ЧТО БУДЕТ ПОСЛЕ КАПИТАЛИЗМА?

"...В ближайшие годы нам следует сосредоточиться на обдумывании новой модели в духе Генри Форда, то есть создании как можно большего количества хорошо оплачиваемых и требующих высокой квалификации рабочих мест, хотя уже ясно, что на всех их не хватит. Так что нам придется равномерно их распределить: сократить рабочую неделю, внедрить новые формы трудоустройства, как, например, job sharing (разделение одной ставки на двух или более человек), постараться найти больший баланс между работой и свободным временем. Что касается топлива для воображения, людям придется задаться вопросами, которые они сейчас просто не успевают обдумать. Я советую каждому такое упражнение: сесть в кресло и пять минут подумать о том, что бы вы сделали со своей жизнью, если бы ваша работа занимала несколько часов в неделю, но при этом все ваши потребности были бы удовлетворены? Как в такой ситуации добиться самореализации и вести наполненную смыслом жизнь? Такой будет основная проблема XXI века..."

Tomasz Targański

Пол Мейсон — британский журналист и писатель рассказывает о том, почему капитализм не выдержит напора автоматизации и технологического развития, что придет ему на смену, и какую пищу для воображения даст XXI век.

Polityka: Капитализм неоднократно доказал, что он умеет приспосабливаться к происходящим в мире изменениям. В своей книге «Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему» вы предрекаете ему неотвратимый конец. Почему вы уверены, что на этот раз приспособиться не получится?

Пол Мейсон (Paul Mason): У рабовладельческого строя и феодализма, двух масштабных общественно-экономических систем, служивших организации жизни западной цивилизации перед капитализмом, было свое начало и свой расцвет, но в итоге они рухнули. Поэтому я не думаю, что капитализм станет исключением. Я уверен, что мы сейчас наблюдаем его закат. Я соглашусь, что это самая жизнеспособная система, придуманная человеком, поскольку ей всегда удавалось отвечать на вызовы. В XIX веке и в значительной части XX это работало так: у работников были силы защищать свои интересы, в том числе связанные с оплатой труда, и они заставляли капитал искать средства при помощи инноваций. Однако неолиберализм разрушил единство рабочего класса. Капитализм решил пойти коротким путем: в последние пару десятилетий он увеличивает свои доходы, сокращая зарплаты или переводя производство за границу. В итоге новая модель инновационной экономики и общества не появляется. Это тупиковый путь.

— Вы пишите, что капитализм в его современной форме — это подстегивающий сам себя механизм, создающий «остерити» — политику жесткой экономии и бюджетных сокращений. Как до этого дошло?

— Кризис 2008 года увеличил долг государств, которые уже были на тот момент должниками. Тогда неолиберальный капитализм дал больному единственное лекарство, какое знал: экономия ценой самых бедных социальных групп. Цель такой политики помимо заявленного на словах спасения стран от растущего долга и банкротства состояла в том, чтобы ограничить роль государства в целом, не только в одной экономике. Я уверен, что этот и каждый следующий кризис станут предлогом к дальнейшей приватизации, сокращению расходов на социальную поддержку, ограничению доступа к бесплатному здравоохранению и образованию, а также увеличению пенсионного возраста. Это заколдованный круг. Из-за патологий финансовой системы начинается кризис, потом сокращается роль государства, оно все больше зависит от частного сектора, финансовый пузырь надувается, а мы оказываемся на пороге нового кризиса. Поэтому я считаю, что неолиберализм стал инструментом, который разрушает государство.

— Многие полагают, что спасением для капитализма станут технологический прогресс и автоматизация.

