К 25-ти годам у меня было уже две дочери, а третья тогда ещё ждала своего часа внутри. И вот, в один далеко не прекрасный день, мой излишне чудаковатый муженёк, ныне не безызвестный в наших краях, тот самый Михаил Таранов, сообщил мне о том, что его рукополагают в дьяконы. «Как бы не пожалеть об этом…» - подумала я, но возражать не стала, так как в этом случае он обязательно сделал бы наперекор. Такой уж у него характер. Я даже радость изобразила, чем он был явно разочарован, так как, после смерти моего отца, всё делал в пику мне, но, решения своего так и не изменил.

Пока был жив мой отец, полковник, муж ходил по струнке, так как безумно боялся моего милитариста-папаши. Его все боялись. Он был человеком весьма грозным, и если бы узнал о том, что меня обижают, порвал бы, как тузик грелку. Меня он любил беззаветно, но отнюдь не баловал. Каждый день, рано утром я в любую погоду совершала пробежку и упражнения на свежем воздухе, а потом принимала прохладный душ. Я отлично стреляю по движущейся мишени, очень быстро разбираю и собираю автомат Калашникова, надеваю противогаз и в нём ползу, и это ещё не все мои умения, столь «необходимые» хрупкой дамочке. Но папа мой вдруг умер, и Мишка, наконец-таки, показал свой «милый» характер во всей красе, отыгрываясь на мне за свои страхи и длительную несвободу. Дома он вёл себя очень плохо, и я уже была готова к разводу, от коего меня удерживали только дети. На людях г-н Таранов был совсем другим. Он очень хорошо умел притворяться. Жизнь с моим папой нас всех этому научила, но до Таранова нам далеко, так как хитрил он виртуозно.

Он всем, в том числе и, впоследствии, журналистам, рассказывал о том, что священником решил стать еще в 12 лет, когда зимой зашёл в церковь погреться, его пытались шугануть старушки, но заступился батюшка и пригласил парнишку в воскресную школу. Затем он, якобы, закончил духовную семинарию, а после её окончания работал в соборе алтарником. И это тоже не правда. Он это выдумал для журналистов. Никакой он семинарии не заканчивал, учился в обычной школе, а в алтаре прислуживал действительно, но совсем недолго. Всего два года, как Миха стал ходить в церковь и, по сути, он ещё неофит. Да он и Четверо-Евангелие-то до конца не прочёл, не говоря уж о деяниях и посланиях святых Апостолов Нового Завета, а, тем более, всё Священное Писание, с Ветхим Заветом и все остальные духовные книги. Думал, что Мария Магдалина действительно была блудницей, и об этом, якобы, сказано в Евангелии, а там этого нет! Я специально искала! И не ожидала я того, что мой Миха-Таран вдруг решит связать жизнь с церковью. Но, я дала себе установку не унывать, а во что бы то ни стало, быть счастливой, и была неисправимым романтиком.

Побыв дьяконом неделю, он собрался принять священнический сан. Всё моё нутро противилось его решению. Мучили тревожные предчувствия. Но я молчала, зная о том, что протесты бесполезны. Пришлось пройти специальную исповедь, на коей я должна была отчитаться архиерею в том, что до замужества была девственной. Я же вышла замуж, когда мне едва исполнилось восемнадцать, а с моим папашей-солдафоном попробуй, приди домой позже восьми часов вечера! Я была затюканной, скромно одетой во всё серенькое, и, поэтому, незаметной, девушкой, которой никто, кроме Миши, не заинтересовался, и женился-то он на мне, скорее всего, чтобы получить доступ к моему телу. И вот, когда он стал священником, обрядился в рясу и надел наперсный крест, продолжал не церемониться со мной. Я давно уже прокляла тот день и час, когда, будучи наивной школьницей, познакомилась с обаятельным Михой-Тараном, который был старше меня на пять лет, и влюбилась в него без оглядки, как в омут бросилась с головой и долго не могла вынырнуть. А ведь меня предостерегали, но я никого не послушала. И теперь, вот, одна с детьми в сельском доме, купленном для нас моей мамой, копаюсь в огороде, кляня свою глупость, а от любви к этому человеку к тому времени, как он стал сященником, ничего не осталось. Я думала лишь о том, как нам выжить.

