Я очень люблю возвращаться в далёкие места, где я однажды побывала, а потом уехала домой и думала, что больше уже их не увижу. Так было с Кенсингтонскими садами в Лондоне: в один ноябрь я брела по ним в утреннем рассветном тумане, таща сумку с багажом, скользила по мокрой и густой зимней траве и гадала, попаду ли я сюда снова, а в следующий ноябрь попала, и всё было таким же, как и тогда, и в этом центре чужого города в тысячах километров от дома я просто пришла и нашла ту же лавочку, на которой в прошлый раз сидела, села и стала смотреть на часовню над верхушками деревьев, которые совсем не изменились.
То же самое было в этом июле. Я снова приехала в Венето и вспомнила о том, как в апреле совершенно спонтанно приплыла на Бурано и наткнулась там на полузаброшенный виноградник вдали от туристических троп. От винограда там было одно название — высохшие рыжие стебли на покосившихся колышках — но он был обнесён старой толстой крепостной стеной, не пропускающей звуки, а ещё там не было ни души, пели весенние птицы, нежно пекло солнце и время как будто застыло. Я просидела там часа два, нещадно сожгла нос на апрельском солнце, поудивлялась, как на острове, который можно пройти за пятнадцать минут и на котором в каждом переулке кишат толпы китайских туристов, можно найти такий тихий уголок, пожалела, что виноград не вырастет, и уплыла навсегда.
И вот прошли три месяца, полные событий, работы, фобий, усалости и Москвы, и я снова оказалась в Венето, ну и что мне оставалось делать, кроме как сесть на лодку и снова туда приплыть? Я вошла, и всё там было точно так же, как в апреле, как будто я вышла из этих ворот минуту назад. Мне стало так хорошо от этой мысли, и я подумала — может быть, мы стремимся вернуться в знакомые места из-за того, что в этом полном хаоса мире, одинокие и глубоко в сердце напуганные, мы жаднее всего другого ищем постоянства? Слишком страшно и сложно попробовать своим маленьким и слабым сознанием охватить идею того, что ничто не вечно, ничто, совсем ничто, что города могут рухнуть, земля может рассыпаться в пыль, и тот, кто сейчас думает эти мысли, может рассеяться дымкой уже в следующую секунду — и нигде нет и никогда не будет способа застраховаться от этого! Эту мысль невозможно даже как следует подумать, она возникает в голове, как ребёнок, который пытается залезть в кукольный дом, но помещается только его рука. И чтобы не думать, мы хватаемся за виноградники, из которых мы уехали, и говорим — вот, видите, вот! Здесь всё, как было, и те же каменные стены, и те же птицы, ни камешек не сдвинулся, а значит, есть стабильность, а значит, есть бессмертие! Может быть, оно где-то есть и для меня?
Конечно, это всё иллюзии, и не сильно-то меня в этот раз они утешили. Но было и другое — я подошла ближе и поняла, что ошиблась про виноград. Он оказался жив. Я просто никогда не видела винограда ранней весной, и то, что я приняла за иссохшие путы, к июлю превратилось в густые зелёные заросли, где близко к земле уже висели тяжёлые кисти, которые скоро станут золотистыми на просвет. И я подумала, что иллюзии остаются иллюзиями, но всё-таки как хорошо, что пока мы их строим, где-то вызревает виноград.
https://smeralda.livejournal.com/259667.html
