Потом с закрытыми глазами пролежала несколько часов, пока мои друзья не пришли и не оттащили меня от могилы. Художники брызгали на меня водой и растирали виски. Дора налила водки и велела выпить. Уходить с могилы я категорически отказалась. Со мной остались два Художника, а Дора поехала за ватным одеялом, водкой и тёплой курткой, что бы я ночью не замёрзла, так как при первой же попытке меня поднять и увезти, я начинала истошно кричать и бесноваться. Все пятеро сначала решили дежурить около меня по очереди, но на второй день все были вымотаны до предела. Дора натерпелась ужаса, когда я разбила пустую бутылку из под водки и собралась резать себя осколком. Вовремя успел подбежать сменивший её Второй Художник, и они оба, навалившись на меня телами, отняли осколок. После этого решили напоить меня до бесчувствия и с кладбища вынести на одеяле. Так и сделали.

Но потом, когда мне стало получше, и боли в голове поутихли, я снова прибежала на кладбище и направилась к могиле. И то, что я там увидела, заставило меня притаиться, хищно оскалив зубы. Руки стали судорожно искать что-либо подходящее для орудия убийства.

Это был он! Проклятый поп… Я увидела его на могиле Друга, распростёртого на земле и обнимающего крест. Отец Иннокентий раскидал в стороны ноги в хромовых сапожках, полы его подрясника накрыли весь могильный холмик, и он отчаянно выл от истерических рыданий. Незаметно подползла к нему и увидела, что рядом с ним лежит… нож! Тут же схватила его. Потом примерилась к лежащему ничком священнику и, наконец, резко ухватила его за волосы. Потом я размахивала ножом перед его мордой и истошно орала страшные проклятия:

- Проклятый педераст! Что бы ты скорее издох! Ты его погубил! Он погиб из-за тебя! - кричала я ему. Поп взвыл и наотмашь ударил меня по лицу, сразу разбив нос и губы, выхватил у меня нож и занёс надо мной. Мне очень повезло, что за ней незаметно следовал верный друг, Художник. Он, как рысь, наскочил на попа сзади и перехватил его руку с ножом. Поп визжал, кусался, извивался, был весь грязный, потому что земля на могиле была свежей, и шёл осенний дождь. Все трое вымазались глиной, были облеплены листьями и катались по земле, сплетясь в жестокой драке. Художнику пришлось ударить попа по голове, от чего тот тут же отключился. Он сгрёб в охапку беснующуюся меня, выкрикивающую: «Почему у меня нет от него ребёнка?! За что мне это?!» и поволок прочь из этих мест, засунув в карман злополучный нож. Я впала в забытье надолго.

               Я была не права. Ребёнок у меня уже был и, свернувшись микроскопической рыбкой в матке, сладко спал, видя во сне своего могучего отца, ожидая своего рождения на свет Божий. Зачатие произошло в ту самую ночь последнего нашего с ним соития, когда погиб мой Божественный, Солнечно-Лунный Байкер, на пути к Иннокентию. Только замечу это не сразу. В своём горе я здорово повредилась рассудком. Почти ничего не ела, зато много пила. Я выпила все спиртные напитки из своего бара. Потом меня рвало, и всё, что вышло из меня, пахло спиртным. Спала я очень мало, всё больше сидела в кухне на табуретке, как на жёрдочке и качалась из стороны в сторону или ходила по опустевшей своей квартирке и жалобно пела, пела и пела… пела – выла на луну…

 

…2-й гимн прекрасному Байкеру, погибшему на дороге смерти. Падение крылатого…

Подобно Икару упал мой прекрасный,

Теперь он на небе поёт,

И мёртвым спустился,

Мой рыцарь несчастный…

О небо! О солнце моё!

Мой принц, моё сердце, мой светоч, мой месяц!

На грешную землю упал,

На грязную землю, на чёрную землю,

Мой Единорог и Кентавр,

О Всадник великий, летящий на небо,

О светоч луны молодой...