Вечерами мы читаем, так как Мишка унёс из дома телевизор, очень хорошую плазменную панель, подарок моего отца, под предлогом того, что это, якобы, «бесовский ящик», «источник греха». Впоследствии меня ещё ждёт встреча с этим телевизором в самом неожиданном месте, которое только можно себе представить.

Уходил тёплый день. Я заварила красный чай из липового цвета. Первая картошечка с укропом дымилась на столе. Мы с Танечкой и Настенькой коротали вечер, и нам было хорошо, спокойно дома одним, без их взбалмошного папаши. Как вдруг, начались схватки, и на свет была произведена третья дочь. Скорая помощь приехала уже тогда, когда всё уже было позади. Спасибо прихожанкам нашего храма, которые тут же кинулись помогать. Принесли подгузники и прочее, что было нужно малышке, но, всё равно, я не видела белого света. Раньше хотела иметь нескольких детей, но после рождения первой дочки мой энтузиазм изрядно поутих, и тогда я решила родить ещё мальчика и всё, но мальчик не получился, родилась опять девочка. И вот, поскольку Бог троицу любит, я в третий раз забеременела, но получилось то же самое. Девочка. Назвали Надей, потому что я оставила надежду на то, что у меня будет сын. Впрочем, что называется, «вдохновения», а также, времени и сил на его «производство» уже совсем не осталось. Став священником, муж постоянно отсутствовал дома, а если приходил, то позволял себе расслабиться при помощи горячительных напитков и частенько изрядно напивался, и мы от него прятались, так как, пьяный он становился очень злым. Сам он работал много, а суетился ещё больше. Вёл себя по-прежнему, только гораздо хуже.

Денег вдруг резко не стало, и почему это случилось, было непонятно. На самое необходимое не хватало. Муж жадничал, называл меня «транжирой», и почти ничего не давал. Чтобы накормить детей, я стала экономить на себе. Перестала ужинать и завтракать, пить чай и есть мясо. Детям давала масло, себе мазала на хлеб маргарин. Правда, вскоре мне на выручку пришёл староста нашей церкви, очень хороший мужик. Видя моё бедственное положение, худобу и голодный блеск в глазах, он дал мне работу. Я стала ответственной за церковное имущество, но работать с тремя детьми было очень трудно. Я страшно уставала (вообще, быстро устаю), и, конечно же, много ошибок допустила в работе, так как не организована, не собранна, рассеянна, легко выхожу из равновесия. А так же, простудлива, постоянно зябну, всё делаю медленно, спешка утомляет меня, а вокруг все куда-то спешат. Из-за работы я совершенно запустила дом, и этого мне никто прощать не собирался. Муж стал злиться и ругал меня, не выбирая выражений. Я жила, в основном, на свою зарплату, но не жаловалась, а чувствовала себя вполне устроенной, несмотря ни на какие неприятности. У меня была идея фикс - чтобы дочери были сыты, здоровы, не отставали в развитии и не были лишены необходимого, а самое главное то, чтобы они выросли хорошими людьми. И все силы я употребила именно на это. Я слишком уставала, чтобы уделять внимание обидам на мужа и разборкам с ним.

Выглядел гр.Таранов этаким благообразным батюшкой. Отпустил длинную бороду, на людях двигался степенно, говорил неспешно, веско. Изображая бурную деятельность, постоянно что-то мутил, например, влип в грандиозную афёру, и до сих пор не ясно, главный ли он злодей в этой истории или лох-марионетка, ставшая жертвой мошенников, что тоже  вины с него не снимает.

