Оказалось, что Барби и 12 танцующих принцесс снят по вполне реальной сказке. Совершенно случайно в инете нашла.
Двенадцать царевен и заколдованный дворец
Петре Испиреску
Живало-бывало да навек пропало...
Жил да был один парнишка, круглый сирота. Батрачил то у одного, то у другого, чтобы хоть как-нибудь прокормиться. Был опрятен, любил чистоту, и все сельские парни ему завидовали. Батраки его недолюбливали и по-всякому над ним насмехались, а он на их болтовню и внимания не обращал, знай делал свое дело. Когда они собирались по вечерам и наговоривали с три короба, он притворялся, будто ему невдомек, что камешки в его огород бросают, дурачком прикидывался. Вот его и прозвали сельским растяпой.
Хозяева, у которых он батрачил, были им премного довольны и наперебой переманивали. А как пройдет он по улице, девки друг дружку локтями подталкивают да сквозь опущенные ресницы поглядывают. И то сказать, было на что поглядеть. Лицом чист
да пригож, волосы, как вороново крыло, волной спадают на белоснежную шею; усы едва пробиваются, словно тень легла над верхней губой, а глаза-то! Глаза, матушки мои! — Всем девкам сердце растревожили.
Пригонит он коров на водопой — девки наперебой стараются найти повод для разговору, а он никого не замечает и будто даже не знает, чего им надо.
Вот они и придумали между собой прозвать его сельским красавчиком, будто им и нужды нет, что он на них вовсе не смотрит. А он и вправду, куда как красавец!
И по сторонам не глазел, а ходил, пас коров, и все в его руках спорилось, не чета другим батракам.
Не знаю уж, что он делал, как так выходило, а только коровы в его стаде были глаже, чем у других батраков, и молока больше давали; в местах, где он пас скотину, трава была куда как гуще да сочнее. И где бы его нога ни ступала, сразу заметно было, даже бурьян веселее глядел.
Видать, в добрый час парень родился и ему на роду написано высоко летать. Но он об этом и не догадывался и мысли такой не имел — возгордиться; не знал, что скрывается за завесой времени. А смиренно делом своим занимался и ни словом или как-нибудь по-другому никого не затрагивал и ни к кому не привязывался. Потому и не взлюбили его сельские парни да -батраки.
Как-то раз по весне, притомившись в беготне за коровами, присел он в тени под большим развесистым деревом и заснул. И ведь место-то выбрал какое! Ложбинку, сплошь в цветах, и все распустились, едва человеку пробраться можно. Поодаль
ручеек течет из родничка на склоне пригорка, змейкой бежит, пробивается среди лопухов да всякой травы, и от журчанья этой воды человека ко сну клонит. Дерево, под которым парень в тени укрылся, величавое и как будто до облаков достать силится. На широких ветках птички поют, гнездышки вьют. Тень от густой листвы так и манит прохладой. Скажу вам, парень этот вовсе был не растяпа, сельские батраки возводили напраслину, прозвав его так, Только он голову приклонил, как сразу и уснул.
И едва заснул, я и рассказать еще не успел, а уж он вскочил. Сон хороший ему приснился, вот он и встрепенулся.
А приснилось парню, будто явилась ему добрая фея, краше всех фей, какие только бывали между небом и землей, и велела ему отправиться ко двору царя, который теми краями правил, мол, там его судьба должна славно устроиться.
Проснулся он, диву дается: «Что же это такое было?». Призадумался, целый день терзается и никак в толк не возьмет, что этот сон означает. Невдомек ему, что это звезда, под которой он родился, дорогу ему показывает.
На другой день, выгоняя коров на пастбище, он опять свернул с дороги к тому самому дереву, прилег у его ствола, и опять ему тот же сон привиделся.
Пробудившись, он говорит себе: «Э, да тут дело не чистое!» — и снова весь день думушку думает.
На третий день он нарочно отправился той же дорогой, мимо этого дерева, лег под ним, и приснился ему тот же самый сон, только на этот раз фея даже пригрозила ему хворью и всякими невзгодами, если он не' пойдет, куда велено.