Он был таким чистым, он был таким светлым,

Летящий на вечный покой.

Теперь он в могиле, тоскует подруга,

И песнь её оборвалась…

Прекрасная песня июльского луга,

Теперь не звучит. Обожгла

Прекрасная бабочка крылья о свечку

Пропала навек красота,

Осталось лишь скука и боль в самом сердце,

Мучительная маета!

Могильная сырость и бледная роза,

Его больше нет, я – одна!

Одна и несчастна, в тоске моё сердце,

Куда же ушёл ты, куда?

Нет больше Мужчины

Уж нет Леопарда,

Но я продолжаю свой путь

Туда, где Любовь, где уснула отрада,

Туда, где навечно покой

Погиб нежный друг мой,

Погиб мой любимый!

Ушёл от меня навсегда,

Унёс его Ангел, на звёздное небо.

Во мне поселилась беда.

А потом мы с Володей поехали в Санкт-Петербург. Именно там и тогда состоялась моя долгая беседа с той самой дамой, которая рассказала мне про то, что случилось с отцом Николаем, и мне стала известна его тайна. Узнай о ней кто-то ещё (точно, а не по сплетням), его бы извергли из сана, так как священник обязательно должен быть полноценным мужчиной. Таков канон. То, что отец Николай не мужчина, все знают, так как слухами земля полнится, но никто этого не знает наверняка, кроме меня! Так что, он у меня в руках! Но что мне до него! Какое мне до него дело?! Сейчас гуляю по Петербургу, любуюсь красотами города. Остановились в Питере у друзей. Нас положили в какую-то страшную комнату, очень холодную, с чёрными стенами и чёрным потолком. Мы там только спали. Целыми днями сын водил меня по питерским улицам, проспектам и набережным, я была грустна и много думала о том, как мы будем жить дальше. Иногда я стояла на мосту, свесившись и глядя в Неву. Я стояла, смотрела на седые воды бурливой реки и громко стенала, стенания эти я считала песней. Песню эту сочинил фотохудожник Владимир Осокин, а я её чуть-чуть изменила.

Дом призрак на Фонтанке рассказывал нам свою историю. Говорил про обитателей, о том как много судеб, боли, страданий и радости было в его стенах. И казалось, мы слышим все что происходило здесь… А окна были такие же как много столетий назад. Не в силах сдержать накопившуюся тоску разбивая несуществующие стекла плена. Безмятежное тело искало выхода в давно обещанное, так сладко манящее и в высшей степени по воли не понятно кого несуществующее, да и вряд ли имевшее место когда либо - потому как ложь...

А теперь пришло время раскрыть тайну Иннокентия. Начну всё по порядку. Дома у попа пахло нашатырём и валерьяновым корнем. Голова его была забинтована, через всё лицо была полоса зелёнки, он, не переставая, плакал. Попа лечили, делали ему уколы, он успокоился, но, правда, уже не мог обходиться без подгузников. При этом, он постоянно дрожал, трясся и трясся, как будто ему было очень холодно или он чего-то очень сильно испугался. Но долго болеть ему было никак нельзя, и вскоре, его сожительница (а таковая оказалась!) велела ему зарабатывать на семью. Детей же трое у них! Таким образом, он и оказался на кладбищах и на шоссе ряженым попом. Но это было гораздо позже и это ещё далеко не вся его история. Наберитесь терпения, друзья мои, и вы узнаете о том, что было дальше.

Сожительницу эту звали Мария, фамилия её была Кривуш. Она была поразительно безобразна, и никто не соглашался лечь с ней в постель даже очень пьяным и за очень большие деньги. Зато у неё было целых четыре груди! Четыре! Она была старше 36-летнего Иннокентия на 7 лет. И повадилась четырёхгрудая «очаровашка» ходить в храм к отцу Иннокентию (он тогда был уже священником). Она явно давала ему понять то, что готова вступить с ним в тайную связь и рожать ему детей.

