решила идти с ним, куда бы он её ни вёл. Ей было абсолютно всё равно. Она шла с человеком, которого ранее не знала, неизвестно, куда. Они даже немного проехались в трамвае, целуясь и обнимаясь, как влюблённые подростки. Выйдя на остановке, они прошли тёмными дворами трущоб, пока не вошли в какой-то дом, где этот импозантный мужчина сказал ей: «Со мной такого ещё не было! Не ожидал от себя этого… С первого взгляда влюбился в тебя, как мальчишка!» Девушка молчала, а он, целуя её, ласкал так, что её голова вновь закружилась, а глаза закрылись. Татьяна в истоме опустилась на продавленный диван и отключилась.

Она проснулась от того, что солнце светило в узкий просвет между занавесками прямо ей в глаз. Был рассвет. Рядом, почти неразличимый во мраке, спал мужчина.

О том, что полового контакта не было, её никто не насиловал, сама она никому не отдавалась, Таня догадывалась по внутренним ощущениям, но быстро оделась и, то и дело хватаясь за голову, захлопнув за собой дверь, побежала на остановку трамвая. Было слишком рано, транспорт ещё не ходил. Она огляделась вокруг. В этой части города застройка была годов с 60-х или 70-х ХХ века, известные пятиэтажки по проектам г-на Лагутенко, внук которого радует нас песнями, а те блочные дома, «башни» с одним подъездом и в клеточку швов из гудрона, которые в Москве имеют от девяти до 11-ти этажей, здесь уродливо торчали из земли какими-то грибами-недомерками в четыре-шесть этажей, а кроме них вдоль железной дороги и ближе к реке, стояли и деревянные бараки, которые из-за скученности в народе называли «шанхаями». За этими домами Татьяна увидела поблёскивающую реку, поняла, в каком направлении отсюда находится её дом, и пошла по городу пешком.

Она жила в частном секторе с пожилым отцом (после смерти матери), который, подобно муравью, суетился, постоянно достраивая и преображая их дом. То этаж надстроил, то пристройку сделал, то флигелёк, то веранду, то просторное крыльцо. Дома она приняла душ и легла. Проснулась поздно. Голова болела, а отец, как назло, то стучал, как дятел, то орудовал перфоратором. Пришлось выйти и купить в Магните бутылку пива. Вернувшись домой, откупорив бутылку и с жадностью выпив холодное пиво, она обнаружила у себя в сумке визитную карточку господина, с которым провела ночь. Его звали Сергеем Петровичем. Сама звонить ему Татьяна не собиралась, и визитку тут же выбросила, решив, что, если ему надо, то он сам ей позвонит, если, конечно, он правильно вбил её номер в свой телефон.

И этот человек, действительно, вскоре ей позвонил. После этого они, побывав сразу в нескольких местах, и выпив везде, где были, снова прибыли в тот самый дом, откуда Таня уходила в четыре часа утра. Там между ними состоялось подобие близости, при котором девушка пару раз испытала оргазм, хотя соития, как такового, и не произошло. Татьяна уже заметила то, что этот музыкант был почти старик. Солгал он ей о том, что ему 49 лет, но было-то ему, явно, больше. В нём даже проявлялась какая-то дряхлость. И чем больше Татьяна узнавала своего нового любовника, тем больше разочаровывалась. Сначала ей было интересно в его компании, где болтался местный бомонд, и она не придавала значения тому, что всем там далеко за сорок, а молодых почти нет. Но вскоре она стала замечать то, что трезвому человеку в этой компании делать нечего. Скучно как-то. Дамы с браслетами курят трубки или пахитосы в длинных мундштуках, ведут себя неестественно, если не сказать - кривляются, а выглядят увядающими, глаза у них какие-то потухшие, и всё это было очень грустно. Сергея Петровича в этой компании все называли Серж. «Придумали дедку погремуху!» - ухмыляясь, думала Таня. Когда-то старик подавал большие надежды, но выбиться ему так и не удалось. Он давно стал регулярно выпивать и всё хуже играл на своём стареньком альте. Он сменил за всю жизнь немало оркестров. В последнее время этот неудачник и пьяница играл в «яме» при местном музыкальном театрике, где ставили «проеденные молью», мюзиклы. Где-то у него была жена, с коей он не был в официальном разводе, а также, взрослые дети и уже несколько внуков.