Тут он встал, погнал коров домой, загнал их в хлев, явился к хозяину и говорит:
— Хозяин, у меня думка есть: пойду я по свету, куда глаза глядят, счастья искать. Сколько я батрачил, а ничего не нажил, и не видать, что сумею этак-то на ноги стать. Будь добр, дай мне расчет.
— Да что тебе, малый, вздумалось уходить от меня? Может, жалованье я тебе скудное положил? Или харчей не хватает? Лучше оставайся-ка у меня, а я тебе невесту хорошую подыщу на селе с каким ни на есть приданым, да от себя подсоблю,чем только в силах, заживешь ты своим домом, как все добрые люди, к чему тебе по свету мыкаться неприкаянным?
— Нет, хозяин, я всем доволен, и харчей хватает, только так уж мне приспичило — пойду по белу свету и ни за что теперь не останусь.
Хозяин видит, что его ничем не удержишь, рассчитал его, выдал, что полагалось, и он, попрощавшись, ушел.
Покинув свое село, парень отправился прямехонько на царский двор и там нанялся прислуживать в царском саду. Садовник принял его радешенек, потому как работник попался опрятный, а то до тех пор ему от царских дочерей не раз доставалось за то, что приставляет к садовой службе всяких уродов.
Но опрятен он хоть и опрятен, да одежонка-то вся — старье и, что уж там говорить, мужицкая, в какой за скотиной ходят. Садовник велел ему в баню сходить, рубаху переменить и дал другую одежу, куда как подходящую для работника при царском саду. Ростом-то он был ладный да крепкий, новая одежка пришлась ему в самый раз.
Кроме других садовничьих дел, главная служба
его заключалась в том, чтобы каждое утро нарвать двенадцать букетов цветов и поднести их двенадцати принцессам, царским дочерям, когда те выйдут гулять по саду.
А этим царевнам было на роду написано, что они замуж не выйдут до тех пор, пока не найдется такой человек, который разгадает тайну их участи, и пока одна из них не полюбит кого-нибудь. Предсказательницы судьбы наделили царевен страстью к танцам. Они просто с ума сходили по танцам и каждую ночь изнашивали в плясе по паре шелковых башмаков.
И никто не знал, где они по ночам танцуют.
Царь стал призадумываться, сколько же можно тратиться на башмаки для своих дочерей и как это никто из добрых молодцев, которые сватались к ним, ни одной не сумел растревожить сердце, видать, ледяное оно у царевен.
Вот по всему царству, да и по соседним царствам-государствам царь повелел слух пустить, что, мол, кто разузнает да откроет ему, что делают по ночам его дочери и отчего каждая за ночь пару башмаков истаптывает, тот пускай любую из них выбирает в жены, какая милее, и он ее замуж отдаст.
Царь держал дочерей под запором в одной светлице, в своем дворце, за семью железными дверями да за семью большими замками. Но что они делают по ночам, отчего этак обувку рвут, никому не было ведомо, ведь никто не видел, чтобы они из дому выходили, да и не могли они выйти.
Видать, им на роду написано всю свою жизнь так прожить. Такая уж участь была им дана.
Как только слух прошел про царево решенье, потекли во дворец сваты: то царевичи, королевичи,
то сыновья важных сановников и даже господ помельче. И какой ни прибудет — на ночь идет сторожить к дверям светлицы, где царевны заперты. Царю каждое утро невтерпеж добрую весть услыхать, а вместо этого ему все только одно твердят: женихов, что с вечера в караул уходили, утром след простыл. Неизвестно, куда девались. Будто в воду канули.
Вот уж пропало одиннадцать добрых молодцев. Раз такое дело, остальные мяться стали, не желают в караул идти. Сладко ли жениться-то на царевнах, которые столько молодцев загубили.
И один за другим съехали они с царского двора, убрались восвояси. Кому же охота жизни своей лишиться?
Тут и у самого царя сердце от страху зашлось. Как это сгинули все женихи, что вызвались подглядеть за его дочерями? И не посмел он больше никого зазывать караулить их.
Волей-неволей приходилось царю каждый день покупать дюжину башмаков, и сокрушался он, что дочери состарятся в девках, засохнут, не бывать им под венцом.
