Поклонюсь тебе я платой многою,—
Я хочу забвенья да веселия,—
Ты поди некошною дорогою,
Ты нарви мне ересного зелия.

Белый саван брошен над болотами,
Мертвый месяц поднят над дубравою,—
Ты пройди заклятыми воротами,
Ты приди ко мне с шальной пошавою.

Страшен навий след, но в нем забвение,
Горек омег твой, но в нем веселие,
Мертвых уст отрадно дуновение,—
Принеси ж мне, ведьма, злое зелие.

В тишине бездыханной ночной
Ты стоишь у меня за спиной,
Я не слышу движений твоих,
Как могила, ты темен и тих.
Оглянуться не смею назад,
И на мне твой томительный взгляд,
И как ночь раскрывает цветы,
Что цветут для одной темноты,
Так и ты раскрываешь во мне
Всё, что чутко живет в тишине,
И вошёл ты в обитель мою,
И в кругу чародейном стою.

Я лежу себе на гробовой плите,
Я смотрю, как ходят тучи в высоте,
Как под ними быстро ласточки летят
И на солнце ярко крыльями блестят.
Я смотрю, как в ясном небе надо мной
Обнимается зеленый клен с сосной,
Как рисуется по дымке облаков
Подвижной узор причудливых листов.
Я смотрю, как тени длинные растут,
Как по небу тихо сумерки плывут,
Как летают, лбами стукаясь, жуки,
Расставляют в листьях сети пауки...
Слышу я, как под могильною плитой,
Кто-то ежится, ворочает землей,
Слышу я, как камень точат и скребут
И меня чуть слышным голосом зовут:
"Слушай, милый, я давно устал лежать!
Дай мне воздухом весенним подышать,
Дай мне, милый мой, на белый свет взглянуть,
Дай расправить мне придавленную грудь.
В царстве мертвых только тишь да темнота,
Корни крепкие, да гниль, да мокрота,
Очи впавшие засыпаны песком,
Череп голый мой источен червяком,
Надоела мне безмолвная родня.
Ты не ляжешь ли, голубчик, за меня?"
Я молчал и только слушал: под плитой
Долго стукал костяною головой,
Долго корни грыз и землю скреб мертвец,
Копошился и притихнул наконец.
Я лежал себе на гробовой плите,
Я смотрел, как мчались тучи в высоте,
Как румяный день на небе догорал,
Как на небо бледный месяц выплывал,
Как летели, лбами стукаясь, жуки,
Как на травы выползали светляки...

Животное тепло совокуплений
И сумрак остроглазый, как сова.
Но это все не жизнь, а лишь слова, слова,
Любви моей предсмертное хрипенье.
Какой дурак, какой хмельной кузнец,
Урод и шут с кривого переулка
Изобрели насос и эту втулку -
Как поршневое действие сердец?!
Моя краса! Моя лебяжья стать!
Свечение распахнутых надкрылий,
Ведь мы с тобой могли туда взлетать,
Куда и звезды даже не светили!
Но подошла двуспальная кровать -
И задохнулись мы в одной могиле.
Где ж свежесть? Где тончайший холодок
Покорных рук, совсем еще несмелых?
И тишина вся в паузах, в пробелах,
Где о любви поведано меж строк?
И матовость ее спокойных век
В минуту разрешенного молчанья.
Где радость? Где тревога? Где отчаянье?
Где ты, где ты, о прошлогодний снег?
Окончено тупое торжество!
Свинья на небо смотрит исподлобья.
Что ж, с Богом утерявшее подобье,
Бескрылое, слепое существо,
Вставай, иди в скабрезный анекдот,
Веселая французская открытка.
Мой Бог суров, и бесконечна пытка -
Лет ангелов, низверженных с высот!
Зато теперь не бойся ничего:
Живи, полней и хорошей от счастья.
Таков конец - все люди в день причастья
Всегда сжирают Бога своего.

Померкло холодное солнце
На шпилях готических башен.
Она никогда не смеётся,
А плач её горек и страшен.

Над лесом сгущаются тени
И тьма открывает обьятья
Той странной, чей вечер - спасенье
И каждое утро - распятье,

В чьих снах из кошмаров и крови,
Где чёрное смешано с алым
Нет места пушистым героям
Из глянцевых модных журналов,

В чьём завтра давно всё известно,
Сегодня давно перебито,
В чьём взгляде - открытая бездна,
В словах - раскалённая бритва...

На дне перемёрзших колодцев
Развалятся лунные латы
Она никогда не вернётся,
Однажды уйдя на закате.