Татьяна решила немного пожить с этим Сержем, пока не подыщет себе кого-нибудь более молодого и не женатого. Но свободным молодым людям Татьяна, к её сожалению, не нравилась, и она долгое время довольствовалась тем, что подвернулось. Они регулярно встречались у Сержа. Таня приезжала к нему на трамвае прямо с работы. «Как девушка по вызову…» - думала она. Но всё чаще она стала натыкаться на гостей у него в квартире. Серж любил прихвастнуть своей молодой любовницей. К её приходу эти гости были уже пьяными, угощение было съедено, поэтому голодная после работы, девушка предпочитала поужинать по дороге, чтобы не бурчало в животе во время любовных утех.

Татьяна никогда не любила этого пожилого человека и, к тому же, разочарование в отношениях после двух неудачных романов и одной безответной любви к своему шефу, отбили у неё всякую охоту пламенно влюбляться и терять голову. Ей на данном этапе было нужно только чуть-чуть тепла, мужской ласки, и она худо-бедно это получала. В постели Серж был очень ласков, креативен до удивления, да и в общении тоже весьма приятен. Татьяне нравились его старорежимные манеры и обхождение, красивая речь, импозантный вид, приятный голос. Омрачало их роман его мужское бессилие, как Таня ни старалась его возбудить. Точнее, возбудиться-то он возбуждался, но не весь. Самая нужная часть его тела работать категорически не хотела. Ленивый, своенравный и непредсказуемый орган. «Этот проклятый х*й», как говорил его хозяин, вдруг вырастал в самых неожиданных местах, например, в транспорте, и именно тогда, когда его выпуклость нечем было прикрыть. Ни газеты, ни пакета в руках…

У Сергея Петровича было нарушено кровообращение, у него было тяжёлое варикозное расширение вен на ногах, и дошло до того, что доктора грозили ему ампутацией, если он не прекратит курить и выпивать. Но Серж никого не слушал и под девизом: «Живём-то один раз!» продолжал вести прежний богемный образ жизни, выпивая в пёстрой компании художников, актёров и музыкантов. Вот из-за этого-то и было у него мужское бессилие.

Однако, надо отдать ему должное в том, что он весьма лихо и виртуозно умел делать в постели то, о чём не имели понятия предыдущие партнёры Тани, хотя у них с потенцией было всё в порядке. Он умел удовлетворить молодую девицу другими способами, которых в его арсенале было очень много.

В самом начале их отношений, совсем, правда, не долго, Татьяне было не трудно и не скучно приходить к любовнику, сидеть среди гостей, пожилых актёров, художников и таких же музыкантов, как и он. Но вскоре девушке наскучила эта компания «сумасшедших и вечно пьяных старпёров». Эти бедные некрасивые люди в возрасте несколько безумного вида, как их воспринимала Татьяна, делали жалкие попытки соответствовать миру богемы, но это выглядело убого и не по-настоящему. Потрёпанные жизнью мужчины и дамы, никому ни в городе, ни, тем более, за его пределами неизвестные, и сильно пьющие, сначала пытались что-то там очень богемное изобразить, тряся браслетами, бусами и непомерными серьгами, но потом, устав кривляться, злобно обсуждая актёров, получивших главные роли, конечно же, «по блату, за взятку или через постель», они все постепенно напивались и расползались. Грустное было зрелище.

Иногда Сергей Петрович приглашал Таню в свой театрик с полупустым залом, где он играл в оркестре, а кто-нибудь из его друзей - какие-то третьестепенные роли типа: «Кушать подано», и старик перед спектаклем подробно рассказывал ей о том, в каком ряду выстроившихся хористок, кордебалета, римских легионеров, футболистов или гусаров его (или её) следует искать. Конечно, не в первом и даже не во втором. Мюзиклы были очень слабые, скучные, костюмы – ветхие, штопаные, линялые.