— Это пустые мечты. Через 20–30 лет большинство известных сейчас занятий исчезнет. Одним из самых ярких моментов, убедивших меня, что это происходит, стала ситуация, когда в McDonald's я диктовал свой заказ не человеку, а сенсорному экрану. Одетый в униформу уставший работник этой сети выступал символом современности все те годы, которые называют сейчас эпохой неолиберализма. Для многих поколений это была первая оплачиваемая работа в жизни, своего рода переход от детства к взрослому состоянию. Но сейчас он исчезнет. Автоматизация уничтожает рабочие места, не создавая достаточное количество новых, а цифровые технологии способствуют тому, что цена некоторых благ, которые были раньше дорогими (например, музыки, информации), стремится к нулю. Я не говорю, что эта экономическая система рухнет сегодня или завтра, но некоторые признаки уже видны.

— Какие?

— Приближается момент, когда государства, которые осознают, что капитализм не может удовлетворить их потребности, начнут внедрять внесистемные решения. Иными словами, они захотят отказаться от этой экономической системы. В каком-то смысле первый шаг на этом пути сделала Великобритания. Брексит стал выступлением против иммиграции и свободного перемещения рабочей силы.

— Американский антрополог Дэвид Грэбер (David Graeber) написал в 2013 году, что специальностью неолиберализма стало создание «bullshit jobs» — бессмысленных занятий, которые, как казалось, исчезнут по мере развития технологического прогресса. Но вышло иначе. Почему?

— Теория Грэбера отчетливее всего подтверждается в тех странах, на которых оставил особенно сильный след неолиберализм. Экономический рост в таких местах стимулируют при помощи наплыва дешевой рабочей силы. Вместо того чтобы инвестировать в технологии, повышать производительность, проще нанять работника, который почти ничего не стоит. В Великобритании символом таких перемен стали автомойки. Сейчас — это все чаще четверо парней с губками, а еще 10–20 лет назад работу выполнял автомат. В таких условиях у инженеров нет стимула разрабатывать более совершенные автоматы. Дело не в том, что новых рабочих мест не появляется, просто работа становится все хуже, а платят за нее все меньше. Таким образом мы разрушаем нашу производительность.

— Положит ли этому конец приход посткапитализма?

— Я уже сказал, что в новом мире работы в целом будет мало. Особенно постоянной работы. Настоящая революция, я полагаю, начнется в тот момент, когда автоматизация заставит разделить работу и доход. Нам придется придумать способ измерять заработок чем-то другим, кроме часов, которые мы проводим на рабочем месте. Поэтому идею безусловного дохода пора перестать считать пустыми мечтами. Стоит задуматься о нем в категориях государственной субсидии, которая выплачивается взамен за автоматизацию труда.

— Вообразим на минуту, что капитализм все же выстоял. Как вы представляете себе такую гиперкапиталистическую реальность через 30–40 лет?

— Он мог бы выжить двумя способами. Первый — это изобретение метода, который вернет труду ценность. Спрос на труд должен резко возрасти, чтобы появилось большое количество хорошо оплачиваемых рабочих мест. Но шансы на это невелики. Все изобретенные до сих пор технологии (лучшая иллюстрация — цифровые) обесценивали труд и часть продуктов. Второй сценарий спасения капитализма — это эволюция в сторону неофеодализма. В таком случае подавляющей части населения придется смириться со стагнацией зарплат на очень низком уровне и отсутствием перспектив на какое-либо продвижение по социальной лестнице. В выигрыше окажутся только самые привилегированные слои. Как в средневековье, появится узкая прослойка элиты, существование которой будет опираться на труд неквалифицированной и скудно оплачиваемой рабочей силы. Отличие будет состоять в том, что при гиперкапитализме каждая минута нашей жизни будет коммерциализирована, появятся платформы для покупки дословно любых услуг, которые способен оказывать человек, но цены этих услуг будут максимально занижены. Сегодня такой философии старается следовать Uber.

— Картина мрачная.

— К сожалению. Надо признать, что найти оптимистичные альтернативы очень сложно. Образ будущего, нарисованного в мрачных тонах, преобладает и в кино, и в литературе. В «Элизиуме» Нила Бломкампа (Neill Blomkamp) Лос-Анджелес будущего выглядит примерно так, как я описал выше.

