Автор: Melissa
E-mail для вопросов размещения: melissa4gk@inbox.ru
Жанр: Adult, Darkfic
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Интегра/Максвелл/Алукард, намек на Алукард/Интегра
Условия: Интегра/Максвелл/Алукард. Интегра держит своего врага в плену и всячески издевается над ним, начиная от словесного унижения и заканчивая тушением сигар об кожу, а вампир помогает хозяйке в этом нелегком деле. Заканчивается всё радостной групповухой и присоединением Максвелла к стану протестантов.
Предупреждение: OOC, Slash, Non-con, BDSM (domination, sadism).
От автора: фик участвовал в кинк-фесте по Хеллсингу (http://www.diary.ru/~hell-kink/p60607975.htm), где победил в конкурсе на лучшую постельную сцену и лучшую сцену насилия. И то, и другое меня несколько удивило.
Отказ: всё принадлежит Хирано, материальной выгоды не получаю.


Энрико ждет очередной пытки, невольно со страхом косится на дверь и съеживается, пытаясь согреться. Он вздрагивает, по гулкому эху догадываясь, что свою передышку он уже использовал. И шаги: кокетливый перестук каблучков и неспешные уверенные шаги тяжелых солдатских сапог - звучат сводящей с ума какофонией, заставляющей мелко дрожать и с абсурдной жаждой вспоминать теплое солнце родной Италии, откуда его похитили. Протестанты, сумасшедшие протестанты, которым непонятно зачем оказался нужен скромный, еще не дослужившийся даже до епископа молодой священник. И которые день за днем, а может неделя за неделей – в подземельях понять было сложно – терзали его тело и душу. Мимоходом и едва ли не зевая от скуки. Словно сытый стервятник, поклевывающий падаль просто из интереса.

Что сейчас будет? Очередное прижигание, удары хлыстом или короткие, неимоверно чешущиеся надрезы лезвием? А может, снова быстрые, как укус осы, уколы, впрыскивающие что-то под кожу, от которых та горела огнем, и хотелось содрать ее и хотя бы так позволить кипящей крови остыть? Или сегодня мучители наконец-то возьмутся за его тонкие изящные пальцы, которыми миловидный итальянец порою и сам любовался, представляя себя виртуозом-пианистом? А может, перебьют ему щиколотки, чтобы он не смог даже уползти отсюда? Хотя куда бы он пополз, если даже не представлял, где именно его держат…

- Ты не рад нас видеть, Энрико? Обещаю, что буду нежным сегодня… - подчиненный короткому повелительному импульсу, мелькнувшему в алых глазах глумливо скалящегося вампира, и так готовый вот-вот потерять сознание священник засыпает. Вернее впадает в забытье, не чувствуя неудачно впившихся в запястья цепей и не успев произнести в адрес садистов очередную вымученную высокомерную насмешку, которая так поможет замаскировать панический страх. Что было дальше, юноша не помнит. Вроде бы его куда-то несут, перекинув через жесткое и впивавшееся острой костью в живот плечо, кажется, он видит мутным взором грязные, покрытые пылью и обрывками паутины каменные ступени и слышит гулкое эхо захлопнувшейся тяжелой двери. Он думает, что стервятники наигрались и теперь от него решили окончательно избавиться. Зря надеется.

Католик вздрагивает, когда его неожиданно кладут на что-то мягкое и неосознанно обхватывает себя ладонями, понимая, что его уже лишили пусть и изорванной, грязной и перемазанной в крови, но хоть какой-то одежды. Он боится, напрягается, ожидая боли, но… Но ничего не происходит. Постель всё так же мягка, а теплый воздух комнаты поистине живителен для теплолюбивого сына Италии. И это настолько неожиданно, что Энрико сомневается, не снится ли ему вся эта ситуация, не бред ли это измученного разума. Как ни странно, очнуться помогают самые невероятные и нереальные прикосновения в том кошмаре, каким с недавнего времени стала его жизнь.

Тонкие девичьи пальцы неожиданно смело скользят по его животу и устремляются вниз, к паху, лаская мужское естество. Синие глаза с любопытством смотрят на то, как медленно розовеет кожа и как всё четче проступают венки. Соблазнительно приоткрытые губы изгибаются в робкой, но многообещающей улыбке. Он розовеет от смущения, когда ласки становятся чуть более смелыми, а сильные руки, облаченные в белоснежные с алым рисунком перчатки, помогают все еще одурманенному юноше встать на колени и мягко удерживают его, не давая прильнуть всем телом к присевшей перед ним обнаженной девушке, чьим единственным одеянием являются серебристые волосы, не скрывающие фигуру, а только обрисовывающие ее еще четче в темноте спальни. И католик пытается вырваться, ему кажется, что вера, его неистовая вера помогла бренному телу избавиться от оков жизни, явив ему ангела. Или он просто сошел с ума.