Итак, он устроил сеть богаделен, где селил немощных одиноких стариков, квартиры которых, по нашим выводам, каким-то хитрым образом, переходили к его родственникам. Для одной богадельни использовали коттедж, конфискованный у, отбывающего срок, цыганского наркобарона, а другая находилась в здании бывшего вытрезвителя. Кроме того, он убедил местных бизнесменов дать денег на постройку нового социального центра для одиноких стариков. И стал он в этих приютах директором. Поначалу дело заладилось, началась положительная шумиха в разных СМИ. Мужа показывали по телевизору, он светился в интернете, и все пели ему дифирамбы, он участвовал в передачах, показывались уютные комнатки с обоями и светлой мебелью, в которых жили аккуратненькие старички и старушки, ели кашку, пили кофе с мягкими булочками, играли в шахматы и домино в общей гостиной. Супруг выглядел весьма благообразно и, раздавая интервью направо и налево, красиво говорил о милосердии. Кроме того, он делился с телезрителями своими планами на создание ещё и семейного детского дома, так как «нам с матушкой Господь сына пока не даёт, но мы молимся об этом денно и нощно».

Пассаж про «денную и нощную молитву о чадех» мне понравился, особенно, если учесть то обстоятельство, что мы с мужем - люди, на самом деле, совершенно не церковные. Почему его вдруг потянуло в эту профессию, не известно. Вероятно, открылась вакансия, и его уговорили знакомые, наспех подготовив. Отец Михаил молился только тогда, когда это кто-то видел, когда же мы с ним были дома одни, он жестоко нас обижал, хамил злобно, даже матерился да ещё и здорово выпивал.

В последнее время он напивался чаще и сильнее. Раньше он меня не бил, я бы такого не терпела, но вдруг началось, и его останавливало лишь то, что могли услышать мои истошные вопли. Потому зажимал мне рот, а это мешало ему избивать меня сильно. Размаха нет, лишь одна рука свободна, а я вывёртывалась, вырывалась, кусала руку, зажимающую мне рот… когда же он хотел вставить кляп, успевала удрать. Это хулиганство меня замучило, и терпение кончилось. Всё чаще мы с детьми прятались в церковной  ризнице, заперевшись на мощный засов. У нас там всё было оборудовано для жизни. Мы раскатывали матрасы, ведро воды там стояло всегда и даже, если невозможно терпеть, было и небольшое приспособление для туалета, но обычно, мы ждали, пока всё не утихнет и тихонечко прокрадывались в нужник на заднем дворе церкви. Поэтому я радовалась, когда его не было дома.

Прошло два с половиной года, я поднимала дочерей, фактически, одна, на зарплату завхоза. Конечно, времени на себя не осталось совершенно. Я падала от усталости, засыпая на ходу, а мужа видела лишь в церкви. Он давно не ночевал дома.

И вот, «доброжелатели» принялись бомбардировать меня анонимными посланиями о том, что у него, якобы, образовалась семья на стороне. Я, конечно, не верила, но эти подлые анонимки ранили мою гордость. Было противно липкое вторжение туда, что посторонних не касается. И было крайне неприятно вызывать злорадство, насмешки и жалость у каких-то тёть-моть, кумушек. Самолюбие…

Последнее анонимное сообщение носило уже конкретный характер. Был указан адрес, по которому жила Мишкина пассия, с новорожденным сыном. Я была уверена в том, что этого дома на этой улице нет, а если есть, то это либо магазин, либо офисное здание, а сообщение всецело лживое. Однако, посмотрела этот адрес в интернете. Здание такое там было, и это был, действительно, жилой дом. И тогда я решила туда съездить. Отправила детей к маме, сняла тельник и берцы, посетила салон, где сделала модную причёску и нанесла макияж на усталое лицо, приоделась и, став ухоженной дамочкой, отправилась по тому адресу. Я ещё надеялась на то, что вместо шести подъездов в доме окажется всего три или четыре, но шестой подъезд там был. Номер домофона оказался верный и дверь открылась. Я поднялась на верхний этаж, надеясь на то, что в лифте будет всего 12 кнопок, а не 16-ть. Квартира эта на 14-м этаже тоже была, а из неё слышался писк младенца.