— А что с альтернативами, выдержанными в утопическом духе? В своей книге вы отводите много места Александру Богданову и его изданному в 1909 году роману «Красная звезда», в котором он описывает коммунистическое общество на Марсе. Вам близка идея создания новых форм общественного устройства в совершенно новом пространстве без оглядки на то, что было раньше?

— В какой-то мере. Смелость, с которой Богданов рисует свои картины, достойна подражания. Чтобы вообразить себе все с такой ясностью, он должен был принять точку зрения марсианина, который случайно попал на Землю и смотрит на все свежим взглядом. При этом стоит напомнить, что «Красная звезда» была протестом против ленинизма. Эта книга, на самом деле, повествует о том, как должна выглядеть революция в XX веке. Богданов считал, что революционный процесс должен быть постепенным, а резкий скачок в коммунизм, которого хотел Ленин, невозможен: ему должен предшествовать переходный период. «Красная звезда» говорит о том, что историю нельзя ускорять, а на переломные изменения нужно время. Любопытно, что центральная тема книги — это изображение человека, освободившегося от любых ограничений: экономических, социальных и даже половых. Здесь нет однозначного разделения на мужчин и женщин, люди могут менять пол. Я задумался, почему такой марксист, как Богданов, который всю жизнь думал, как освободить людей труда от оков их собственных ограничений, добавляет к этому набору трансгендерность? Под конец я понял, что он хотел вбить в голову всем закоренелым ленинистам мысль, что политической революции должна предшествовать революция в умах людей, иначе перелом завершится большой трагедией.

— Остановимся на идентичности. Какое влияние на нее оказали технологии? Прежняя модель рабочего, который чувствовал себя в первую очередь представителем своего класса, утратила актуальность. Что пришло ей на смену?

— Либерализм XIX века создал человека труда с единой идентичностью, преимущественно связанной с его местом труда. Сейчас, даже если человек остается рабочим, его жизнь не ограничивается миром вокруг завода. У каждого есть смартфон с доступом к различным социальным сетям, формирующим его «я». Взглянем, что произошло в культурной сфере. Если посмотреть на развитие западной литературы последних 500 лет, можно заметить, что отрицательными персонажами там обычно выступают люди, меняющие обличья, выходящие за рамки своей природы. Такую картину закрепили образы, которыми пользовался Голливуд. Однако в последние 20 лет все изменилось. Все чаще образцом предстает тот, что умеет лавировать между разными вариантами своей идентичности. Мы живем в эпоху, когда люди заново открывают свою сексуальность, меняют работу, не чувствуют себя членами одного сообщества. На наших глазах появляется сетевой индивидуалист. И именно его шаги определят, как будет выглядеть будущее.

— В своей книге вы изобразили экономику, опирающуюся на информацию. Многие блага там бесплатны, а авторских прав практически не существует. Какими могут быть практические эффекты воплощения этой идеи в жизнь?

— Авторское право трещит по швам, поскольку цена продуктов, на которые оно распространяется, утратила связь с рынком. Те, кто еще помнит эпоху пластинок, знают, что они имели ценность, потому что потом их можно было сдать в комиссионный магазин и вернуть себе часть денег. Современная система, где музыка преимущественно доступна он-лайн, устроена иначе. Никто из пользователей таких сервисов, как iTunes или Spotify, не является владельцем песен, которые он слушает. Они полностью принадлежат монополистам вроде компании Apple. Их нельзя продать или отдать. Кроме того монополиста не интересует качество. За самый худший и за самый лучший диск в мире мы заплатим одинаково. Я хочу этим сказать, что наше понимание заслуженной награды за создание чего-то исключительного должно измениться, поскольку международные корпорации исказили его смысл. Я не думаю, что Beatles записали «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера», потому что хотели до конца жизни получать 99 пенсов за песню. Они делали то, что делали, чтобы мир узнал о них и оценил, а заодно — чтобы вести интересную жизнь. То есть, по сути, по той же причине, почему люди на протяжении веков решались заняться творчеством.

