- Эй, ушастый
- А теперь запишем тему урока.
Я сидел прямо перед учительским столом тогда, 14 лет назад, был рад спокойной литературе и что перемена не скоро, потому что мальчишки будут опять приставать ко мне со своими глупыми выходками. Я был младше всех в классе, самым некрасивым и смешным. Нам задали на уроке сочинение на тему экологии или чего-то похожего, и я написал про то, что редкие животные вымирают, и почти никому нет до этого дела. Пару дней назад я где-то прочёл заголовок про дикую собаку динго, о том, что их не осталось совсем, и решил написать о ней. Я ничего не знал. Мне просто было жаль, что собака была дикой всё своё существование, что она всё же оставалась близкой к людям - по-собачьи, что она не понимала своего исчезновения. А у людей другие проблемы, я не виню их, ведь не на собаках же стоит мир, просто они все умерли и ничего не изменилось. А последняя собака - где она была? О чём думала, что ела? Может быть, ей было холодно или она чем-то болела, или искала других собак и не понимала, почему никого нет вокруг? В общем, за этот урок я написал не только про динго - я знал многих животных, но мне нравились собаки, и нравилось это слово во множественном числе даже больше - "собаки". Они же улыбаются, когда их много на свете...
А на следующий день моё сочинение читала вслух Алина Петровна, учительница; это был единственный раз, когда чью-то работу читали всему классу. Она зачем-то плакала при этом, а класс сидел тихо. Я не хотел это слушать. Я ничего не чувствовал. Это было вчера, эта собака, а сегодня будут отцовские сигареты дома украдкой, гордые родители и, наверное, никаких снежков за пазуху после школы. Динго. Дикая собака. Жёлтая такая, с короткой шерстью, худая и нарисованная.
Я запомнил этот день, потому что был хозяином последней собаки, и, наверное, ей было хорошо со мной жить.
А сейчас я сижу с самого обеда в кафе, пишу это в отцовском нетбуке и курю третью пачку сигарет. Мне наплевать на динго. Наплевать на одноклассников. На дурацкую школу с директором-вором, с ненавидящей меня физручкой, с исписанными матом тетрадками, пока я ходил в туалет. На то, как ночами гулял уже со своей настоящей собакой и лежал в снегу, смотря на небо - наплевать. И на это, и на это, и на это. Просто у меня была динго, а у вас нет.
Я писал записки отцу, что если он придёт ещё раз пьяный и будет ругаться и бить, то я выброшусь с окна, и клал ему в карман. Он не перестал пить, я не выбросился. Я молился богу в туалете, заплаканный, своей дешёвой иконке на день рождения, чтобы у родителей всё было хорошо, а со мной пусть будет что угодно ему. У бога были дела. Я понимаю. Тут совсем не до динго и не до мальчиков в туалетах. Ну пусть.
А ещё ел летом сурепку во дворе, чтобы дома не пришлось тратить еду на меня и мама купила себе новую обувь, а не ходила на работу в драных полусапожках со скрепкой седьмой год. Эй, ушастый, ты дурак? Вся задница болела от рогаток и от рябины.
А потом родители смеялись надо мной, когда я попросил на день рождения джинсы. Я же их испачкаю и порву, поэтому мне подарили игрушечную машинку на тринадцатилетие. И я любил эту машинку, я даже спал с ней, правда. И ещё я мечтал о друге, чтобы он был красивой девочкой, и я бы тоже любил её и стеснялся взять за руку и показать ей красивое звёздное небо ночью. Написал своё желание на бумажке, которую потом нашла мама и обозвала меня придурочным, только я не обиделся, а решил, что когда-нибудь она увидит эту девочку и она ей понравится. Но я был глупым некрасивым мальчиком, я никому не нравился, кроме тёток за тридцать, которые обещали, что всё будет хорошо и улыбались мне.
- Я тебя ненавижу. Богомоловское отродье... у меня не сын, а урод, честное слово!
Да, мам. Я тебе не понравился. Ну хочешь, я продам свои книжки и куплю тебе золотой крестик? Ты простишь меня тогда?
- Сынок, какого хуя ты тут возникаешь? Пиздуй из дома, уёбок.
Пап, а хочешь, я не буду есть в школе и подарю тебе красивый ремень? Только не бей меня им потом.
Я не хочу сказать, что у меня была трудная жизнь. Мне просто непонятно, зачем я тогда.
