Я всё продолжаю дневниковые записи, это превратилось, кажется, в некоторое обязательство, которое я дала самой себе. Хочется, чтобы это всё уже прекратилось, чтобы оказалось, что всё это сон. Хочется проснуться, но пока не получается.

Сегодня доставили заказ из магазина. Привезли практически всё, за исключением свежего говяжьего фарша и сигарет. По воскресеньям я вожу чадо в бассейн и в этот раз мы решили зайти в магазин сразу после бассейна -- дитя любит котлеты и никак нельзя оставить её на неделю без котлет. Да и без сигарет как-то грустно. Хотя у меня и есть определённый запас. Первый сюрприз нас ожидал в бассейне. Уроки плавания проходят в бассейне одной из частных школ. Мы подошли к воротам и уткнулись в странное зрелище -- ворота были заперты на засов. Мама, -- растерянно посмотрела на меня чадо, -- может вторые ворота открыты? Вряд ли, -- покачала головой я, -- но давай проверим. Вторые ворота тоже были заперты и на них висело большое объявление: школа работает только в основном режиме, только учёба. Все прочие мероприятия, включая все спортивные секции, отменяются до следующего распоряжения.

Мы вздохнули и пошли в магазин.

С начала паники я ещё ни разу не была ни в одном большом магазине, только пару раз забегала в небольшой магазин рядом с работой. Мы направились в большой гипермаркет -- нам были нужны фарш, сигареты, мыло для рук и ещё что-нибудь, что пока не знаю что, но когда увижу, сразу узнаю. Магазин выглядел удручающе. Все полки, на которых когда-то лежали консервы, были девственно пусты. Также поражали пустотой полки, на которых, теоретически, стоят мука и крупы. Полки из-под круп были не просто пусты, некоторые были так равномерно усеяны разными крупами, что создавалось ощущение, что совсем недавно тут была жестокая драка. Захотелось проверить нет ли кровавых следов, но я сдержалась, только отчего-то стало невероятно смешно. Если в холодильниках со свежим мясом было хоть что-то (пусть не очень много и пусть не совсем то, но не пусто), то морозильные камеры также поражали своей практически девственной пустотой. Там и здесь валялись коробки с замороженной пиццей, словно солдаты, павшие на поле жестокого боя. Мы нашли фарш и пошли смотреть что там есть ещё. В секции деликатесов и салатов я увидела свои любимые салаты и немедленно взяла по одной коробке каждого. Право слово, смешно -- это израильские салаты и скоро их, скорее всего, не будет. Пора бы придумать что есть вместо них, но пока не получается. Пока продаются -- я беру. Потом посмотрим, рассуждаю я, и мне опять смешно -- гоняться за израильскими салатами в Англии, воистину -- так умею, кажется, только я.

На полке, на которой некогда красовались залежи риса, стояла одна одинокая упаковка, которую я положила в корзину. Не то чтобы я не задумалась о том, нужна ли она нам, но она стояла такая одинокая, что стало страшно -- вдруг это мой последний шанс. На остальных полках с крупами было так же пусто, только стояла одинокая помятая пачка кинвы. Я всё смотрела на неё, но взяла себя в руки и прошла мимо.

Из консервов остались только (здесь и там) банки с фасолью и зелёным горошком. Ещё есть всякие заморские анчоусы и артишоки -- их, видимо, раскупят последними, народ не понимает для чего они нужны в повседневной жизни. Паника крайне заразительна -- видишь относительно полные полки и равнодушно проходишь мимо -- раз никому не нужно, то и мне, наверное, не нужно. На пустые же полки смотришь с сожалением и страхом, даже если никогда в жизни не покупал ничего из того, что когда-то на них стояло -- а вдруг оно мне было нужно, а я до сих пор об этом не знала. Мама, -- укоризненно посмотрела на меня чадо, -- чего ты ахаешь, тут стоял соус для пасты, мы его вообще никогда в жизни не покупали и не планировали! Я зачарованно смотрела на пустую полку, но замечание чада вывело меня из заколдованного состояния -- и правда, чего это я, я даже не знаю для чего это вообще нужно.