- Тебе нравится, Энрико? Представь себе, что перед тобой честь и гордость рыцарей веры. Представь, что ты можешь обладать ею, - уже не женские, а длиннопалые мужские пальцы до боли сжимают твердеющую плоть возбужденного юноши. – Тебе всего лишь требуется подтвердить, что ты согласен с нашими условиями. Всё в твоих руках, Энрико, - ладонь вкрадчиво нашептывающего искусителя скользит ниже, сжимая чувствительные яички в жестокой пародии на ласку.

Нет, это не ангел. И даже не демон. Это просто очередная игра, в которой ему - в кои-то веки - предоставили возможность сделать и свой ход. Юноша сомневается, ему хочется хотя бы перед смертью получить свою мучительницу и тем самым хотя бы так, чисто по-мужски, отомстить ей. Энрико уверен, что эта парочка сумасшедших не найдет его в Италии, кто бы они ни были. Главное вырваться отсюда, пусть и обманом.

- Я согласен, я сделаю всё, что вы хотите, я…

Юноша вскрикивает от неожиданности, когда его, как набитую легким пером подушку, обхватывают за бедра и тянут куда-то назад. А мигом спустя он давится криком, бешено вырываясь и умоляя, безнадежно умоляя отпустить его. Только не вампир, кто угодно, но только не это чудовище!..

Священнику вспоминается приют, старшие воспитанники, вспоминается, как тщетно он пытался заставить себя молиться за грешников, просил отпустить им грехи и как сам ловил себя на мысли, что готов утащить нож с кухни и перерезать во сне смуглые, покрытые капельками пота шеи. И вспоминается падре, который одним своим присутствием, одной своей мощной фигурой и проницательным, смотрящим в самую душу взглядом утихомиривал невидимые для наставников страсти, кипящие среди подростков. Если бы только падре не уезжал периодически на командировки…

Носферату рычит от боли, он почти вламывается в содрогающееся тело, он цепко обхватывает острый подбородок и разворачивает к себе, пристально смотря в наполнившиеся слезами перепуганные глаза. И неожиданно боль становится слабее, она оказывается вполне терпимой, а в теле появляется необыкновенная легкость и готовность к любому сюрпризу. И сюрприз не заставляет себя ждать. Упирающиеся в постель смуглые по-девичьи округлые колени мягко прижимаются к его бедрам, а чуть влажное, раскрывшееся подобно диковинному тропическому цветку женское лоно дразняще скользит по чувствительной головке. Но инстинктивное движение любого мужчины, желающего хотя бы на время срастись с другой, каждый раз вызывающей почти животный голод сущностью, останавливается прохладными ладонями, которые тянут его назад, и цепкими пальчиками, перехватывающими его, как ядовитую змею, чуть ниже головы. И это странное соперничество кажется для Максвелла еще более унизительным, чем ситуация в целом.

Толчок, отдавшийся резким уколом вновь набирающей силу боли внутри тела юноши, не заметить было невозможно. Энрико чувствует, как мерно двигается немертвый, как тихо рычит он у самой шеи. Почему-то ему все равно, только бьется где-то у виска молоточек паники, что это только пока он интересен в качестве забавы, а потом… И именно это ощущение неминуемой смерти заставляет юношу страстно желать власти над все более решительно обхватывающей его ладонью женщиной, каждое прикосновение которой кажется извинением за грубость слуги.

- Так ты согласен? – нежный голос звучит робко, будто девушка смущается привлекать к себе внимание. Или просто она не привыкла, что ее собеседники прикусывают мокрые от безостановочно катящихся слез губы.

- Да… - Максвелл готов произносить это столько раз, сколько потребуется, если за каждое его согласие к его дрожащим губам будут приникать пусть и властные, но мягкие уста женщины, от которой пахнет чем-то терпким и совсем не похожим на те сладкие цветочные ароматы, столь любимые жгучими брюнетками Италии.

