Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем  лице
признаки дурных чувств,  которых  не  было;  но  их  предполагали  -  и  они
родились. Я был скромен - меня обвиняли  в  лукавстве:  я  стал  скрытен.  Я
глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал
злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал  себя
выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить  весь
мир, - меня  никто  не  понял:  и  я  выучился  ненавидеть.  Моя  бесцветная
молодость протекала в борьбе с собой и светом;  лучшие  мои  чувства,  боясь
насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил  правду  -
мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины  общества,  я
стал искусен в науке жизни и видел,  как  другие  без  искусства  счастливы,
пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда  в
груди  моей  родилось  отчаяние  -  не  то  отчаяние,  которое  лечат  дулом
пистолета,  но  холодное,  бессильное  отчаяние,  прикрытое  любезностью   и
добродушной улыбкой. Я сделался нравственным  калекой:  одна  половина  души
моей не существовала, она  высохла,  испарилась,  умерла,  я  ее  отрезал  и
бросил, - тогда как другая шевелилась и жила  к  услугам  каждого,  и  этого
никто не заметил, потому что никто  не  знал  о  существовании  погибшей  ее
половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я  вам  прочел
ее эпитафию. Многим все  вообще  эпитафии  кажутся  смешными,  но  мне  нет,
особенно когда вспомню о том, что под ними покоится. Впрочем, я не прошу вас
разделять мое мнение: если моя выходка  вам  кажется  смешна  -  пожалуйста,
смейтесь: предупреждаю вас, что это меня не огорчит нимало.  
Печорин.  "Герой нашего времени" Лермонтова