Поражённая этим совпадением, я в оцепенении стояла у двери, глядя на новые полусапожки. Как поступить, я не знала. И вдруг дверь внезапно сама открылась, и со словами: «Кроме хлеба купить ничего не надо?», вышел… Михаил. Увидев меня он сначала вежливо и тихо спросил: «Вы к кому?», а, всмотревшись и наконец узнав меня в новом образе, от неожиданности, во весь свой грубый голос воскликнул: «Ого!» и торопливо захлопнул дверь и повернул ключ. Однако, я успела заметить в квартире молодую женщину с ребёнком на руках. Впечатляющая была встреча, ничего не скажешь!.. По его злющему лицу я увидела, что он напуган, но готов защищаться.

Я сразу дала ему развод. Все его вещи - книги, церковные облачения в нескольких больших чемоданах, камилавку в шляпной коробке, тут же выставила из своего дома прямо на улицу. Он это собрал, а когда не смог войти в калитку, так как я её заперла на другой замок, погрозил мне в окно кулаком. Вот так г-н Таранов, ушел от нас и женился во второй раз. Конечно же, за это его тут же запретили к служению. Но всего на три года, а не извергли из сана, что меня удивило.

Я продолжала работать в церкви, где служил теперь другой поп, а мой дом после ухода из него Таранова, стал просторнее, и воздух - гораздо чище.

Прошло какое-то время, и по Мальбасово поползли слухи о том, что стариков в богадельнях бывшего мужа содержат в ужасных условиях, морят голодом, не дают им лекарств, не оказывают медицинской помощи, и о том, что у них отняли документы. Пенсии их были разворованы, условия проживания стали скотскими. Но я не верила в это до последнего, как сначала не верила и в его предательство, пока не увидела это собственными глазами. Между тем, слухи не прекращались, и от разных людей я узнавала всё больше шокирующих подробностей.

И когда мне надоели сплетни, сама решилась-таки объездить эти богадельни. Но вполне хватило одной, ближайшей – бывшего особняка цыгана, который сидел за торговлю наркотиками. То, что я там увидела, было просто страшно, и мне особенно сильно расхотелось доживать до старости. Дом для престарелых был заброшен. Конечнго же, муж передал заботу о стариках доверенным лицам, и давно уже их не проверял. Потерял к живым игрушкам интерес, как сначала выбросил из жизни нас с малышками, забыв о том, что пожилые люди совершенно беспомощны, но думают, чувствуют, и всецело от него зависят. Это на него похоже.

Войдя в помещение, назвавшись охране соседкой одного из постояльцев, я сразу почувствовала страшный смрад. В огромном зале, с лепниной и зеркалами, охранники смотрели телевизор, который оказался не чем иным, как той самой плазменной панелью, что при жизни покупал мой отец, а муженёк потом умыкнул из моего же дома. Несколько пожилых мужчин и женщин играли в карты. Увидев меня, несчастные «пленники» прямо-таки все «сползлись» ко мне, умоляя принести еды, и не говорили, а еле шелестели о том, что умирают. Я побежала в ближайший магазин за хлебом. Они давно белого хлеба не видели, моментально всё съели. Сфотографировав всё, что увидела, я поспешила домой.

«Это какой же сволочью нужно быть, чтобы так издеваться над людьми! А я-то, глупая баба, детей от этого выродка рожала!..» - думала я, негодуя. Это зрелище всё во мне перевернуло. Захотелось наказать негодяя за все его дела, и я сразу же принялась звонить и писать во все мыслимые и немыслимые инстанции и сразу несколько газет, конечно же, фотографии приложила. Скажете: некрасиво стучать на мужа, хоть и бывшего? А, вот, я с этим не согдасна. Впрочем, говорите, что хотите. Мне наплевать. Представлялась я тогда: «Инна Абдулова», назвавшись соседкой старика, которого они там заморили. Уже на следующий день я привела в дом для престарелых журналистов. Прибыв туда, они пришли в ужас от увиденного: там были оставлены умирать десятки стариков. Кроме охранников у моего телевизора, персонала в приюте не было, на полу лежал крайне отощавший, совсем раздетый старик, едва прикрытый рванным одеялом. Когда корреспондент попытался узнать о том, что с ним, несколько мужчин, не отрываясь от моего телевизора, заявили, что он "всегда так падает", а в этот раз лежит уже третий день. «Третий день? А он жив? Здесь есть врач или медсестра?» - вопрошал журналист, тормоша лежащего. По счастью этот человек оказался еще жив, хотя едва дышал, слабо мычал, но глаза не открыл. Двое стариков сказали ему, что они здесь совсем одни, и этот несчастный всегда так падает и вот так, подолгу лежит на полу.