Сначала поп намёков не понимал. Потом делал вид, что их не понимает. А потом глубоко задумался над её предложением. Всмотрелся он в эту образину, его чуть не вырвало, но… он проникся глубокой жалостью к этой несчастной бабе, так как сам раньше был далеко не красавцем, и у него были те же проблемы – его никто не хотел. Он задержал на ней свой взгляд и вдруг заметил то, что под кофточкой у неё обрисовывались четыре огромных груди. «Вот это да! - подумал Иннокентий. Она будет моей и родит мне детей!». Так и случилось. Как уж там они уговорились, но через некоторое время эта женщина осталась с Иннокентием наедине. У неё была маленькая квартирка в том же пригороде, что и моя. Там и сняла она оба свои бюстгальтера, находясь в постели с попом. При виде выкатившихся наружу четырёх пухлых грудей с яркими сосками, он возбудился, в ту же ночь Мария потеряла невинность, и был зачат их первый ребёнок. Когда она родила и кормила его грудью, Иннокентий сосал молоко из других её грудей, играя с ними, лаская их и конвульсивно сжимая. Следующая беременность наступила быстро, закончилась двойней, и кормление, также, выглядело интересно. Две нижние груди сосали двойняшки, а верхнюю грудь сосал старший сын, другую грудь, страстно тиская, сосал Иннокентий. Молока у Марии было много, дети росли быстро, Иннокентий полнел.

Больше Мария не беременела, вероятно, возраст давал о себе знать, но зато кормила рекордно долго. Младшим детям было три года, когда молоко стало заканчиваться.

Так у Иннокентия появилось двое сыновей, которых он обожал, хоть и приходилось выдавать их за своих племянников.

Иннокентий даже не стал указывать ей на её место. Она его знала. Она взяла и дала детям его фамилию и регулярно получала от него деньги на их содержание и конфиденциальность. Ему удалось выдать её за свою сестру, и все верили в это. Два урода – брат с сестрой! После операции поп похорошел, конечно, её же личико перекраивать никто не собирался, но все помнили то, каким был Иннокентий и верили в легенду с падением на мотоцикле.

Мария Кривуш была счастлива тем, что у неё теперь есть дети и возможность не работать. Три пацана были страшными, как их родители. Зато Иннокентий был отныне с детьми, и его род был продолжен, несмотря на целебат.

Мария не была тихой и доброй женщиной. Напротив. Она была сварливой, склочной, но её останавливало то, что Иннокентий давал её детям хорошее содержание. Поэтому она держалась, стараясь его не подводить, а вести себя тихо.

Ещё тише ей надо было вести себя после гибели друга Иннокентия, которого тот очень любил. Она не знала про сексуальную ориентацию сожителя и не понимала того, как можно так сильно страдать из-за смерти всего лишь друга, как будто он потерял самого любимого человека на свете. Она-то не знала, что так и было, между её сожителем и этим роскошным мужчиной были именно такие отношения.

Что же стало с отцом Иннокентием дальше:

Давно уже в церкви сменился настоятель, отец Николай уже принял бразды правления и к тому времени давно уже был лишён мужского достоинства своей сумасшедшей фанатичкой. Его назначили сразу же, после того, как Иннокентия выставили взашей. Это не преувеличение. Именно таким способом выволакивали его из храма.

Иннокентий, несмотря на поддержку Кривуш с детьми, сошёл-таки с ума окончательно от несчастной любви к погибшему Байкеру.

На службе он, отслужив литургию оглашенных, начал, было, проповедь, как вдруг крикнул: «Я больше так не могу!!!» и принялся рассказывать всю свою жизнь и обо всех своих скелетах в шкафу.