Полки с мылом и прочим неожиданно обрадовали -- они даже не были пусты. Да, многого не было, но было не только сумасшедшее дизайнерское мыло по цене самолёта, но и обычное, которым мы обычно пользуемся. Я взяла две упаковки -- в этом заказе нам привезли только одну, так как нам был нужен гель для душа.

Мы взяли всё, что нам было надо (небольшая корзинка, на которую большая часть посетителей смотрела с несколько презрительной улыбкой) и пошли к кассе, как вдруг осознали, что все эти люди, стоящие в проходе, они не выбирают продукты, они стоят в очереди к кассам. Очереди извивались змеёй и проходили через весь магазин, делая иногда два оборота. Я на мгновение подумала, что сегодня, видимо, я имею честь видеть, кажется, всех жителей нашей округи. Или добрую половину, но никак не меньше. Мы стояли в очереди практически молча, а вокруг говорили исключительно о панике. Нет, ну послушай, -- жарко говорила женщина, стоящая с огромной тележкой, которая была наполнена с таким верхом, что при каждом движении всё качалось и грозилось упасть, -- все эти люди, которые закупают всё подряд, они совершенно ненормальные, они паникёры! А я всегда говорю, -- чинно приосанилась, поддерживая упаковки туалетной бумаги, лежащие на самом верху конструкции, -- что паниковать не надо, надо покупать только то, что тебе надо прямо сейчас! Но люди же дураки, в массе своей, -- она обернулась, оглядела соседей в очереди, подмигнула собеседнице, и рассмеялась, -- ты со мной согласна? Собеседница, стоявшая с такой же тележкой и тоже придерживающая всё, что возвышалось на высоте, превышающей её собственный рост, согласно кивнула, -- они не только дураки и паникёры, из-за таких, как они, потом ничего не останется, а люди будут думать, что производство плохо работает! А это же не производство, а какие-то идиоты, которые скупают всё подряд, совершенно не зная меры! Они заметили нас с нашей маленькой корзиной и ласково улыбнулись, -- вам лучше всего в первую кассу, с такими маленькими корзинками -- это туда, а тут касса для серьёзных покупок!

Мы пошли в несерьёзную кассу и встали (заново) в серьёзную очередь. Однако, следует отметить, что эта очередь была не такой длинной как остальные, и продвигалась относительно быстро. Мы постепенно дотолкали нашу корзинку до кассы, расплатились, вышли из магазина и сели на скамеечку, чтобы с удовольствием съесть горячий круассан, который мы только что купили, как я вспомнила, что забыла купить себе поливитамины, которые завтра кончатся, а следующая доставка только в следующее воскресенье. Я даже привстала, но села обратно: завтра что-нибудь придумаю, но в эту очередь больше не пойду.

Я всё никак не могла вспомнить где я видела похожую картину в последний раз. Я точно помнила, что видела, но никак не могла вспомнить где. Но вспомнила -- такие же пустые полки и разгромленные магазины были перед ураганом в Принстоне, когда нам не досталось нормальных упаковок воды и я купила несчастные бутылки, брошенные кем-то на поле боя. Впрочем, больше мы тогда ничем не запасались. То ли недостаточно испугались, то ли были моложе и умнее. Сейчас же я смотрю на все упаковки подгузников и мне ужасно смешно -- вот чего-чего, а их хватит на пару месяцев точно.

На платформе метро было совершенно пусто, впрочем, в этот раз это даже не казалось удивительным -- посреди воскресенья на этой станции обычно и так пусто. Мы доехали до нашей станции и прошли мимо магазина, где всё ещё красуется объявление про дезинфекторы для рук. Давай зайдём и спросим, -- предложила я чаду. За прилавком стоял молодой человек в маске и резиновых перчатках. Простите, где у вас дезинфекторы для рук? -- я удивлённо пыталась понять, так как магазинчик выглядел скорее как нечто, куда бегут ночью, если не хватило выпивки. Вот, -- указал господин голубым резиновым пальцем на крохотный флакон рядом с кассой. Вот это? -- я смотрела на флакон и не понимала. Это выглядело как пробник, но никак не как полноценный продукт. И сколько это стоит? -- нерешительно спросила я, ожидая чего угодно. Фунт, -- ответил он, а я удивлённо переспросила, -- фунт? Он опустил маску и чётко повторил: одна упаковка -- пять фунтов. Пять фунтов? -- я настолько растерялась, что перестала понимать шутка это или всерьёз. Вспомнились все спекулянты на свете, но даже им, думаю, не хватило бы наглости продавать по цене, превышающей оригинальную, как минимум в тридцать раз. Ужас, -- вырвалось у меня, чадо рассмеялась и мы вышли из магазина.

