Небольшое предисловие. Текст длинный, не смешной (но и не грустный)) и довольно личный. Но, с другой стороны, вообще никакого шок контента, разоблачений и признаний в нем тоже нет. Я написала его для себя под замок, но потом почему-то решила - пусть будет в публичном доступе. Наверное, мне так надо. Ну а вы смотрите - запросто можно его и не читать))
********
Километрах в двадцати от Москвы, зажатый между железной дорогой и узким, разбитым, вечно изнывающим в пробках шоссе, стоит этот маленький – меньше спального района Москвы - снулый городок.
Не имеющий ни четких границ, ни мало-мальски сносного плана, этот городок незаметно начинается из череды придорожных магазинчиков «шаурма-автозапчасти» и разношестных, несуразных частных домов за глухими заборами.
И не было бы мне никакой нужды ехать сюда этим вечером, если бы не одна печаль – человек, близкий и важный, по нелепой череде случайностей застрявший в ЦРБ этот крохотного городка – человек, которого мы не можем ни забрать, ни перевести, ни даже навестить. И потому теплым сиреневым вечером я сквозь пробки (и откуда ж их тут столько, карантин же!) с пакетом нехитрых больничных удовольствий – пеленки, салфетки, вода – продираюсь по колдобистому, в любое время года неопрятному, нелюбимому мной шоссе. По обеим сторонам дороги тянутся ржавые гаражи, какие-то серые склады – ну почему же эти места всегда выглядят так сиротливо, ну? - даже сейчас, в самое жизнеутверждающее время года.
И вот дорога делает зигзаг и выруливает на небольшую площадь – посередине этой площади стоит круглая клумба, а на ней – зеленый маленький истребитель с красными звездами на крыльях. Самолетик этот, видимо, столько раз был перекрашен, что края его уже слегка поплыли, как у наполовину обсосанного леденца. Он стоит на крошечной площади, задрав к небу задиристый нос, а я смотрю на него – и вдруг, неожиданно, непредсказуемо, невыносимо меня захлестывает волна воспоминаний. Я смотрю на этот самолетик и вижу его – зимой, с шапкой снега на остром носу; осенью – мокрого, с налипшими на него жёлтыми березовыми листьями; летом, в дрожащем мареве раскаленного воздуха. Я же забыла – я же столько раз проезжала мимо него в детстве, огибая его именно по этой дуге!
Я сбавляю скорость и медленно еду по сонному весеннему городку, а мой мозг разрывается от ослепительных флеш-бэков. Вот среди новодельных магазинов мелькает старая стеклянная витрина – ну конечно, тут же была сберкасса! И мы с моей подружкой Анькой тащим сюда огромную банку до-деноминационных рублей – чтобы поменять их на новые красивые деньги. Какой это год? Раз деноминация – значит 98, получается? Мне, значит, 12?
А вот и центральная площадь, здание администрации с колоннами – мы с Анькой чертим тут огромные классики и самозабвенно скачем в них целый день напролет. Я была здесь много раз! Я столько каникул, столько выходных провела в этом городке. Моя счастливая память просто взяла целиком этот городок, обернула целлофаном и убрала его весь - с самолетиком, со сберкассой и классиками – куда-то на самый верх, туда, куда обычно я со своим ревизиями не добираюсь.
А раз этот городок существует – значит где-то тут, совсем рядом существует и тот двор. Память услужливо подкидывает мне цвет, запах и звук – скрипящие качели, покрытые многослойной разноцветной краской – ковырни ногтем и узнай, какого цвета они были в прошлом и в позапрошлом году. На этих качелях Анька учила меня крутить солнышко – а я отчаянно завидовала ее бесстрашию, но сама так и не смогла перебороть себя и докрутить это сладкое и жуткое движение. Упругий бок покрышки, наполовину вкопанной в землю – мы перебирались по этим покрышкам через потоки лавы и непокорные, опасные горные реки. За качелями и покрышками – забор, а за ним – таинственный тенистый заброшенный детский сад. Мы никогда там не лазали. Говорят, там человека мёртвого нашли. Или собаку. Жутко. Там дальше, за садом – вообще неизвестно что. Может, джунгли с крокодилами. А может, вообще край земли – опустишь голову, а там – слон, черепахи и бесконечный космос.
И тут – я даже притормаживаю слегка, вызывая недоумение у едущих позади машин – я вспоминаю еще кое-что очень важное. Ведь именно этот двор много лет, уже после того, как перестала в нем бывать, был центром одной моей жгучей, мучительной не то мечты, не то фантазии, о которой я также впоследствии напрочь забыла. В этой фантазии я должна приехать в этот двор взрослой, обязательно – на большой машине. Заново вспомненная, эта картина разворачивается у меня в голове тысячей крохотных, тщательно прорисованных деталей - совершенно точно я должна быть в темных очках и в таком специальном белом платке, завязанном назад, как у Одри Хепберн. У меня гладко уложенные волосы, а еще ярко-красные, четко очерченные губы. Я взрослая и красивая.