Прошла золотая осень, листья облетели, похолодало, зарядили дожди, настроение Татьяны портилось вместе с погодой. «Мой рок-н-ролл» в исполнении группы Би-2 давно уже перестал звучать в её голове. Начальник на её работе продолжал не замечать Таню, а она на свиданиях со стариком закрывала глаза, представляя себя в постели со своим боссом. А старик привлекал её к себе, прижимаясь к ней всем телом. «Два одиночества слились в одно большое одиночество весом в центнер!» - думала Татьяна. Она лениво гладила спину любовника, а её рука ощущала сухую старческую кожу. И ей становилось очень грустно.

А в голове и сердце старого Сержа по-прежнему играла та самая, восхитительная музыка, и он переживал вторую молодость, обнимая молодую возлюбленную. Он, вдыхая полной грудью запах её волос, задыхаясь от нежности, говорил ей: «Люблю!», а она, не открывая глаз, представляла себе то, что это говорит ей её руководитель на работе, когда она отдаётся ему прямо на столе. Но, это всё было пустыми мечтами, до шефа ей было, как до Луны, а со старым Сержем в его обветшалой пятиэтажке ей становилось хуже день ото дня.

Он ей говорил:

- Вот, выйдешь ты за кого-нибудь замуж, за козла какого-нибудь. А он будет пить, изменять тебе… и тогда ты подумаешь: «И зачем я за него вышла?! Дружила бы с Серёжей… у него хоть и чурбанчик не стоял, зато каким он был миленьким!»

Девушку раздражало это и всё остальное в нём. Она злилась всё больше.

Когда Татьяна иногда оставалась у любовника ночевать, то каждый раз зарекалась дальше поддерживать отношения с «этим старым козлом». Тощее тело Сержа уже становилось дряблым, по утрам у него было несвежее дыхание. Таня вставала, совершенно разбитая. Итак, не выспавшаяся, она бывала разбужена тем, что он начинал кому-то звонить и разговаривать по телефону. На столе его всегда были объедки, так как пьяный гость или двое-трое гостей либо только что ушли, либо валялись под столами, на диванах или в других, порой, самых неожиданных местах. В комнате пахло кислым, было холодно спать, так как из-за тонкого одеяла, она мёрзла в холодной хрущёвке, а он ещё и сдёргивал одеяло с её ног, когда начинал приставать к ней! У него же, pardon, не вставало, вот он всю ночь к ней и лез, спать не давал, и одеяло стаскивал, почему-то сразу именно с ног, что её страшно бесило! Нервы-то уже давно были не к чёрту. Ей надоел этот дискомфорт, надоело не высыпаться, вставать в угаре, как при похмелье, хотя и оно тоже, порой, присутствовало, с плохим самочувствием, и приходить на работу квёлой. Закончилось всё это тем, что после одного такого отбрасывания с её ног одеяла, Татьяна, взвившись чуть ли не до потолка и грязно матерясь, фурией на метле вылетела из его гнилой квартирки. Серж побежал, было, за ней, но, пока искал брюки, одевался, замешкался и, конечно, не догнал и упустил любовницу из виду. Он больше никогда не увидит её…

Городок был достаточно маленьким, идти предстояло не очень долго. Одевшись на ходу, Татьяна шла глубокой ночью по городу, ветер развивал её волосы, и к ней снова ненадолго пришла та песня, которая сопровождала её с того самого праздничного вечера, и она вспомнила о том, что когда-то эта песня называлась «Ночные ветры».

«…Не новое, а заново, один и об одном
                                               Дорога — мой дом, и для любви это не место…»

Дома она с наслаждением растянулась в своей мягкой, тёплой постели и крепко уснула до позднего утра.

Номер телефона Сержа она заблокировала и благополучно забыла о нём, как будто и не было никогда в её жизни никакого влюблённого в неё «старца». А Сергей Петрович продолжал ждать её и слышать свою музыку ночного ветра во сне и на яву.

     «…А дальше — это главное — похоже на тебя
                                                               В долгом пути я заплету волосы лентой

                              И не способный на покой я знак подам тебе рукой,
Прощаясь с тобой, как будто с легендой…»

А потом Татьяна от случайно встреченных общих знакомых узнала скорбную весть о том, что Сергей Петрович вскоре после того, как она его бросила, умер прямо во время спектакля, играя в оркестре. Оркестранты не сразу это и заметили, так как его партия никогда не была ведущей…