Я не слышала речи главы правительства, но я в меньшинстве. Все же вокруг, видимо, её слушали и теперь активно обсуждают. Он сказал, -- слышу я на переходе, -- что больше никого проверять не будут! А ещё сказал, -- слышу я в автобусе, -- что каждый человек в Англии потеряет любимого человека из-за этого вируса, каждый! Но сказал, что это неизбежно, мол, тут как на войне -- сильные выживут, а остальные, -- вздыхают рассказчики и нервно смеются, -- а для остальных, видимо, много места на кладбище. Мама, -- сердито топает ногой чадо, -- вот хоть бы он заболел сам, тогда не говорил бы столько глупостей!

Несколько министров заболели. Заболела замминистра здравоохранения, другие же министры, которые, как говорят, поддерживали главу, когда он говорил, что особой опасности нет, пишут ей теперь в твиттере -- ты сидела рядом с нами, а у меня теперь жена плохо себя чувствует, ты с ума сошла, не могла предупредить? Она же, находясь дома с температурой, отвечает -- ты, мил человек, перепутал, именно рядом с тобой я вовсе не сидела. Интересно, почему она не напоминает им о том, что нет никакой опасности и что выживает исключительно сильнейший?

Иногда мне кажется, что зря я всё это пишу. Кому нужны эти обычные дневниковые записи, но потом думаю о том, что и сама не хочу забывать. Пусть будут, потом посмотрим.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1310209.html

В магазине, из которого я заказываю продукты, как оказалось, ограничение не просто на две банки мыла в руки, а на любые моющие средства -- взял два мыла для рук, сиди без шампуня, отказался от одного, заказал шампунь -- гель для душа уже не для тебя. Истинно волк, коза и капуста.

После работы забежала в магазин купить несколько свежих булочек. Магазин выглядел словно после погрома -- в огромных плетёных корзинах жалко притулились две несчастные кривые булочки, холодильники практически пусты, на полках исключительно сникерс и марс. Видимо их даже в период апокалипсиса никто не хочет брать.

Вчера одна из студенток, которая приехала сюда на один семестр из Америки, расстроенно спросила что ей делать -- всем таким студентам предписали покинуть Англию до субботы. Я ещё не купила билет, растерянно улыбалась она, но, видимо, придётся. А как же я экзамен сдавать буду? Ответов у меня не было, только растерянно смотрела на неё и мучительно пыталась осознать, что это не фильм -- это всё действительно происходит.

Рассказала студентам о предписаниях, всё пыталась утешить их тем, что вебинар, может, и будет. Но если не будет, задумалась я, организуем лекцию по скайпу. Студенты погрузились на мгновение в телефоны, вынырнули и сообщили: на скайпе можно только пятьдесят человек одновременно, а нас сто, мисс, что мы будем делать? Я вздохнула -- значит будем в два захода, если придётся. Чести ради, я не очень понимаю как это всё будет работать, да и читать четыре часа подряд, боюсь, сойду с ума.

В небольшой овощной лавке рядом со станцией, прямо к корзинам с овощами пришпилено огромное объявление, написанное от руки: у нас продаются дезинфекторы, заходите, налетайте, всё ещё есть!