А работник нес свою службу в царском саду как положено. Царевны были довольны букетами, которые он им вручал, а садовник — его работой.
Протягивая царевнам цветы, он и глаз поднять не смел; но когда подавал букет самой младшей, отчего — уж не знаю, вспыхивал, как пион, и сердце так начинало биться, что вот-вот выпрыгнет из груди. Царевна приметила это, но подумала, что парень просто стыдлив и поэтому так перед ними краснеет.
Сегодня так случилось, завтра; видит он, что не
по купцу товар. Да разве сердцу прикажешь? Сердце-то — будь оно неладно! — ему все одно твердит. Парню тоже охота попытать счастья, подкараулить царевен, да опять же, он подумывал и об участи тех, кто до него в караул идти вызывался.
Младшая царевна как-то не утерпела, поведала сестрам, что работник, который им цветы подает, краснеет, как маков цвет, представ перед ними, и что он собою пригож. Услыхав эти слова из уст младшей сестрицы, старшая царевна давай ее корить да на смех подняла, мол, что это ей вздумалось о прислуге такие речи молвить, видать, сердце ее стало податливо и, выходит, вот-вот покориться готово.
Парню сердце подсказывало: пойди к царю, проси дозволенья тоже постеречь у дверей царевниных, да знал сверчок свой шесток и не мог он забыть, сколько молодцев сгинуло, да и боязно было службы своей лишиться, на бобах вовсе остаться! Опять же шибко терзался он мыслью, что как погонят его с царского двора, не видать ему больше царевны. А ведь он, как ни старался страсть в себе заглушить, когда по утрам царевнам цветы раздавал, все-таки их красота и нежность, а особенно ласковые взгляды младшей царевны так его завлекли, что ему думалось, и жить станет невмоготу, когда его пальцы не будут касаться каждое утро белоснежных и мягких как пух царевниных рук.
День и ночь терзала его грусть-тоска и не знал он, как сделать, чтобы его желанье исполнилось, ведь иначе ему и жизнь не в жизнь.
Как-то ночью, когда он уснул, терзаемый -этой печалью, явилась ему во сне та же самая фея, которая показалась ему когда-то в ложбинке с цветами.
И сказала ему:
— Пойди в самую глубь сада, с восточного краю Там найдешь два лавровых кустика, один — вишне вого цвету, а другой розовый. Рядом увидишь золотую мотыгу, золотой же кувшин да шелковый рушник. Возьми те лавровые кустики, посади их в добрые горшки, мотыжь золотой мотыгой, по ливай из золотого кувшина да протирай хорошенько шелковым рушником и береги пуще глазу. Когда они вырастут и вытянутся в человеческий рост, что хочешь у них проси, любое — все будет исполнено в точности.
Сказала и растаяла, будто призрак, работник ей даже спасибо сказать не успел.
Не опомнясь от чудного сна, не протерев даже глаз, побежал он в самую глубь сада, с восточного краю, да так и обмер от радости, когда въявь увидал то, про что ему фея во сне говорила. Трет глаза, ощупывает себя: а ну как он еще спит, да наяву ли все это? Уверившись, что это не ночное видение, он взял и унес лавровые кустики.
Ходил за лаврами лучше не надо, часто мотыжил золотой мотыгой, поливал из золотого кувшина, вытирал шелковым рушником и — к чему слова понапрасну тратить? — берег пуще глазу, как фея наказывала.
Лавры росли, наливались силой, будто чудом каким их тянуло. Скоро стали они совсем боль-шенькие. И такой красы, как эти лавры, никто нигде не видывал.
А как вытянулись они в человеческий рост, он подошел к одному и сказал, как фея велела:
Лаврушка, ты мой лаврушка!
Я мотыжил тебя золотой мотыгой,
Поливал тебя из золотого кувшина,
Вытирал тебя шелковым рушником.
Одари меня силой быть невидимкой,
Когда в этом будет нужда.
Глядь, в тот же миг не ветке завязался и стал на глазах расти, распускаться — и расцвел такой распрекрасный цветок, что невозможно было удержаться, чтобы не понюхать его. Он сорвал этот цветок, положил за пахуху — так, стало быть, фея его научила.