Несколько лет – подумать только! – я представляла до мелочей, как въезжаю в этот двор, паркую машину, иду, стуча каблуками, к пропахшему картошкой подъезду, сажусь на лавку у него. Я достаю тонкую сигарету, прикуриваю и начинаю ждать. В моем воспоминании я сижу и жду, и жду, и курю – потому что рано или поздно из подъезда выйдет эта женщина - должна же она когда-нибудь выйти, правда же? И вот она выходит. Чешет запястье – у нее всегда была отвратительная привычка чесаться. Видит меня - останавливается и нервно облизывает заед в углу рта. А я молча курю. Курю, курю, потом метким щелчком выкидываю бычок в ржавое ведро, всегда стояще у лавки вместо мусорки, встаю и ухожу. И больше никогда не возвращаюсь в этот долбанный двор.
Милосердная память, сколько ещё странного и причудливого спрятано внутри меня от самой себя? Сколько людей носят зарытыми в себе собственные тайны?
И вот, я отвожу пакет в больницу и оставляю его на подоконнике приемного отделения – дальше никому дороги нет. Немного хожу вокруг малюсенького опрятного корпуса, заглядывая в окна, где люди в скафандрах заняты очень важными делами. Потом сажусь в машину – мою большую машину; открываю банку энергетика – я купила его, чтобы не заснуть в бесконечных пробках по дороге сюда. Делаю гулкий глоток, завожу машину, резко сдаю назад – иииии. будь что будет, не найду - так не найду, но хоть попытаюсь. И вот я мчу по сонным сиреневым дворам городка, сворачиваю направо и налево, я точно помню, как выглядит улица, я даже, кажется, помню ее название. И вот она - железнодорожная станция, мы частенько приезжали сюда на электричке, дальше дорогу я помню еще лучше. Ну надо же, как тут все застроили за 18 лет. Поворот, поворот, немного прямо, и – вот она, знакомая череда пятиэтажек. Я кое-как паркуюсь, хватаю банку энергетика и почти бегу во двор.
Двор, кажется, навсегда остался тем самым – моим и Анькиным миром, полным тайн и приключений. Только вот за забором, вместо заброшенного сада с джунглями и гориллами, теперь стоит огромная, нелепая новостройка, нависающая над дряхлыми пятиэтажками, пригибающая их к земле. Теперь уже абсолютно очевидно, что край обитаемого мира расположен не здесь. Я иду вдоль подъездов и устраиваюсь около одно из них – я совершенной не помню, какой из них мне нужен.
Эта женщина здесь больше не живет, я это знаю. И Анька тоже. Здесь вообще никого больше не осталось, кто мог бы знать меня. Чужой двор, чужой город, чужая жизнь. Я приехала сюда – взрослая и красивая, как и намеревалась. Только вот, сидя тут, потягивая омерзительный энергетик и думая о прошедших годах, я понимаю, насколько вот это всё – женщина, двор, моя нелепая фантазия – больше ни имеет никакого значения. Как это смешно и неважно – зачем-то ее найти, зачем-то на нее смотреть. Платок еще этот дурацкий с очками и помадой – да мне и не идут платки вообще, у меня вон – рыжее кудрявое гнездо на голове, презирающее любые средства укладки. Вот разве что машина большая, это да. Я сижу и думаю, что мечты сбываются почти всегда. Просто иногда получается вот так. И даже больше – какое счастье, что она не сбылась точь-в точь как мечталась, как это было бы странно, смешно и нелепо. И как моя сегодняшняя жизнь несоизмеримо больше и объемнее, и есть вещи куда более важные – да вот хоть взять того моего человека в закрытом отделении ЦРБ. Или другие мои, действительно важные для меня люди – за каждого из которых у меня рвётся сердце от волнений. А эта женщина – да дай ей Бог здоровья и долгих лет жизни! – вообще не имеет ни значения, ни смысла, ни имени. Значение имеют мои детские воспоминания, которые я, борясь сама с собой и с этой женщиной, закопала настолько глубоко в недрах памяти, что чуть не потеряла вовсе. И сейчас, по странному стечению обстоятельств, нашла все и сразу – как забытую коробку пыльных фотографий на антресолях.
Я пью отвратительную зеленую жижу, глядя на чей-то подъезд, а за моей спиной – две девочки, я и Анька, строят снежную крепость, прыгают по автомобильным покрышкам, дерутся с мальчишками из соседнего двора, закапывают секреты, собирают подорожник для ободранных коленок.
Я делаю последний глоток и закидываю банку в ржавое ведро, всегда стоящее у лавки вместо мусорки, встаю и ухожу, чтобы больше никогда не вернуться в этот долбанный двор. А девочек я забираю с собой и больше их не отпущу.
Иду к машине, а внутри меня с треском распускаются и рвутся толстые, замшелые канаты, про которые я забыла, к которым я привыкла, но которые, оказывается, столько лет не давали мне нормально дышать.
https://mrs-ulcus.livejournal.com/38055.html