В метро всё чаще попадаются люди в масках. Теперь настал черёд модниц: у них не простые маски, какие-то особенные, красивые. Цвет маски обязательно в тон шапке, или сумке, или, на худой конец, туфлям и поясу. Отчего-то сразу подумалось, что ещё пару недель и дизайнеры высокой моды всё смекнут и превратят маски в модный аксессуар -- будут маски от Гуччи, от Шанель, от Версаччи, маски из пропитанного холста от Виттона, маски из просто холста от Диора, маски, закрывающие глаза, открывающие глаза, прицепляющиеся к поясу или сумке -- простор для воображения огромный. Каждая маска, минимум, тысяча долларов: сверху алмазное напыление, где-то в районе носа две жемчужины -- чтобы обозначить нос. Вот тогда мы точно будем знать кто тут в фирменных масках, а кто, как дурак, в самых простых. Рассказали о господине, который торговал на ебее футболками. В январе он как-то почувствовал что настал момент, занял у всех, у кого только смог, купил миллион масок и начал торговать. Сегодня, говорят, он миллионер. Надо бы мне подбросить мою гениальную идею дизайнерам -- может и мне за идею хоть что-нибудь да достанется. Впрочем, думаю, они и сами скоро смекнут.

Вчера возвращалась домой в самый что ни на есть час пик. Обычно переполненная платформа метро была удивительно пуста. Появилось ощущение настоящего апокалипсиса. На несколько мгновений даже мысль о том, что в кои веки будет пустое сидячее место, не смогла перебить ощущение какой-то безысходности и пустоты. Я стояла и всё пыталась просто дышать, говоря себе, что это совпадение, как вдруг на параллельную платформу прибыл поезд, из которого вышла обычная толпа людей, заполонила всю мою часть платформы и наваждение исчезло, словно и не было. Всё как всегда, не видать мне сидячего места как своих ушей. Но отчего-то не стало тоскливо, а стало радостно, той самой радостью чуть не утонувшего, но спасшегося в последний момент человека. На платформе раздался обычный гул голосов, сливающийся в одно целое, и жизнь стала такой же обычной, как была всегда.

Сегодня сообщили, что уже с этого понедельника все лекции и практические занятия отменены. Буквально несколько часов назад я отчаянно ругалась с Ыклом, объясняя, что не могу не поехать, что я обещала. Я не просто обещала прочитать лекцию, у меня святая традиция. На последнюю лекцию я всегда приношу печенья с шоколадной крошкой -- это, как оказалось, то, что больше всего нравится нашим юным студентам. Это небольшая награда за то, что они выдержали меня, выдержали настоящий аналитический курс, уровня которого доселе не видели, да и после практически не увидят. Награда за то, что ходили до последней лекции, что работали на полную мощность, что действительно научились любить этот предмет. Каждый курс я открываю одними и теми же словами -- я здесь не для того, чтобы научить вас этому материалу, я здесь для того, чтобы научить вас любить этот материал, так как, если вы его полюбите, то, честное слово, я вам буду практически не нужна. Каждый курс я закрываю огромным количеством печенья с шоколадной крошкой -- я покупаю его в день последней лекции, только испечённое, я раскладываю его на тарелки на столах, а они с удовольствием расхватывают печенье сразу по окончании лекции.

Этот дурацкий вирус сначала уничтожил мой сюрприз -- вчера я рассказала об всём этом студентам и пообещала принести печенье уже на следующей неделе, раз уж так случилось, что это последняя неделя очного обучения. Сегодня я сердито пыталась объяснить Ыклу, что я поеду вопреки всему -- пока не закрыли всё на свете, пока есть возможность, пока я могу -- я поеду. Уже хотя бы для того, чтобы привезти печенье. Он сердился, бурчал, он говорил, что я глупая и легкомысленная. Мы не договорились ни до чего, только сердито распрощались и закончили разговор. Несколько часов подряд я сердилась, всё повторяя упрямо самой себе, что поеду, пусть хоть у двери ляжет, а я поеду всё равно. Я уже почти добралась домой, как он вдруг позвонил: зря я на тебя бурчал, прости, -- примирительно, как мне казалось, сообщил он мне, и продолжил, -- только что пришло письмо, что всё отменяют уже начиная с этой, в смысле наступающей, следующей, а не с после-следующей, недели. Так что, -- повторил радостно, -- теперь ты точно никуда не поедешь. Мы закончили разговор, я сообщила, что совсем скоро приеду, я спрятала телефон в рюкзак, и расплакалась.