Тем временем на столике ожил телефон, и один из парней, смотревших мой телевизор, ответил. Звонил Михаил (вероятно, его кто-то проинформировал о визите журналистов) и попросил дать трубку одному из газетчиков. Начал врать про "нехватку персонала", так как никто не хочет работать с таким контингентом, и о том, что деньги с пенсий берутся за проживание и обслуживание, и отрицал, что желающим уйти не отдают документы. Заверил, что пенсионеров никто не удерживает. Потом, после неудобных вопросов, Таранов заойкал, что ему плохо слышно, у него, якобы, садится батарейка, разговор прервался, телефон отключился.

В это время мы позвонили в полицию. Диспетчер на том конце провода ничего сначала не понявшая, всё-таки выслала наряд. Приехали полицейские и участковый, опросили обитателей дома об их состоянии. Рассказывали люди охотно, всё, без утайки. То, что открылось, привело в ужас даже бывалых людей. Недееспособные люди, инвалиды вынуждены были сами заботиться о себе: готовить, убирать, ухаживать за обездвиженными. Еду привозили раз в несколько дней, и разнообразием рацион не отличался: на кухне, где было чудовищно грязно и кишели тараканы да крысы, были обнаружены мешки с толокном, горохом и ячневой крупой, две пачки прогорклого маргарина, 15 буханок чёрствого и заплесневелого хлеба и миска с прокисшей кашей. Сахара люди не видели с момента поступления в заведение. На их ропот был ответ: "Ворота открыты, никого не держим". Но идти-то людям было некуда! Ни жилья, ни документов, ни денег! У них всё отобрали! Под видом благотворительности здесь занимались грабежом пенсионеров. Медицинского обслуживания там никакого не было. Несколько комнат, заставленных кроватями. В каждой жило от шести до 14-ти человек. Насекомые бегали, грызуны, воняло мочой, затхлостью, грязь была повсюду, жуткая антисанитария. Одна больная старушка описала матрац, а пока он сушился на балконе, ей не дали другой, и она спала прямо на голой сетке. Отощали пожилые люди так, что их сморщенная кожа на них страшно повисла. У одной из женщин болела нога, ей обещали, что операцию сделают, но не сделали. У другой обнаружили туберкулез в открытой форме. Третья женщина лежала в какой-то каморке, прямо на полиэтилене, с неестественно вывернутыми ногами, непонятно, перелом или вывих. Одна её нога была в гипсе, другая – вся в язвах. Дама находилась в состоянии спутанного сознания и даже не смогла пояснить, что с ней случилось и когда она ела в последний раз. Один старик, бывший зэк, говорил, что, когда сидел, условия были гораздо лучше, и лелеял мечту совершить какое-нибудь преступление, чтобы сесть снова. «На зоне-то лучше!" - говорил он, мечтательно закатывая глаза. Недавно там умер старик, и его тело долго не выносили из помещения, где спали люди. Крысы отгрызли у трупа нос и пальцы. Только из-за сильного запаха разложения его, всё-таки, вынесли на улицу и зарыли прямо во дворе. Пенсия, между тем, продолжала поступать.

Срочно вызвали несколько бригад скорой помощи. Пока полицейские пытались дозвониться Таранову, тяжелобольных обитателей богадельни (многих в состоянии крайнего истощения) одного за другим на носилках выносили и развозили по больницам.

Об этом вскоре стало известно многим, и городская администрация закрыла богадельни сначала из-за не соблюдения норм пожарной безопасности, а скандал разразился после того как появилась первая статья, обвинившая экс-супруга в организации «концлагеря», и против него было возбуждено уголовное дело за «Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни и здоровья потребителей», и ему грозило два года лишения свободы. Он отбояривался, как мог, во всех своих бедах обвиняя «журналюг», дескать, они своими лживыми публикациями очернявшими его, поддержали захват зданий богаделен, после чего он, якобы, потерял свое влияние на них, и что проблемы с содержанием этого приюта возникли из-за того, что «ушел администратор со всеми деньгами». А также, он имел наглость требовать извинений перед собой журналистов, так как, якобы, «условия содержания в приюте не были такими удручающими, как они это осветили в прессе». Какой цинизм! Я же всё видела! Для Таранова же люди - мусор!