— Вы упомянули о монополистах. Что с ними будет?

— В первую очередь нужно, чтобы они работали на рыночных условиях. Банковский сектор устроен так, чтобы у каждого из нас было на выбор пять или больше банков. Почему тогда не может быть пяти таких платформ, как Facebook, которые будут предлагать похожие услуги, а клиенты решат, какой из них пользоваться? Это отчасти эффект тех миллионов фунтов, которые Facebook тратит на лоббирование, чтобы избежать такого развития событий. А у государств нет сил или желания бороться с монополистами.

— Если не государства, то кто?

— Мы обладаем этой силой влияния. Если мы уделим внимание таким процессам, как создание свободного программного обеспечения, краудфандинговых акций и крупных предприятий, которые используют волонтерский труд (примером выступает Википедия), если мы по достоинству оценим их, а потом изменим наш подход к технологиям, собственности, труду, мы сможем создать новое качество и избавиться от гигантов вроде Google и Facebook. То, что они сейчас получают огромный доход, не имеет значения. Все изменится, если мы докажем их акционерам, что потенциал монополистов исчерпался, и зарабатывать на них больше не получится.

— В посткапиталистической экономике деньги перестанут служить средством обмена? И, если да, что их заменит?

— Когда вещи становятся бесплатными, как сегодня информация, средство обмена становится ненужным. Никто из нас не платит за использование Википедии, поскольку переизбыток информации привел к перераспределению. Однако распространение этого механизма на всю экономику займет слишком много времени, понадобятся переходные периоды. Сейчас нам следует извлечь выводы из опыта Советского Союза 1920-х годов. Советские экономисты понимали, что переход к коммунистической экономике запустит определенные процессы, которые они не смогут контролировать. Об этом уроке нужно помнить. А если вернуться к вопросу, я считаю, что при эволюции в сторону посткапитализма деньги начнут играть двоякую роль. Они останутся средством оплаты и сохранения стоимости. При этом в нерыночной части экономики, в которой будут преобладать кооперативы и безденежный обмен, их роль изменится. Они станут, скорее, мерой, будут служить для оценки рыночных и нерыночных благ.

— Каких перемен стоит ждать в сфере образования? Из-за наступления технологий непонятно, в каком направлении стоит обучать следующие поколения.

— Это следующая серьезная проблема. Автоматизация и появление машин, способных обучаться, то есть простой формы искусственного интеллекта, изменят рынок труда. В 2015 году на Всемирном экономическом форуме в Давосе были представлены исследования, которые показывали, что в ближайшие пять лет спрос на работников, способных самостоятельно решать задачи, резко упадет во многих секторах экономики. Одновременно в отрасли компьютерных технологий будет расти спрос на способных инженеров. Скоро мы окажемся в ситуации, когда основную физическую работу будут выполнять машины, и обучать ей людей станет бессмысленно. Через несколько десятков лет, когда искусственный интеллект станет стабильной и надежной силой, основным умением для ежедневного существования станет формулирование точных задач для компьютера. Можно предположить, что работу в современном значении этого слова сохранит узкий круг элиты, то есть людей, которые понадобятся для функционирования этой автоматизированной системы.

— А что с остальными? Перспектива появления общества, в котором никто не должен работать, может многим показаться ужасающей.