Слышишь - гремит жесть.
Крепкие цепи куют.
Не молись о моей душе.
Скоро за ней придут.

Ветром открыло окно.
Кто-то бредёт по пятам.
В сущности, мне всё равно -
Ад или здесь, или там;

В сущности, что она - жизнь?
Знаю, тебе не понять...
Душу мою не держи,
Продана - видишь печать?

Злобное уханье сов
Где-то вдали у ручья...
Подписью - тёмная кровь,
Только не спрашивай, чья.

Лучше не видеть тебе
Страшных последних минут.
Ветер пропел в трубе -
Это меня зовут.

Нет, я не чувствую страх -
Только бы поскорей.
Мне бы давно пора.
Знаешь, стоят у дверей

Ангелы. Крылья их - мрак,
Чёрное небо в ночи.
Держат в когтистых руках
Нет, не кресты - мечи.

Камни сжигает в золу
Дикий мертвеющий взгляд...
Холодно. Губ не целуй:
Стал на них мёд - яд...

Нет, обо мне не молись,
В церкви не ставь свечу.
В сущности, что она - жизнь?
Я не жалею ничуть...

Есть в мире печальное тихое место,
Великое царство больных.
Есть город, где вечно рыдает невеста,
Есть город, где умер жених.

Высокие церкви в сиянье покорном
О вечном смиреньи поют.
И женщины в белом, и женщины в черном,
Как думы о прошлом, идут.

Эти бледные сжатые губы,
Точно тонкие ветки мимозы,
Но мне кажется, будто их грубо
И жестоко коснулись морозы.

Когда над урнами церковными
Свои обряды я творю,
Шагами тихими и ровными
Она проходит к алтарю.

Лицо ее бледней пергамента,
И косы черные в пыли,
Как потемневшие орнаменты,
Ее покорно облегли.

Своими высохшими кистями
Она касается свечи.
И только кольца с аметистами
Роняют редкие лучи.

И часто, стоя за колоннами,
Когда я в церкви загрущу,
Своими взорами смущенными
Я возле стен ее ищу.

Смешав ее с Святой Мадонною,
Я к ней молитвенно крадусь.
И долго, словно пред иконою,
Склонив колени, я молюсь,

Пока руками пожелтевшими
Она откинет переплет
И над страницами истлевшими
Свои молитвы перечтет.

Ты это сможешь? Я смогу остановиться на бегу, и слушать в шёпоте листвы молчанье скошенной травы, которой время дарит сны и свой язык, чтоб говорить про то, что будут спасены те, кто прядёт витую нить. Из золотых и странных слов, из звука утренних шагов по камню гулкой мостовой, где вечность тащится домой который час, который год, который век и всё равно, что всё известно наперёд, как в перемотанном кино, как в наркотическом бреду, где месяц вешался в саду, на ветке вишни, что с тех пор вросла, засохшая, в забор... ...где от финала до конца, и от конца до всех начал – едва виднеется лица дождём намеченный овал, где устлан пухом тополей песок заброшенных аллей, где тишина забвенья ждёт, и замедляет время ход… И ты закроешь крепко дом, и ты закроешь в нём глаза,

И ты закроешь крепко дом, и ты закроешь в нём глаза, умрёшь на время, а потом захочешь это рассказать, но свой язык у тех, кто спит – язык пустынь и пирамид, и не дано понять хоть раз живущим вечности рассказ... ...о том, как падала земля, и превращалась в чёрный свет, как под колёсами пылят дороги призрачных планет, и в белоснежных кружевах бродил по лесу Герцог Страх, и наклонившись над рекой себя увидел, и рукой черпал из пропасти зеркал до дна серебряную ртуть, и исчерпавшись, исчезал, чтоб возродиться где-нибудь... ...когда придёт очередной покой за каменной стеной, и затаится сонный мир в пределах запертых квартир, без слов расскажет пустота о том, что ясно только ей, и блеск хрустального моста вдруг зазвенит к утру сильней, и, оценив реальность в грош, ты как во сне к нему пойдёшь... ..Ты это сможешь? Если да – ты не вернёшься никогда...

 

На улицах пусто и тихо,
И окна, и двери закрыты.
Со мною — безумное Лихо,
И нет от него мне защиты.

Оградой железной и медной
Замкнулся от нищих богатый.
Я — странник унылый и бледный,
А Лихо — мой верный вожатый.

И с ним я расстаться не смею.
На улицах пусто и тихо.
Пойдем же дорогой своею,
Косматое, дикое Лихо!