В колонках играет - Сплин - "Мы сидели и курили"

они сидели и курили. Уилл и Крис. Больше ничего, они просто сидели и курили.
Уилл придирчиво рассматривал Криса, отмечая про себя все синяки, ссадины укусы, и то только те, что были видны в темноте. Крис почему-то был в чёрных очках.
- Пять синяков, восемь царапин и три засоса. Ты - нехороший мальчик.
- Половина из них сделаны тобой.
- Хорошо, что ты помнишь, - Уилл ухмыльнулся. Резко он пересел на соседний подоконник, схватил Криса за запястье и поднёс к губам его сигарету, зажатую в тонких пальцах. Крис скривился, вырвал руку и потёр болевшее место.
- Ты прикусилмне... то есть, ты сделал мне больно! Я тебя ненавижу!
- Дурочка.
- Ай! Козёл, отвали от меня!
- Ну вот, теперь их четыре, - Уилл ухмыльнулся ещё шире. Теперь он стал похож на сытого кота. Он спрыгнул с подоконника, потянулся и посмотрел в окно. И сказал тихо, совсем не так, как обычно:
- Я люблю тебя, и мы всегда будем вместе, пока Френк не разлучит нас
Крис испугался.

В колонках играет - Сибелиус - "Арабеска"
Настроение сейчас - мёрзнет

Написалось только из-за того, что меня одного закрыли в холодном спортивном зале.

Леон страдал. Он страдал не так, как страдают другие (по крайней мере, он так думал). День, а иногда и ночь, он находился в их страшном, промозглом, полуразвалившемся доме с пустыми окнами и голыми стенами совершенно один. И для того, чтобы хоть как-нибудь оживить этотдом, он играл на своей старой арфе.
"Кстати об арфе. Куда он подевалась?" - подумал он сегодня утром, когда ему снова захотелось пострдать.
Обыскав весь дом, Леон в пятнадцатый раз выдохнул: "все уроды"
И ушёл к себе.
Леон играл скверно, и он знал это. Но блин, что ему ещё оставалось делать??? Этот дом, в котором они проторчали уже кучу времени, и неизвестно, сколько ещё проторчат, был неживым. Потому Леон и играл. Музыка, пусть жуткая, но музыка заполняла дом сверху до низу, и ощущение могильного холода спадало с плеч, растекаясь по полу в ледяную лужу.
Но самым обидным было то, что его друзья - вампиры никогда не чувствовали на себе этот могильный холод. Они приходили уже в тёплый, разогретый музыкой дом, и им не нужна была его музыка. И они просили Леона заткнуться. И он страдал.
"А Джей, сволочь, ещё получит..." - процедил Леон со злостью.
Ещё бы - его арфа по кое-чьей милости пылилась в комиссионке.


Мда, кажеться, я всё-таки чего-то не умею.

В колонках играет - "я сижу у окна...лалалала..."
Настроение сейчас - пытается поймать

Для неё дорога состояла из одних бордюров. Она не признавала ни бульваров, ни площадей, ни лестниц, ни тротуаров. Шагая по длинным бетонным камням, она постоянно чувствовала себя на грани: “Упаду? Не упаду?” – думала она. И от таких мыслей на её лице навеки застыл испуг.
Странные прохожие замечали её, подбегали и начинали её успокаивать, а она плакалась у них на плече. На самом деле ей просто нравилось ощущать себя не безразличной хоть для кого-нибудь, она радовалась и, чтобы не улыбаться, начинала ныть ещё громче. А иногда она подходила к краю сумасшедшего шоссе и, смотря вниз своими полными ужаса глазами, кричала:
-Я прыгну, я прыгну! И вы больше не увидите меня! Я умру, а вы все, все будете в этом виноваты!
И вот она уже подавалась всем телом вперёд, готовясь к прыжку, но тут к ней мгновенно подбегал какой –нибудь исполненный сострадания гражданин, обнимал её за талию, хлопал по плечу – успокаивал. И она, ещё пару раз всхлипнув, сдавленно улыбалась, извинялась и спешила прочь своей излюбленной бордюрной дорогой. Гражданин, гордясь собой за то, что сам вот только что спас бедную девушку – совершил доброе дело, уходит по своим делам.
А в этот момент всё существо “бедной девушки” торжествует победу, чувствуя себя великим и наиважнейшим для человечества, а маленький капризный ребёнок в её голове кривится в самодовольной усмешке и чествует себя за ещё одну успешно сыгранную сценку в театре под названием “Лучша я”.

Один раз в год она выходила на крышу - бывало это в ночь на 31 июня. Она знала одно такое место, где чреда крыш абсолютно одинаковых панельных “девятиэтажек” сливалась в единую лунно-металлическую дорогу. Там она уже не хотела прыгать, просто шла по карнизу и наслаждалась по кусочку шариком из пористого белого шоколада, называемым Луной.
Ещё вчера она с нетерпением ждала 31 июньской ночи. Так ждала, что уже душным вечером выбралась на свою крышу, где в прошлый раз написала мелом “пункт А”. От неровных сыпучих букв остались только мелкие чёрточки. Радуясь наступившей ночи, она была по-пьяному беспечна и даже не подозревала, что сейчас из её “пункта В” в путь отправляется такое же опьянённое луной существо. Она чуть ли не летела по слепящей глаза крыше и от яркого света не заметила тёмную фигуру, маячившую чуть впереди…

«…эти “девятиэтажки” с N-го года как отданы под снос: вёснами несущие колонны все прогнили, кровля протекала, штукатурка пластами отваливалась, а в дожди и грозы коротила проводка и вышибало пробки. Зимой дворники боялись сбивать сосульки и сбрасывать снег с крыш, так как ни перил, ни каких-либо других точек опоры там не было…» – на протяжении последних пяти месяцев эти фразы с некоторыми вариациями кочевали из газеты в газету.

…Пара кошек, от ужаса мяукнув, прыгнула на соседний балкон. Луна так и осталась несъеденной.