- Я был уверен, что ты согласишься. Твой побег уже подготовлен, Иуда, - бархатно шепчет на ухо ничуть не сбившийся обволакивающий голос. – Ты вернешься в Ватикан, расскажешь, что тебя похитили, а ты сбежал, и примешь дарованную тебе власть и сан епископа, - одновременно с очередным будто бы взрезавшим все внутренности глубоким движением острые клыки почти что ласково прикусили закровоточившую мочку, - и ничем не покажешь при следующей встрече, что знаешь меня или мою госпожу. Тебе понятно, Энрико?
Отвечать не надо, хватает судорожного кивка и выдоха, больше похожего на хриплый стон. А слова все текут, вспышками боли отпечатываясь в подсознании. Он слабо помнит, что нашептывает ему срывающийся то на вздох, то на тихое рычание голос над левым плечом, о какой власти и над кем рассказывает. В памяти не остается почти ничего, кроме ощущения едва теплого немертвого за своей спиной, сильные руки которого с легкостью придерживают его за бедра, двигая то вниз, то вверх. И еще он никогда не сможет забыть сильные женские пальцы, обтянутые бархатными, почти не различимыми в темноте мартовской ночи перчатками, которые скользят по его телу и почему-то без труда прижимают его ладони к постели. И пусть периодически шершавая поверхность касается его ниже пояса, направляя и позволяя одной головкой, ни на миллиметр глубже входить в тут же отстранявшуюся женщину, священник рад и этому. По крайней мере эти почти жестокие дразнящие прикосновения хоть немного отвлекают его от по-животному урчащего вампира за спиной, чьи острые зубы все больнее прихватывают кожу на плече.

Энрико невольно вскрикивает, покраснев не столько от стыда, сколько от крови, гулкими ударами стукнувшей в виски, когда он изливается в бархатные ладони. И пусть на краю сознания мелькает разочарованная мысль, что ему так и не было позволено овладеть этой женщиной, сейчас обмякающему и уже почти не чувствующему боли священнику, уже все равно. Измученное тело требует отдыха, как просят о передышке истерзанные нервы. И в тот же миг, будто почти жалобные стоны юноши стали необходимым сигналом, носферату за его плечом протяжно рычит, вонзая зубы в его плечо. О том, что значат хлюпающие звуки и теплые струйки, стекающие по его бедрам, Максвелл старается не думать, пунцовея от стыда и проклиная собственное тело, которое так банально предало его. Но почему-то так сладок ему этот стыд, так приятна остаточная боль униженного тела, над которым душа легко могла бы воспарить, стремясь вверх, к недостижимым пока вершинам, что молодой священник впервые искренне, а не только ради освобождения от мучений признает, что он сделает всё, чтобы рано или поздно, а получить такую же власть, которой как воздухом дышат сегодня ночью протестантка и ее слуга.

- Ты помнишь, чей ты отныне? – неожиданно жаркий выдох обжигает взмокший затылок юноши. – Что отныне ты в лоне протестантской церкви, - вкрадчиво шепчет Алукард, будто бы намекая на девушку, разочарованно кинувшую на пол заляпанные светлыми потеками перчатки. - И всем телом и душой, - стиснувшиеся белые пальцы оставляют багровые следы на смуглом бедре, - ты принадлежишь нам, пусть и совершаешь другие обряды.

- Помню, - кивок еле заметен, а хриплый шепот почти не слышим, но одобрительно кивнувшей леди Хеллсинг хватает и этого. Она видит, что эти мутные глаза не врут, что по крайней мере в ближайшее время у них будет свой человек в святая святых католицизма. А если вампир не ошибается в оценке этого наделенного невероятным честолюбием невзрачного юноши, то рано или поздно, но на святейший престол вступит протестант. И эта ночь, которая, что уж скрывать, станет одним из самых пикантных воспоминаний Железной леди, может стать первым шагом к торжеству англиканской церкви. Мягкие губы уже не властно, а почти благодарно касаются искусанных тонких губ. Кто бы мог подумать, что дикая забава немертвого слуги настолько увлечет и возбудит ее. Или шарм великого носферату подействовал даже на нее?

- Я же говорил, - сонно усмехается удовлетворенный покладистостью юноши Алукард, - что не стоило так мучить бедного мальчика. Ласково надо, госпожа моя, ласково. Любовь - великая сила, - почти мечтательно улыбается великий носферату, двинувшись напоследок еще раз и ничуть не стесняясь заинтересованного взгляда юной леди Хеллсинг на своем лице. Госпожа сегодня ощутила прикосновения настоящего живого мужчины, а не только бледные прохладные ладони Блуждающего под луной. И пока пробуждающемуся молодому телу этого хватит, чтобы под стыдливой завесой душа, в мягких объятьях пенной ванны или среди невинных поцелуев шершавых сатиновых простыней перебирать непристойные воспоминания как четки. А нитью, скрепляющей эти обрывочные воспоминания, будут пальцы и губы послушного слуги, всегда готового доставить удовольствие и, как бы он ни желал обратного, сберечь девственность хозяйки. Но уже уснувшему и небрежно сдвинутому к краю постели католику этого знать не нужно. Пусть думает, что леди давала ему столь жаркое обещание, а не просто тешила свои скрытые желания. Власть над настоящей женщиной – уж это лучше, чем обещание тридцати серебренников.