— Общество с минимальным уровнем трудоустройства — это дистопия только в том случае, если экономическая система ориентирована на перераспределение благ посредством работы. Поэтому нужно найти альтернативу, обратившись к примерам из истории, например, XIX века, в котором Шарль Фурье (Charles Fourier) создал концепцию труда, ориентированного на человеческие склонности. В свою очередь, Джон Мейнард Кейнс (John Maynard Keynes) в одном из своих эссе 1929 года описал общество изобилия. Как он полагает, образование будет в основном учить людей понимать прекрасное и пользоваться им. Я думаю, к его словам стоит отнестись всерьез. Нужно сконцентрироваться на искусстве управления свободным временем, которое получат будущие поколения. Надежду вселяет тот факт, что богатые общества производят много креативных вещей. В последние годы большой популярностью пользуются порталы, где люди могут продать вещи, которые они сделали своими руками в свободное время. Если принять, что наличие свободного времени способствует созданию красивых предметов, а нам уже не придется тратить энергию на работу, возможно, так и будет выглядеть будущее.

— Каким образом посткапитализм повлияет на политику и функционирование государства? Начнет ли политическая система эволюционировать в сторону общественных движений по образцу партии Podemos?

— Сложно сказать. Нынешние структуры власти сильны, но я не думаю, что они смогут пережить такие радикальные перемены, о которых мы говорили. Мир может расколоться на бессчетное количество небольших сообществ с разной формой внутренней организации. Одни будут функционировать как настоящие коммуны, другие наверняка изберут более иерархизированную структуру. Государству же придется заняться выработкой необходимых компромиссов между ними.

— А в краткосрочной перспективе? Решат ли основные партии отказаться от рыночной экономики и капитализма?

— Единственная альтернатива капитализму, которую видят партийные лидеры западного мира, — это национализм или социал-демократический консерватизм. Они продолжают придерживаться неолиберальных принципов, поскольку не могут вообразить себе глобальную альтернативу в духе общественного освобождения. Я думаю, нас ждут очень неспокойные времена, политическая напряженность будет возрастать. Центристские партии будут слабеть, а популярность приобретут кандидаты, представляющие крайние взгляды. Так, как это было в США с Дональдом Трампом и Берни Сандерсом.

— Что нужно для того, чтобы приблизить те образы, которые вы нарисовали? Мы знаем, что существующая система выгодна многим людям и организациям, которые обладают реальной властью. Вы думаете, для изменений понадобится потрясение: общественное, политическое или экологическое?

— Нет. Я думаю, потрясение 2008 года было достаточно сильным, чтобы его самые важные последствия еще дали о себе знать. Я имею в виду распад глобализации. Когда он произойдет, перед людьми встанет вопрос: хочу ли я сохранить политические и экономические свободы, свойственные либеральному обществу, которое живет в эпоху глобальной экономики, или предпочитаю вернуться к более консервативному иерархизированному миру середины XX века? Я не верю, что нам нужна очередная встряска, потому что знаю: число людей, понимающих необходимость более справедливого распределения благ, растет. Я оптимист.

— Вы считаете, что идея прогресса себя исчерпала? Мы слышим со всех сторон, что на нас неумолимо надвигается автоматизация, наш труд станет ненужным, а искусственный интеллект будет делать все за нас. Чем питать воображение в таких условиях?

— В сфере труда проблем будет наверняка много. В ближайшие годы нам следует сосредоточиться на обдумывании новой модели в духе Генри Форда, то есть создании как можно большего количества хорошо оплачиваемых и требующих высокой квалификации рабочих мест, хотя уже ясно, что на всех их не хватит. Так что нам придется равномерно их распределить: сократить рабочую неделю, внедрить новые формы трудоустройства, как, например, job sharing (разделение одной ставки на двух или более человек), постараться найти больший баланс между работой и свободным временем. Что касается топлива для воображения, людям придется задаться вопросами, которые они сейчас просто не успевают обдумать. Я советую каждому такое упражнение: сесть в кресло и пять минут подумать о том, что бы вы сделали со своей жизнью, если бы ваша работа занимала несколько часов в неделю, но при этом все ваши потребности были бы удовлетворены? Как в такой ситуации добиться самореализации и вести наполненную смыслом жизнь? Такой будет основная проблема XXI века.

— На это потребуется больше пяти минут.

— Ничего. Главное поупражняться, потому что однажды времени у нас будет вдоволь.