Вечером, когда царевны отправились на покой в ту самую светлицу, где их запирали на ночь на семь крепких замков, он тихонько прошмыгнул мимо их и заскочил в ту светлицу. Он-то видел, что они делают, а они его не видели. И увидел он: вместо того, чтобы раздеваться да спать ложиться, они стали причесываться, надевать дорогие наряды да собираться в дорогу.
Он удивился этому и решил непременно за ними отправиться, посмотреть, как они выйдут отсюда, куда пойдут и что станут делать.
Тут вдруг старшая царевна спрашивает сестер:
— Ну, вы готовы, девушки?
— Готовы, — отвечают они.
Тогда старшая топнула-пристукнула ногой об пол — и пол в светлице расступился. Они спустились в открывшийся ход и шли, шли, пока не вышли к саду, обнесенному медной стеной.
Подошли они к саду, старшая царевна опять ногой топнула-пристукнула — и железная калитка в сад распахнулась. Пробираясь в сад вслед за царев-
нами, парень наступил на платье самой младшей сестры. Та живо обернулась, но никого не увидела и, окликнув сестер, говорит:
— Сестрицы, мне показалось, что кто-то идет за нами, даже наступил мне на платье.
Сестры поглядели во все стороны, никого не увидели и молвят ей:
— Отчего тебе, сестра, все мерещится? Кому же здесь быть, кто может за нами подглядывать? Сюда до нас и жар-птице не долететь. Лучше посмотри хорошенько, наверно, ты зацепилась подолом за какую-нибудь колючку, а коли ты пуглива, тебе и поблазнилось, будто кто-то на твой подол наступил. Вот глупая!
Она промолчала. А парень все за ними идет.
Миновали они серебряный лес, миновали другой, золотой, миновали третий, где листва — сплошь алмазы да самоцветы и сверкает так, что глаза слепит, и пришли к большому озеру.
Посреди того озера — холм, а на нем — палаты, каких он в жизни не видывал. Царские-то дворцы по сравнению с ними всего ничего, и сверканье от них такое, что и на солнце глядеть еще можно, а на них — никак. И построены так хитро, что когда ты по лестнице вверх поднимаешься, кажется, будто вниз спускаешься, а когда вниз спускаешься, кажется, будто вверх поднимаешься.
У берега царских дочерей дожидались двенадцать челнов с гребцами, в шитых золотом дорогих нарядах. Подошли они к берегу, сели каждая в свой челн и поплыли.
А работник сел в челн к самой младшей.
Челны отчалили и поплыли вереницей, как журавли. Только челн младшей царевны все отстает
да отстает. Гребцу удивительно, отчего это нынче челн тяжелее, он изо всех сил налегает на весла, чтобы догнать остальных.
Как только царевны ступили на берег, там музыка заиграла — и не хочешь, да в пляс пойдешь. Сестры живо побежали, зашли во дворец и давай плясать с молодцами, которые их поджидали, и плясали, и плясали, пока башмаки не изорвались.
Парень все время не упускал их из виду. Он тоже пробрался во дворец — и что же увидел? Большие просторные хоромы с плясалищем, едва до конца видать. И сплошь в золоте да в драгоценных каменьях, а кругом в золотых, выше человеческого росту подсвечниках горят факелы. Стены белые, как молоко, сверкают — смотреть нельзя, и на стенах — золотые полоски, а на них сапфиры да рубины огнем горят.
Работник встал в уголке и глядит на все эти чудеса. Да и было на что поглядеть, ведь он и впрямь такого еще не видывал. Но только где уж там на месте-то устоять! Тоже волей-неволей подскакивает да приплясывает; невозможно было удержаться, ноги сами плясали, когда музыка эта играла. Даже подсвечники с факелами, столы да лавки и те подпрыгивали.
И никто на свете даже представить не может, как прекрасна была та музыка, как звучали все вместе органы, дудки, гитары, лютни, трембиты, волынки и много еще чего; самые наилучшие музыканты на свете и то бы рты разинули.