Г-н Таранов принялся спешно закрывать богадельни и уничтожать улики, но было уже поздно. Скандал разгорелся нешуточный и уже вышел за границу области. Теперь это не обсуждали только ленивые да лишённые возможности разговаривать.

         Начались телепередачи и многочисленные публикации в интернете и прессе. Сначала-то все отца Михаила восхваляли, теперь же его поносили и позорили на всю страну. И я дала свою фамилию детям, в чём суд пошёл мне навстречу, будучи в курсе дела. Так, открестилась от предателя, отвечая всем: «Не имею отношения к нему!»

Во всех пансионатах для престарелых и инвалидов, где директорствовал г-н Таранов проводились обыски, допросы обитателей, способных давать показания. Михаил отбивался, как только мог: «Это клевета! Любой может уйти, никого не держим силой. Это бессмысленно! Очередь из желающих попасть к нам очень большая, и не хватает мест. Уволилась администратор, отчитываясь мне раз в месяц, а теперь из-за отсутствия кадров мы попали в столь затруднительную ситуацию. Я вины с себя не снимаю, но физически не получается за всеми уследить. Сейчас я приехал в приют, и самостоятельно буду наводить здесь порядок. Помыли полы, накормили людей. Они сидят, смотрят телевизор. Вроде бы все довольны… Люди, которые находятся в приютах, всегда сдают документы на сохранение, как и везде, заключаем договора, составляем акт на принятие денежных средств. Деньги идут полностью на содержание, аренду, коммунальные платежи, воду и лекарства…» - складно пел он.

Продолжались проверки богаделен, суды, разоблачительные ток-шоу, где смаковали видеофильмы о том, как загибаются старики в приютах. На одно из таких ток-шоу хитростью затащили Михаила, уверив его с том, что это делается на пользу богаделен, и не поставив его в известность, о чём пойдёт речь. Когда же ему показали кадры ужасного пребывания в этих казематах, иначе не скажешь, где старые люди замерзают зимой и мрут с голоду, он быстро отцепил микрофон и побежал из зала, но его подхватили сразу трое здоровяков-охранников и силой, такого мелкого по сравнению с ними, втащили обратно в зал вернули на запись передачи. Когда в студии показали кадры из богаделен, ведущая плакала, а второй ведущий советовал зрителям закрыть глаза, так как зрелище не для слабонервных. На программу приехало несколько пенсионеров из «концлагеря». Как рассказал один инвалид, обитателей богадельни держали впроголодь, медицинского обслуживания не было. Он сам попал в дом престарелых ВИЧ-инфицированным и уже полтора месяца не принимал никакие препараты. Делать перевязки тем, кто в этом нуждался, приходилось сами постояльцам - они ухаживали друг за другом. Денег они не видят, предоставлены сами себе. Получается, туда свозили пенсионеров, якобы за ними тут ухаживают, а на самом деле наживаются на их пенсиях, а это - последнее дело, грабить стариков и детей! Один старик, которого обманом поместил в богадельню родственник, говорил, что получал немаленькую пенсию и мог себе позволить сходить в кафе, здесь же он не получает даже булочку к чаю, не говоря уж о конфетах. Ему на ногу нужно было наложить гипс, пришла какая-то врач, осмотрела, но сказала, что гипса нет.

Таранов сидел, как оплёванный, весь скрюченный под градом праведного гнева публики, а на вопросы не отвечал. Но, когда он увидел меня, вошедшую и севшую на диван, то, потеряв самообладание, внезапно сорвался с места, в два прыжка подлетел ко мне и принялся душить. Охранники еле отодрали его от меня, и я потом долго кашляла - так он сильно успел сдавить мне горло.