- Я был несчастным уродом, возжелавшим мужчин, но они не хотели меня. Я отдавал им деньги, но и за деньги они не хотели спать со мной, только бранили меня и прогоняли. И тогда я занимался онанизмом. Потом я стал священником, но очень хотел иметь детей. И тогда ко мне пришла женщина страшнее войны, но с четырьмя грудями. Эти груди были прекрасны. Она родила мне троих сыновей, и я пил молоко из её грудей вместе с ними.

Потом дети мои подросли, сожительница больше не беременела и перестала меня интересовать. Но в это время в наш храм пришла циркачка. Я купил ей квартиру. Она стала отдавать мне за неё долг, но тут у неё появился жених, и я влюбился в него без памяти. Я ради того, что бы он меня захотел, сделал себе пластическую операцию. После этого, он согласился быть со мной. Как же я был счастлив тогда! Как наслаждался я этим счастьем! Я прощал ему всё, что он сделал со мной, все его жестокие шутки и садистские упражнения. Я не мог без него жить, и простил долг его невесте, лишь бы она молчала. А он ушёл в небытие, пронзив мне этим сердце.

В храме стояла гробовая тишина. Люди выслушали его историю с неподдельным интересом, затаив дыхание, затем -продолжение его рассказа во всеуслышание о том, как и кто его имел. Потом он носился по церкви, орал: «Я чёрт!» и разделся догола перед прихожанами. Все с интересом его рассмотрели, а после вызвали перевозку. Попа обрядили в смирительную рубашку и увезли в психушку. По дороге он орал, что не всё рассказал и порывался описать Байкера: «Вы бы видели, какая у него стать! Какие у него груди, ягодицы и ноги! Какая шея у него, какой прекрасный пивной живот!» - орал он ещё в храме, абсолютно голый, утаскиваемый за руки и за ноги с солеи, но продолжение этого увлекательного рассказа уже слушали санитары из перевозки. «А какие у него мускулы! А каков он в сексе! Страстный! Нежный! Сильный…» - продолжал хрипло завывать он, пока ему не заткнули рот какой-то тряпкой.

Однако, сразу после выписки из психушки, расстриженный отец Иннокентий стал светить автомобили на шоссе или торчать на кладбище, предлагая себя отпевать покойников, торговал туалетной бумагой, кастрировал бычков, оплодотворял тёлок, мыл лошадей, пас свиней, чего только не делал отец Иннокентий для того, что бы кормить своих сыновей. Работа отрезвила и вылечила его окончательно, он стал приходить в норму, завёл любовника, который его содержал, а тот содержал своих детей.

А, вот, я оказалась в худшем положении. У меня родился сын Серафим. Точная копия своего роскошного отца. И это было единственной радостью в моей жизни. И по ночам… По ночам ко мне приходил Байкер во плоти, и мы с ним занимались любовью.

И вот пришёл паук (тост, поток сознания, обидки и не только). По традиции, утром, пришёл паук. У него были мохнатые лапки и крест на круглом брюшке. Это мой друг. И это хорошо, когда есть друзья, а не только близкая родня, которая тебя еле терпит... Это каково - быть таким человеком, которого никто не хочет видеть и слышать, который вообще никому не нужен кроме родителей, и те уже на пределе... Это как же надо себя для этого вести? Очень просто, на самом деле. Не следить за базаром - вот и всё. Тормозов не иметь никаких. Тогда такой человек в момент становится изгоем. Вот, например, что я на себе испытала. Именно тогда, в 2004 году, когда стала писать автобиографию под свой «1996-й» год рождения, на меня нахлынули воспоминания, и стала писать эту книгу. Уже в открытую стала говорить, что мне не 36, а 16 лет, и мужественно сносила насмешки, говоря гадости в ответ на хамство: «Если Вы этого не видите, то выпишите себе более сильные очки. В Вашем возрасте уже пора!» - говорила тем, кто сомневался в том, что мне ещё 16-ть. Или так: «Если бы Вы получали достойную зарплату, то купили бы себе нормальные очки, что бы это увидеть!», и ещё: «Это надо же так завидовать! Вам просто завидно, что я молоденькая и хорошенькая, да ещё эксцентрик классный! Вот, Вы и говорите мне гадости…» и много чего в таком духе. Такой человек вполне заслужил подобное, но пока он это поймёт, разбитое уже не склеишь. А поймёт ли вообще? Есть такие люди, у которых полное ощущение своей правоты. Результат: соседи по запаху узнают о его смерти, ломают дверь и хоронят за государственный счёт. Таких знавала. Так выпьем же за то, что мы не такие, и у нас нет таких знакомых, и за то, что хоронить нас будут наши дети, внуки, правнуки и праправнуки, а так же много-много друзей!