А уж царевны-то!.. Прямо огонь! Пляшут и хороводную, и кадриль, и цыганочку, и парами, и поодиночке, и вприсядку, и с притопом — по-всякому. Тут не только подметки, печенки и то отбить можно.
И вот пляшут они, пляшут до самой зари. Тут вдруг музыка перестала играть, и откуда ни возьмись появился стол — ломится от всяческих яств, какие только на свете бывают. Тут все уселись за стол и давай есть да пить, веселиться, сколько душа пожелает.
А работник сидит в своем уголке, куда притулился, и смотрит, слюнки глотает.
За столом прислуживали арапы в дорогой одежде с разными украшениями.
Встали царевны из-за стола и давай домой собираться.
И вернулись той же самой дорогой, по которой пришли. А парень все следом идет.
Когда они проходили через серебряный лес, работнику тут что-то пришло в голову, он возьми да и сорви с одного дерева веточку.
Тут весь лес громко зашелестел, словно ветер злой налетел на деревья, а ни один листок даже не шевельнулся, не дрогнул хотя бы, как от легкого дуновенья.
Царевны — в переполох.
— Что это было, сестрица? — спрашивают.
— А чему быть-то? — отвечает им старшая из сестер. — Видать, это пташка, что вьет гнездо на башне дворца нашего батюшки, забралась в листву; только она одна и может добраться досюда.
Царевны пошли дальше и вернулись во дворец, в светлицу, где были заперты, тем же самым ходом, как и вышли оттуда.
На другой день работник, навязав букеты для царских дочерей, ловко спрятал сорванную ветку в цветы младшей царевны.
Царевна удивилась, когда он ей подал букет, поглядела на него милостиво, да не могла в толк
взять, как та веточка в ее цветах очутилась.
На другой вечер опять все повторилось. Парень так же тайком шел за ними, только на этот раз сорвал веточку с золотого дерева и опять на другое утро воткнул ее в букет младшей царевны.
И старшая царевна опять успокаивала сестер, когда они испугались, услышав, как шелест про-бежал по лесу, где работник сорвал ветку.
На утро младшая царевна приняла от работника букет цветов со спрятанной в нем золотой веточкой, и сердце ее словно ножом полоснуло.
Она стала искать заделье и, притворившись, что ей вздумалось погулять, вышла днем в сад, а там, приметив на повороте дорожки работника, остановила его и спрашивает:
— Откуда у тебя веточка, которую ты мне в букет воткнул?
— Пресветлая царевна знает, откуда.
— Выходит, ты нас выследил и знаешь, где мы по ночам бываем?
— Выходит, так.
— Как это ты сумел все время ходить следом за нами, и ни одна из сестер тебя не приметила?
— А я тайком.
— Вот, на тебе кошелек с деньгами да помалкивай, никому ни слова не оброни о наших ночных прогулках.
— Я, пресветлая царевна, свое молчанье не продаю!
— Коли я услышу, что ты не держишь язык за зубами, прикажу отрубить тебе голову.
Языком-то она выговорила эти жестокие слова, а сердце совсем другое подсказывало. Показалось ей, что этот работник с каждым днем все пригожее делается.
Когда он на третью ночь опять проорался за ними тайком, то сорвал веточку в лесу с алмазной листвой, и опять шелест прошел по лесу, и опять старшая царевна успокоила младших сестер, уняла их испуг. А у младшей царевны, не знаю отчего, сердце тайно трепетало от радости.
На другой день, найдя алмазную веточку в букете цветов, стала она исподтишка поглядывать на работника и примечает, что он не так уж и отличается от царевичей да королевичей. Даже вовсе пригожим и славным кажется.
Работник тоже на царевну томно поглядывал и тоже тайком; приметил, что она, вроде, взволнована, да только виду не подал, а занялся своими делами..
А старшие сестры подглядели за ними и стали над младшей царевной смеяться да шутки шутить. Младшая сестра промолчала и обиду стерпела. Она все диву давалась, как это работник про них все выведал. Она, вишь, смекнула, что этот парень вовсе не прост, коли сумел сделать то, что и славным молодцам не удалось.
Да и, по правде сказать, его гордая стать, приятное и кроткое выраженье лица показывали, что он не простой работник. Опять же, и вид у него и все прочее завлекательны были.