Он снова удрал за кулисы, но его там насильно задержали, и Таранов визжал и дрался, пока ведущий, вышедший к ним из зала не приказал охране вышвырнуть его вон, что они и сделали, в точности исполнив приказание.

Таранов продолжал оправдываться в интервью прессе, сваливая всё на своих администраторов и журналистов: «Администратор присвоила пенсии стариков. Соцзащите не велела звонить мне, только ей. Трое бездомных и моя бывшая жена, которая все «раскрыла», ездили в Москву на популярное ток-шоу, где обильно поливали меня грязью. Меня зазвали на передачу обманом, обещали помочь с приютами, а оказалось, что меня там унижали и оскорбляли, применяли силу. Я один, не могу без администраторов заниматься богадельнями, это все идет против меня, может быть, сяду в тюрьму…»

Короче говоря, Таранов, из-за постоянной своей занятости неизвестно, чем, а также, наплевательского отношения к окружающим его людям, забросил своих подопечных. А помощники, на чьи плечи он всецело переложил заботу о них, стали воровать, от чего старики там жили в ужасных условиях, голодные, отощавшие, без лекарств и умирали один за другим…

Таранова с треском извергли из сана. Он запил с новой силой, открытым текстом грозился меня утопить, задушить, отравить или пристрелить, а дом мой спалить. Я, хоть и отреклась от него, помогая разоблачить его деяния, а, всё равно, мне стало неприятно ходить по Мальбасово, заходить в сельпо, где на меня все косились. Всем телом чувствовала негатив, так как люди слышат звон, а не знают, где он: «то ли он украл, то ли у него украли, была нехорошая история, и осадочек остался», поэтому я стала ездить с рюкзаком на электричке за продуктами в чёртову даль, где меня не знали. Даже в Пасху не решилась выйти из ризницы на службу.

Таранов, время от времени, наезжал в Мальбасово и, пьяный, ломился в нашу калитку, пытаясь её сломать, выкрикивая уже привычные мне угрозы. Напуганные, мы стали собираться в город, к моей маме, и большую часть вещей уже отправили ей по почте. Ждали только лета, когда старшая закончит учёбу, и выздоровеет захворавшая Наденька. Мы уже, буквально, «сидели на чемоданах».

И вдруг Михаил исчез, и у нас уже не показывался. Мы даже решили, что время лечит, и он от нас отстал, но не тут-то было. Каким же было моё изумление, когда я узнала о том, что он баллотируется на должность главы района! Надел деловой костюм, усыновил троих детей и начал предвыборную компанию. И люди, как будто бы забыли о его приключениях, стали за него голосовать, веря его последним интервью о том, как его «обманули» и «подставили» с богадельнями да предвыборным обещаниям, конечно же, лживым. «Куда катится мир?!» - думала я в ужасе.

Потом мне приснилось то, что я у меня отнимают детей, и я истошно кричу, а приставы выдирают у меня из рук больную Наденьку, выволакивают из дома плачущих Таню и Настю, держа меня за руки, и зажимая мне рот. И я потом бежала за машиной и кричала перепуганным, рыдающим девочкам, что не брошу их никогда, а буду стоять под окнами спецприёмника, и они будут меня видеть каждый день.

Я проснулась вся в поту и слезах. Подушку, хоть выжимай. Тоска на сердце была невыносимая. Этот сон встревожил меня не на шутку. И не зря.

Выборы Таранов… выиграл! Это было для меня шоком. Я не верила в происходящее. Мне казалось, что это продолжение того страшного сна.

И тут я услышала звук мотора и громкий стук о почтовый ящик, висящий на калитке. Это был мой верный рыцарь, церковный староста. Он быстро заговорил: «Прямо сейчас бери детей и едем! У тебя органы опеки собираются их отобрать. Случайно услышал. Они приедут с минуты на минуту! Трудовую книжку я тебе потом отдам!». Да… Отомстил-таки мне Миха-Таран! Отомстил, так отомстил!

