Книгу «Прощание с иллюзиями» Владимир Познер написал двадцать один год тому назад. Написал по-английски. В США она двенадцать недель держалась в списке бестселлеров газеты New York Times. И хорошо, что через 18 лет наконец-то пояился перевод. Лучше поздно, чем никогда. Книга не столько зарисовки из личной жизни автора, она - отображение среза целой эпохи Советской и заграничной жизни, доперестроечной и непростой, о том, как ребенок, воспитанный в одной культуре, воспринимает другую, находясь то в одном, то в другом «лагере». Как рефлексирует свое прошлое детское восприятие сегодняшний пожилой человек.

Уникальная судьба человека, который родился в Париже, был окрещен в Соборе Парижской Богоматери. Потом, в младенческом возрасте, увезен в США матерью-француженкой, которая обиделась на отца – русского эмигранта, атеиста с еврейскими корнями, проведя несколько лет в ГДР, большую часть жизни он прожил в Советском Союзе. Конечно, он не был похож на большинство советских людей.. .

В данном  посте - цитаты из этой увлекательной книги и некоторые иллюстрации, которые могут быть интересны вам, дорогие читатели Сообщества "Про искусство"

Мне 4 года. Нью-Йорк

Мои прапрадед Виктор Иванович Перл и прапрабабушка Мария Мироновна.

Мой отец рос в типично русской интеллигентской среде, в которой терпимость, открытость взглядов и жаркие споры по всякому поводу были такой же частью ежедневного «меню», как и утренняя гречневая каша.

В качестве небольшого промоушена обсуждения в литклубе в мае романа Жауме Кабре "Я исповедуюсь"...

Друзья мои, понимаю, что я весьма субъективен, но роман Жауме Кабре "Я исповедуюсь" - это что-то невероятное. Даже не понимаешь, когда ты попадаешь под его очарование и погружаешься в текст и мир героя романа и его ментальных путешествий. Причем сначала текст меня жутко раздражал, а потом именно то, что раздражало стало нравится. И объем его в самый раз, меньше писать никак было невозможно, это факт.

А вот так звучит скрипка Лоренцо Сториони, о которой пишет Жауме Кабре в романе.

Детское чтение: как книга открывается читателю? Опыт прочтения Стругацких

Люба Мельник

После третьего класса, юным пионером, давшим клятву горячо любить Родину, была я впервые отправлена в лагерь. Меня определили на постой в «отряд» – щитовой домик на тридцать персон, указали койко-место. Я была взвешена и обмерена в медпункте – и заверена медсестрой: «Ниче, к концу смены поправишься!».

А затем, будучи командирована на сбор сосновых шишечек и укладку их на клумбе в слова («Будь готов!»), сделала открытие. Эта клумба прикрывала подход к библиотеке, которой заведовала моя добрая знакомая из библиотеки школьной. Вот туда-то я и слиняла, утомившись от идеологически правильного труда. Забившись меж полок, обнаружила книжку с заголовком, поразившим мою неокрепшую, но уже склонявшуюся к филологическому разврату душу – «Понедельник начинается в субботу», А. Стругацкий, Б. Стругацкий. О! «Сказка для научных сотрудников младшего возраста»?

Обложка у той книжки была, как сейчас помню, розово-черная. И картинки занятные... Как теперь уже выяснила, иллюстратором был художник Евгений Мигунов. Те картинки впились в память крепче энцефалитного клеща.

Чтоб вызвать в памяти образ лохматого Сани Привалова (соотносимого с безбородым, но тоже лохматым Шуриком из «Кавказской пленницы», от которого было два шага до еще не отснятого к тому времени Шурика в «Иване Васильевиче»...), мне не надо и глаз закрывать.

Выбегалло с его французскими фразами, гекатонхейр с отдавленной рукой, веселенькая косыночка с Атомиумом Наины Киевны Горыныч... Музейный неразменный пятак... Сворачивающий пространство Идеальный Потребитель...

Более всего впечатлял великолепный кот-склеротик... (когда спустя годы заполучила я для чтения ксерокопию журнального «Мастера и Маргариты» – из шкуры Бегемота знакомо мявкнул мне тот кот ученый «Понедельника»). Видимо, мил и душевно приятен он мне стал сразу потому, что ощущала я его социально близким: среди друзей я, уже тогда очкарик, числилась «знающей». Бабушка, мою страсть к чтению пытаясь обуздать, пугала по-народному: «Глаза испортишь!» И добавляла старинное народное: «Кто библию прочтет, тот с ума сойдет».

Я не помню, чтоб кому-нибудь рассказывала об этой книжке, с кем-то обсуждала. Ощущалось: со сверстниками такое не пообсуждаешь. Вообще обсуждения книг – это было занятие из арсенала школьного. На уроке, на внеклассном часе, с проводящей «мероприятие» библиотекаршей – «обсуждали» то, что «по списку». Этой книги не водилось в списках.

Читала я с бешеной скоростью, и книжка была мною на треть освоена уже к середине дня. Затем обед, «тихий час», когда вожатая добилась тишины и удалилась – я вытащила книгу из-под подушки... После полдника нас повели гулять в лес. Я гуляла, спотыкаясь, по черничнику – и читала, читала...