Когда царевны зашли в светлицу, младшая возьми да и скажи сестрам, что садовый работник знает про их ночные гулянки. Тут они стали совет держать да обдумывать, как бы и его загубить, как других молодцев, чтобы и он тоже сердца и чувств лишился.
Да только парень и на этот раз к ним в светлицу пробрался, потому и знал, что они замышляют.
Видать, ему сорока на хвосте принесла весточку, что нынче они про него говорить станут.
Теперь, раз он все узнал, — все, что надобно было знать, — он пошел к своим лаврам и говорит другому, розовому лавру:
Лаврушка, ты мой лаврушка!
Я мотыжил тебя золотой мотыгой,
Поливал тебя из золотого кувшина,
Вытирал тебя шелковым рушником.
Одари меня разумом да ученостью
царевичей-королевичей.
Как и в первый раз, завязался на лавре бутон, стал расти, раскрываться,и распустился чудесный цветок. Он сорвал этот цветок и за пазуху положил. И в тот же миг обожженное солнцем лицо его стало чистым и светлым. В голове, он и сам не знал, что-то вдруг переменилось. Он заметил, что рассуждать стал иначе, чем раньше. Видать, ума сильно прибавилось. И очутился он в новом облачении, как у царевичей-королевичей.
Тут он отправился прямо к царю, просить позволения покараулить ночью царевен.
Царь пожалел его молодость, советует ему не губить себя, заниматься своим делом. Но парень настаивал. И тогда царь согласился. Ему даже и в голову не пришло, что это — садовый работник, так сильно он изменился.
Когда царь представил его дочерям и объявил о желании, они тоже его не признали. Только младшая, у которой в сердце заноза засела, узнала его и тосковать начала.
Как настала ночь, царевны отправились на свои игрища и его с собой взяли. Он знал, что они затевают, да остерегался, чтобы не угодить в расставленные тенета.
пришли они в заколдованный дворец, проплясали до самой зари, а потом сели за стол. Тут ему подали зелье, которое пили все, кто там до него побывал; зелье, от которого он должен сердца и чувств лишиться, которое должно его погубить, как всех других молодцев погубило.
Он принял то зелье в кубке и, обратив свои затуманенные слезами, пылающие любовным огнем глаза к младшей царевне, молвил ей нежным голосом:
— Видишь? Из любви к тебе гибель свою принимаю, раз у тебя сердце, как лед.
— Нет, сердце мое — не лед, растопило его огнем твоей любви, — отвечала она. — Не пей! Уж лучше мне садовничихой быть вместе с тобой, чем царевной, да без тебя.
Он, как услышал эти слова, выплеснул зелье через плечо, подошел к ней поближе и говорит:
— Не бойся, пресветлая царевна, садовничихой стать тебе не придется.
Все, кто был в хоромах, услыхали эти слова. Колдовство потеряло силу — и враз все очутились в царских палатах. А волшебный дворец сгинул, как привидение, будто его и на свете совсем не бывало.
Царь, как увидел их всех, изумился, остолбенел, схватившись за бороду обеими руками. А молодец-то, бывший садовый работник, стал рассказывать про все ночные лукавства. И царь отдал младшую дочь за пригожего, славного молодца. Тут и другие дочери стали одна за другой подходить к царю то с царевичем, то с королевичем, своими избранниками. Царь над всеми смилостивился и всех благословил. И так все радовались кругом, так радова-
лись, что не только мои уста, а будь хоть целая сотня уст — и то бы передать не сумели!
Прежде чем обвенчаться, младшая царевна спросила своего жениха, какой такой силой он обладает, что разгадал их ночные тайны и раскрыл колдовство, которым они были опутаны. Он рассказал. А она, чтобы муж не имел над ней превосходства, а был наравне, как все люди, пошла и срубила те лавры и в огонь бросила.
Потом они обвенчались и всю жизнь прожили в счастье, как на этом свете живется, пока совсем не ослабели и не обессилели, в самой глубокой старости.
И я там жил, мед-пиво пил и т.д.
http://www.skazka.com.ru/article/ispirescu/000001ispirescu.html
А продолжение тут!)