Без паука (тост №2) Так выпьем же за то, что бы не было хуже!

Хуже уже не будет. В моей башке доктора что-то обнаружили, будут резать и облучать… Хичкок! Мама! Я безумно боюсь!

               У меня скоро не будет одной части мозга, и есть такая вероятность, что буду пускать слюни и гадить под себя. Пока ещё у меня осталось хоть что-то в голове, спешу закончить сию книгу. Ночь перед операцией. 2006-й год, 21 июля, 02.30. Во что бы то ни стало, должна закончить книгу. Сейчас, сейчас, постараюсь всё вспомнить, что произошло за это время. Володю забрали в армию. Серафим пошёл в детский сад. Я… ночами люблю Байкера Крылатого, а днём отплясываю на Арбате с саксофоном… и доплясалась до того, что упала без сознания, вызвали скорую, на мои носилки положили саксофон, спасибо, не спёрли… меня отвезли сначала в одну больницу, потом в другую и в онкологический центр, где теперь готовят к операции на мозге.

 «..... Когда умирает надежда .....

Философия наблюдаемого. Он приковылял на мост и остановился по середине .. долго всматривался в поток стремительных автомобилей , проносящихся там внизу .. Высоко .. Зачем ? крутилось в голове , зачем все так ? Одно мгновение разделяет его , обреченного на страдания , от долгожданного освобождения ..... Он стоял и смотрел ,а мимо проходили и проходили люди...»

Владимир Осокин

2016 год. 30 июля. Меня прооперировали.

Голова больше не болит. Странно. Я всё помню. Значит, операция прошла более, чем удачно. Всё по полочкам. Голова такая ясная, какой давно не была! Помню, что у меня есть родители, и надо обязательно навестить папу. Как он там, один, в пустой квартире?.. Его же в психиатрической больнице долго держали, а улучшения только сейчас начались, после того, как меня успешно прооперировали и он узнал, что все эти мои фортели были лишь следом моей опухоли, и в связи с ней, повреждения рассудка. Отца выписали, и он теперь долечивается амбулаторным способом. Мама даже к нему вернулась. Помню и то, что я замужем. Муж мой навещает меня, приносит фрукты, приводит детей. У меня двое детей. Второго ребёнка я нагуляла, неизвестно, где. Да, наломала я дров! Чуть не довела родителей до инфаркта! А дети! Как могла их бросить? Как же страшно безумие! Опасность исходит от тебя самой, а хуже этого ничего нет. Хорошо, что не убила никого!

А что это за штука? Зачем здесь саксофон? Надо попросить их, что бы его немедленно отсюда унесли. С глаз долой. Он напоминает мне о моём безумии. Скорее бы поправиться окончательно. Я должна идти на работу. Нехорошо сидеть без дела, когда дети выросли. Я же инженер. Это хорошо помню. Собираюсь писать кандидатскую. Институт наш закрыли, но это ничего. У отца связи, вроде бы, ещё остались, и надо попробовать устроиться в СТАНКИН, преподавать. Думаю, у меня это получится. А если платить будут мало, придётся взять подработку. На компьютерные курсы пойду сначала. Досконально изучу компьютер, что бы иметь больше возможностей. Только бы скорее волосы отрасли…

 

 

 

 

Ялта. 2010