Я ответила, что отвезу их к матери, но он возразил: «Нельзя! Таранов знает этот адрес! Скорее в машину! Телефон выключи и на террасе, под тряпкой оставь, я его потом в ризницу унесу!» Мы, похватав документы и самое необходимое, забрались в кузов, и грузовичок бодро стартанул. В кузове трясло, Надюшу вырвало в пакетик, а в лесу, по просеке которого мы срезали путь, машина вдруг встала. Телефоны здесь не ловили, и шофёр побежал на шоссе, а мы сидели в кузове, обмирая от страха. Наконец, нас взял на буксир грузовик, и мы были привезены на какую-то незнакомую, но большую станцию. Староста купил нам билеты на Питерский поезд и дал бумажку с адресом своей двоюродной сестры, которая, овдовев и выдав дочь замуж за финна, одна жила в просторной трёхкомнатной квартире.

До прибытия поезда было достаточно времени, и, оставив нас в кузове, наш верный друг убежал куда-то, а вернулся с целым ворохом тряпья. Это была мальчишеская одежда. Велев нам всем, через «жалко» и слёзы, быстро отрезать себе волосы максимально коротко, он переодел нас в мешковатые пацанские вещи и нахлобучил нам на головы кепки с длинными козырьками. «Ну вот, ребята, теперь вас родная мама не узнает!» - резюмировал он.

Мы сели в поезд и поехали в Санкт-Петербург. Когда прибыли на место, Люба, как звали эту милую женщину, была уже предупреждена и приготовила всё для приёма гостей. Есть же в мире хорошие люди! По её документам я устроилась на работу, а, вот, девочки совсем не выходили из дома. Мы боялись всего.

 Потом уже я узнала о том, что через полчаса, после того, как наш неисправный грузовичок отъехал, в наш дом вломились приставы и тётки из органов опеки. И нам очень повезло, что поломка произошла в лесу, а не в Мальбасово! То есть, когда мы стояли на лесной просеке и ждали подмоги, они уже осматривали дом, комментируя: «Антисанитария, грязь, нет удобств!», фотографируя беспорядок, образовавшийся из-за наших поспешных сборов, корзину с грязным бельём, посуду, что я не помыла, спешно собираясь, бутылку водки, которой я растирала больного ребёнка, крошки на столе, мух, спящих на вате между рамами, паутинку в углу и одну соринку на полу, пустой, выключенный холодильник (мы же уехали!), записывая что-то. А потом ломанулись в церковную ризницу, не найдя нас там, прочесали лес и соседние избы, потом заявились и к моей маме. Принялись давить на неё, но та хорошо держалась. Она, долго ничего не знала, так как я боялась с ней связаться. Хорошо, что ей всё рассказал староста, и они вместе подали петицию, писали во все инстанции и даже президенту, подняли снова шумиху в СМИ о том, что расстрига, истязавший и заморивший стариков стал главой района, а теперь травит, как дичь, бывшую жену, пытаясь незаконно отобрать отнять у неё детей. И справедливость восторжествовала. Его с этой должности с позором попёрли.

А я вышла замуж за Сашу, как звали нашего друга, старосту, вернулась с ним в Мальбасово. Но вздохнули мы спокойно лишь тогда, когда Таранов тяжело заболел. Конечно, не хорошо радоваться чужой беде, но, тем не менее, я была рада тому, что Миха-Таран более не опасен и не в состоянии причинить нам зло. Его почти полностью парализовало, он почти утратил способность внятно говорить и стал постепенно слепнуть. Жена поместила его в специальный интернат для инвалидов, и я окончательно уверовала в Божественную справедливость. Таким образом, он перестал представлять для нас всякую опасность. И я стала навещать его каждую неделю. Он, похоже, каялся в своих заблуждениях, и от стыда опускал свои, подслеповатые от болезни, глаза, когда-то карие, с пушистыми ресницами. Но не в его характере было говорить об этом кому-либо. Несмотря на то зло, которое он нам причинил, мы его простили, и мои девочки согласились с ним увидеться. После первой их встречи, я часто привозила их к нему, а они каждый раз дарили ему что-нибудь: печенья, которые пекли, связанный ими шарф и шапочку, чтобы порадовать больного отца.

Слёзы на его глазах стали для меня красноречивым подтверждением того, что Миха-Таран всё осознал и понял то, что я - друг, а врагом ему никогда не была.