Торопит снег, но хлопотно начало,
запутанной в полозьях синевы.
Был лес и дол, и вдруг всего не стало,
но только снег и скрип и только мы,
да вой волков за пеленою света.
В нем зов тоски, в нем нет ответа.
Как тонко кроет это беспределье,
зажатое пургою в наст.
Забыться бы и проявиться в зелье
твоих бездонных баламутных глаз,
объятых ужасом.
Но снег безволен, он изранен тучностью
опальных снов, опальной белизны
в потворстве холода, коварстве чувственности
красавиц мудрых кладбища зимы –
снежинок в платьях белых порванных.
Ломает душу эта чистота
под вой волков, под околенье созванное,
под вздох последний, под твое: да! да! да!

Бедный слоган – красавец, артезианскому кадыку подражает.
Отказаться от ортодоксальности думаешь лучше?
Моя тень обезглавилась в алфавите, у края играя,
распростерла над пропастью растянувшиеся ру’чищи.

И я уже не понимаю: зачем мне такое обретение
с ручищами, готовыми взорваться в беспардонности?
Дух захватывает! Осмотрительность ярче затмения
служить над пропастью слогану в молибожности.

Бедный, бедный мой слоган – краевед. Зачем он над пропастью?
А вдруг он оступится и переворотит зиму бесспешную,
замешкается в распутывании пут и будет замечен в робости?
А вдруг отпустит что-нибудь бесценное в опору снежную?

Тень обезглавилась в алфавите.
Отказаться от ортодоксальности думаешь лучше?

Что за чудо – этот свет
С мыслью о тебе в рассвет
С тайной звезд и бытия,
У которой - ты и я,

У победных, у истоков,
У закутанных в ветра,
Разбуянившихся токов
Разудалого костра.
Из межзвездных океанов
Отбродившего вина
Мы с тобой кометным планом
Улетим неспешно на
Ту, что ярче всех из первых,
Хоть и прячется в пыли,
Что забьется светом в нервы
И оттуда вспышкой: « - Пли!»
Так раскатит, растревожит
Все, что в прежние века
Называлось: «Душу гложет».
Душу гложет? Лжешь, тоска!
Это ж счастье накатило,
Запечаталось нам в кровь
В грусть и в праздник, в боль и в силу,
В неизведанность - в ЛЮБОВЬ!

Мой снег осознанной стеной
колдует, безднами играя,
парит, витает надо мной,
на холод душу вынимает.
А в ней бесстыдство и любовь
пересеклись сквозь снег опасно,
иначат тайны вновь и вновь
грозят оковами напрасными.
И я, как проклятый, на свет
иду к мечте через метели.
За мной скрипучий странный след,
со мной сугробы, сосны, ели,
а предо мной уютный дом –
надежный и просторный.
Без времени пылает в нем
огонь, печи покорный.
И пусть кругом метет пурга,
лохматятся метели -
мне эта крайность дорога,
когда теплом согрели
два толстых шерстяных носка
и клавиши Шопена...
Лишь непонятная тоска,
все просится из плена
той робкой веры, что вот-вот
с трескучего мороза
ко мне тихонечко войдет
поэзия и проза.
И каблучками простучит:
- Тут-тук. Пришла я, милый.
Ту мерность с вечностью сличив,
наполнит рифму силой,
отбросив все взрывной волной
сомненья и печали…
А снег загадочный... смешной
с сапожек тает, тает…

Мы будем пить зеленый чай
под снежные рапсодии
и краткий миг с зимой сличать -
мятежных душ прародиной.
Сомкнувшись этой новизной
с восторженным упорством,
откроюсь ей, слегка больной
бесстыдством и потворством…

А за окном все тот же рой
бесчинств и откровений…
И снег осознанной стеной
................................

В тоске обличаемый,
Пропаж визави,
Печалью обложенный,
Зачем любимая мне снилась,
Печаль с букетиком цветов,
Зачем она ко мне явилась
Из тех загадочных миров?

Зачем со мною так лукавила
В том талом полуночном сне
И радость тайную оставила
На память стонущую мне?

Ведь я теперь как вечный пленник
Той милой женщины из сна.
Для всех живых я стал изменник,
Лишь в ней, в одной моя весна.

Ну что за странная потеря
На этой призрачной мечте?
Да, я люблю во снах и верю
Лишь той любви, что есть в нигде...

И я же знаю, где-то рядом
Живет она и видит в снах:
Как с ней одну я чашу яда
Пью сном в несбыточных мирах.

Бедняжка-соня как с неволи
Меня же просит встреч из сна,
И также любит, также молит,
Чтоб и ее пришла весна.

И однажды нас услышат...

