Маринка рассказывает.
У нас был знакомый парикмахер, Жорик. К нему весь город стричься ходил.
И вот как-то приходим в парикмахерскую, а у Жорика в кресле сидит очень некрасивая женщина. Беспощадно некрасивая – огромная голова на короткой толстой шее, изрытое оспинами лицо, три поперечные волосинки. И Жорик эти три волосинки старательно стрижёт.
-Ах как красиво,- периодически восклицала женщина, изучая свой отражение в зеркале.- Ах как красиво!
-Очень красиво,- соглашался Жорик,- очень!
Мы молча отводили глаза. 
Когда женщина ушла, Жорик обернулся к нам и развёл руками:
-А что я должен был говорить?

***

Маринка рассказывает.
Однажды сын дяди Гурама влюбился в польку. Привёз её знакомить с родителями. Звали её Йолой, потрясающей красоты была девушка – высокая, тоненькая, зеленоглазая. Вышла на следующий день прогуляться по набережной в коротеньких шортах, половина попы наружу. Движение в городе встало. Дядя Гурам собрал её вещи и принёс к нам домой:
-Эту б.ядь к себе на порог не пущу. Пусть у вас живёт.
Мама встала руки в боки:
-Ага, а к нам всех б.ядей приводить можно, да? 
-Катя, ты русская, ты сможешь ей объяснить, что в таком виде у нас не ходят.

Не знаю, разговаривала мама с Йолой или нет, но та свой гардероб обуздывать не стала. Жила у нас почти месяц, каждый день меняла наряды. Я в жизни таких красивых платьев не видела – летящие, тонкие, прозрачные. Как только Йола уходила на пляж, мы с моей подругой Анжелкой примеряли её наряды. 
Однажды она вернулась раньше времени и застала нас в эпицентре преступления. Ругать не стала, обещала перед отъездом часть своих платьев нам подарить.
Мы её отъезда ждали даже больше, чем дядя Гурам. Каждый день спрашивали, на какое число у неё обратный билет.
После отъезда Йолы мы с Анжелкой стали самыми нарядными девочками города. Правда, никуда в этих платьях пойти не могли. Так и носили их дома, ловили свои отражения в зеркалах.
Никогда больше мы такими красивыми не были. 
Никогда.

***

Маринка рассказывает. 
Дочка дяди Вано, Наташа, постоянно жаловалась на отца. Говорила – невозможно на улицу выпустить. Обязательно что-нибудь выкинет. То все деньги первому встречному нищему отдаст, то кого-нибудь домой приведёт. Наташа говорила ему – папа, это Москва, тут люди разные! Он не слышал её, не понимал. Однажды вернулась с работы, а дома какой-то бомж ошивается. Оказывается, папа его на рынке подобрал, помыться привёл. 
-Наташа, дочка,- говорит,- ты же видишь какой он добрый человек. Не ругайся, он сейчас помоется и уйдёт. Я его уже покормил. И из одежды кое-чего дал, а то в обносках ходит.

Так и не смог привыкнуть к Москве. Выходил на балкон, провожал закат. 
-Тут всё такое огромное, и небо на земле лежит,- говорил.- У нас оно на плечи гор облокачивается, а тут словно большой ладонью землю прикрывает. Куда ни глянь – везде небо.
Скучал по солнечному вкусу настоящих овощей и фруктов, по своим мандариновым садам скучал. По увитой виноградной лозой деревянной веранде. По весело трещащему в каменной печке огню, по аромату свежевыпеченного пури – знойно-горячий, он пахнет так, что приходится быстро-быстро сглатывать слюну – чтобы не захлебнуться, не задохнуться.

Когда вторая дочка дяди Вано наскребла денег на дом в Зугдиди, он уехал к ней. Там яблоневый сад, каменная печка, где раз в неделю пекут настоящий пури – хрустящий, лёгкий, тонко-воздушный.
Он гладил горячий пури ладонью, ел мало, говорил мало. Боялся признаться, что дело не в пури. Дело в другом.
Как-то пошли с внуками на речку. Дядя Вано ушёл за камень – переодеться, да там и остался. Запутался в штанине, упал и умер.
Наташа сразу даже не поняла, когда сестра позвонила и сказала, что папа умер.
-Какой папа?
Волком выла.

Маринка говорит – у нас многие так ушли. Тянули до последнего, крутились, как могли. Как только у детей всё более-менее устаканивалось, умирали. 
Не смогли смириться с тем, что случилось.
-Когда пришлось уезжать,- Маринка делает паузу, подбирая слова,- оттуда... из Сухуми. Он ведь не сразу уехал, он до последнего оставался. Его несколько раз били, грабили, говорили – не уедешь, убьём. Уехал, когда совсем невмоготу стало. Собрался за десять минут, вещей совсем не осталось – всё вынесли. Сосед пришёл, поохал:
-Вано, куда ты уезжаешь, на кого такой большой дом оставляешь? И сад огромный. Давай я хотя бы у тебя его куплю.
-Сколько?- спросил дядя Вано.
Сосед пожевал губами.
-Ну давай я тебе пятьдесят рублей дам.
-Дарю,- сказал дядя Вано.- Ничего не надо. Дарю.
Приехал к дочери в разных носках. 
Нищих домой водил, последним делился. 
Не прижился ни в Москве, ни в Зугдиди.
От тоски умер.(c) Нарине Абгарян