Не прочитай я эту книжку в лагере и мгновенно – в детской библиотеке долго б пришлось дожидаться. Поскольку книга, как и вся прочая «фантастика», помещалась в разделе для «выпускников» детской библиотеки – для 14-летних.

Шествуя по школьной программе литературы, я находила то, для чего название нашлось в выпускных классах, когда наступила пора литературоведения. Реминисценции – это то самое, что я постоянно обнаруживала в «Понедельнике», там их оказалось видимо-невидимо!

В первом слое значились, конечно же, исполняющая желания Щука и говорящий кот. Змей Горыныч – получается, в родственниках у Наины Киевны, гражданки Горыныч?!

Гекатонхейры в школьной читательской истории мне не встретились, но Одиссей, Полифем и гекзаметр были. И несмотря на объяснения, данные в приложенном к ПНС словарике, гекатонхейр для меня – не сторукое дитя Геи и Урана, а намек на гекзаметр.

Начальная фраза ПНС «Я приближался к месту моего назначения» – сомкнула для меня Стругацких с Пушкиным, с «Капитанской дочкой». На то же намекали потешные эпиграфы к главам «ПНС».

Кулинарные фантазии голодного Сани Привалова – конечно, истоком имели мучения салтыковских двух генералов, кормимых мужиком. Марк Твен изобрел в «Янки при дворе короля Артура» сварливого шарлатана Мерлина, которому Стругацкие жизнь продлили в «Понедельнике».

Поражал воображение Выбегалло. Я все недоумевала – откуда у серого валенка склонность к французскому?! В девятом классе тайна открылась: Выбегалло говорил фразами из Анны Павловны Шерер («Война и мир» Льва Толстого, если кто подзабыл).

Внезапно осозналось, что названия глав повести («Суета вокруг дивана», «Суета сует» и «Всяческая суета») отсылают читателя к библейскому «Екклезиасту». Впрочем, как и сворачивающееся в свиток небо (Апокалипсис) – на пике деятельности Идеального Потребителя. Это осознание было подтолкнуто переходом моим во «взрослую» библиотеку, там имелся огромный раздел антирелигиозной литературы. Оттуда, из Лео Таксиля и Емельяна Ярославского, я получала сведения о Священном писании – Забавная Библия, Забавное Евангелие... «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!... суета и томление духа!»...

Собрание сочинений И.А. Ефремова (черная обложка, золотые буквы, то самое, где «Лезвие бритвы») на некоторое время стало любимым моим чтением – а известие о том, что Федор Симеонович Киврин срисован Стругацкими с Ефремова – ученого и писателя-фантаста (который сам собою – тот же Гирин из «Лезвия»!) – я приняла всей душой.

После дудинцевских «Белых одежд» и «Пяти континентов» Н. Вавилова понятно стало, кто был прототипом Выбегалло. Воинствующий шарлатан оказался генетически связан с народным академиком, родителем «Агробиологии» – Трофимом Денисычем Лысенко (о котором рассказывала любимая моя учительница на общей биологии).

Грянули «Семнадцать мгновений весны» – оттуда умно улыбался нам Штирлиц-Тихонов. Мне показалось, или штандартенфюрера СС мы уже видели в кабинете талантливого таксидермиста Кристобаля Хозевича Хунты?

Как понимаю сейчас, по времени рождения я оказалась в замыкающих линейки тех поколений, что путь к компьютерам начинали с «Понедельника». Это было в те времена, когда человечество рвануло и прорвалось к звездам. Когда науку общественное мнение ставило высоко. Когда ученые, а не люди в рясах были искателями истины и вершителями судеб.

Ушел в забываемое прошлое XXII съезд компартии. Отзвенела оттепель, отспорили физики и лирики. Первые сбрили бороды и понемногу сокращали свои занятия альпинизмом. Вторые – наоборот бороды отрастили, возлюбили «черные доски», стали почвенниками и отправились реставрировать Соловецкий монастырь... И вместо Соловцов обнаружился там СЛОН...

«Понедельник», переизданный в 1992 году, имел уже восстановленными эпизоды, исключенные при первых изданиях цензурой. Однако это не играло роли. Ложка дорога к обеду, а яичко – к Пасхе.

Пора «ПНС» прошла? Проходила... И наступала пора – «Сказки о Тройки». Переиздание «Понедельника» в 1992 году сопровождалось этой сказкой. Которая тогда выглядела занятным продолжением приваловских развлечений.

А вот сейчас, после оттепели, в промозглую слякоть разгара начала века 21-го, «Сказка о Тройке» выглядит несмешной антиутопией. Реализовавшейся, к тому же. Все тонет в пучине произвола и бюрократического идиотизма.

Магистерскую диссертацию о взаимоотношении законов природы и законов администрации сейчас вряд ли напишут. Сейчас надо писать – о верховенстве законов администрации. Маршем шаблонных многоэтажек из «Иронии судьбы» следуют по долинам, взгорьям и жизням человеческим ряды Камноедовых в лоснящихся пиджаках...

А повесть Стругацких – как тот Шрек из знаменитого мультфильма: помните, он в беседе с Ослом сравнивает великанов с луковицами? Слой за слоем открываются новые смыслы книги. Взрослеет читатель, веют вихри времен над ним и над миром – и смыслы рождаются, проявляются. Как фотобумага в проявителе...

Постоянный адрес этой статьи: http://www.shkolazhizni.ru/archive/0/n-43621/