Друг на друге мы рвали одежды,
Потаенную страсть теребя.
Я за близостью видел надежду,
Но обрел безнадежность - тебя.
Ты смеялась над бешенным лихом,
Что пленяло и крепло в вине.
А я глупо подстанывал тихо:
Где ты, врунья? Душою где?
На каких бесконечных просторах
Ты витаешь, свободу любя?
На безвременье ль пишешь узором,
Иль стервозностью вражишь себя?
Может строишь несбыточно планы
На пороге ментальной судьбы,
Открывая бездонные краны
Для полетов, горенья, борьбы?
Я тебя никогда не узнаю,
Ты с других прилетела миров.
И без нот эту фугу сыграю,
Отцыганив у тайны покров.
А когда напитаюсь издевкой,
Что связала меня и тебя,
Над экстазной расхристанной девкой
Провалюсь в беспристойность, в себя...

Он думает – сверстан,
и будто он – Бог,
и будто он – царь на сумрачной улице.
А у нее просто плеер на морозе замерз.
И в этом безволии пророчества ужасов.
Два знака восстали, струятся во мгле,
два знака осознаны, созваны воздухом.
Как мясо живое на вертеле
запалено-сыграно трупом и порохом…
Но глупая вера, но грубый намек
рассказаны грешным рассудком в печали.
Услышан из уст ее крик и упрек,
услышан-закатан в бескровные дали.
А слов так и нет - одни полюса
играют в сознаньи магнитной природой.
И только по кругу снуют голоса,
следя за шаблонами, ложью и модой.
И только не сыграна с ними игра:
один он, один. И она – одна.

Он назвался другом - порванный эскиз.
Как по пожне плугом: принялся и скис.
Непонятна эта клановая суть:
Словно альфа, бэтта, брызжущие в жуть.
Я пред ним на пожне согбенный стоял,
Вырванные комья крал, в ладонях мял.
Только мне от края - малая цена.
Я ж живу не зная: где же, где ОНА?
Иль слова приходят странные, не те,
Злом рассудок сводят: Где ж ОНА-то, где?
А ОНА - святая, тайна у огня,
Про меня все знает, но не ждет меня
И не слишком верит в ладную судьбу.
Все же будут двери - отворю. Сгребу,
Всю печаль-потерю выберу с углей,
Все ЕЕ "не верю", всё, что "против" с НЕЙ -
Изъявлю-отрежу, смажу добелА.
Чтобы порознь - реже! Чтобы все смелА
Лишь ЕЕ улыбка, тайна и мечта.
Знаю: скользко, зыбко, но стоит пята
На порванном эскизе, с непонятной сутью,
На любовной визе жизнью, тайной, жутью...

А она, печаль такая, разбежалась - и с обрыва.
Песню-крылья распрямила. Полетела - не разбилась.
Полетела - тайной стала. Певчей птицею забилась.
Огоньком-звездой назвалась, от знамений в карму дыба.

Как молились на костровья! Но настала утра глыба!
Сажу в душах разметая, в зорьке радостной умылась.
Да как будто так и надо: на прекрасном-ладном скрылась
За безудержным порогом. Только лишь бы: счастье-было!

Но над временем не властно утро-тайна - праздник сложный.
Убежало за майданы, утекло за море в небо.
В море-небе расплескалось по закону в непреложном.

Что, слепые, заплутали? А запутались, так влево?
И за правду все б отдали, в срам уйдя подложьем ложным.
Но приступит странным карма. Уж над нами только небо...

Разбредались по душам незрячие зрячие,
Забирались в укромное – поди отлови,
Разносили заразное и искали пристанища
На отрытых пожарищах отболевшей любви.

А за ними заордились немудрые умники
Паутиной безверия напаучили сны,
Те пожарища черные ковыряньем замучили,
Распиная потуги безвозвратной весны.

Но на недругов этих мало пророчества,
Коль невнятны им тайны отгоревшей души.
Ведь любовью однажды расцветет одиночество,
Распрямив закоулки полоненной души.

И увидят невиданное незрячие зрячие,
А немудрые умники испытают в крови
Небылое бывалое - настоящее,
Бесконечные: эру и царство Любви.

Растелилась сон-трава
По смутному сознанию -
Яд в игле под троном сна,
В неслыханном призвании.
Повелевая в сонном всем:
Любовью, женщиной, полетом,
Коронному не страшен тлен.
Коронный назван главным мотом.
Был спьяну вычурно спесив
Приказчик памятных решений,
Отпущенный без лестных ксив
На каторгу для объяснений.
А там любовь и там весна...
Так неожиданно, так странно
Быть в перипетиях у сна
В былом и в будущем обманно.

Мне нравится жить. Похоже, я научился это неплохо делать! :)