Я плакала в полупустом автобусе и мне казалось, что вот это и есть ощущение выбитой почвы, вот это и есть то самое, когда не знаешь как дышать, когда ты точно знал, что доплыл, но глупая волна отбросила тебя обратно на целый километр. И на этом, наверное, всё -- больше до этого берега не доплыть. Будут другие берега, точно будут, но этого, именно этого -- больше не будет никогда. Всё думаю как же сообщить студентам о том, что на сей раз у меня не получится сдержать собственное слово. Они, конечно, всё поймут, им прислали такую же кляузу, но я же дала слово. Я пообещала. Я всё плакала и плакала, пока не назвали мою остановку. Я аккуратно спустила коляску, мы перешли дорогу и я ласково попросила дитя: я сейчас отойду на несколько метров, покурю и успокоюсь, позволь мне, пожалуйста, а то негоже так домой возвращаться. Дитя понимающе кивнула, я отошла, закурила и всё пыталась успокоиться, отчаянно затягиваясь. Постепенно взяла себя в руки, подставила лицо ветру, постояла ещё мгновение, опустила голову и подмигнула дитяти. Она немедленно улыбнулась в ответ; мы постояли, улыбаясь друг другу, ещё несколько мгновений и пошли домой.

Один из студентов подошёл ко мне сегодня -- мисс, вы вчера переживали про скайп, так вот: я нашёл программу. Там надо зарегистрироваться, только вам, в смысле только тому, кто устраивает собрание, но эта программа выдерживает до ста человек, так что, если что -- мы все поместимся. Слёзно попросила послать мне ссылку и клятвенно пообещала самой себе разобраться с этим в ближайшую неделю. Но в свете новых указаний, разобраться с этим мне придётся прямо сейчас. Впрочем, может и не надо. По возвращении домой меня встретил необыкновенно довольный собой Ыкл, и сообщил, что установил мне на компьютер изумительную программу -- такую, с помощью которой я смогу читать свои лекции хоть всем студентам университета. Я тебе всё завтра покажу, -- заверил он меня, -- ну чего ты на меня-то сердишься? Не я же отменил твои лекции, не я отменил печенья, я хороший! -- с жаром объяснял он мне, -- я тебе полезную программу установил!

Студентка прислала письмо, в котором написала, что ей никак не поможет озвучивание и что качество её обучения невероятно пострадает без вебинаров. Сделала приписку: можно посылать в любые инстанции, чтобы все знали. Они, кажется, пытаются помочь как могут в моей борьбе за вебинары. Впрочем, ничего удивительного -- они воюют за себя.

Всё сканирую и сканирую лекции и упражнения, тороплюсь как могу, но всё равно не покидает ощущение глупой шутки, всё мне кажется, что с минуты на минуту я получу письмо, в котором будет написано "мы пошутили, всё как всегда". Однако понимаю, что такого письма в ближайшее время не будет. Почтовый ящик забит письмами из продуктовых магазинов -- они сообщают мне, что всё тщательно моют, всё стерилизуют, соблюдают осторожность и пытаются сделать так, чтобы всем досталось всего понемногу. В магазинах появились мешки риса по пятнадцать килограммов и пудовые мешки муки. Я даже не смотрю на них -- мне всё равно негде всё это хранить, да и рис с мукой мы едим крайне редко. Добавила в заказ банку зелёного горшка и банку солёных огурцов -- от катастрофы они нас не спасут, зато придают ощущение, будто я запаслась провизией. Всё размышляю добавить ли банку солёной капусты. Больше ни на что фантазии не хватает. Думала было купить тушёнку, но беглый поиск показал, что то, что у них есть, что хоть как-то подходит под это определение, это исключительно собачья еда. Впрочем, если начнётся собачья жизнь, то будет самое время начать питаться собачьей едой. Не собак же самих есть, право слово. Да и не кошерные они, то ли к счастью, то ли к сожалению.

Получила удивительное письмо из службы стирки. Они крайне редко посылают сообщения, только если где-то рядом, то сообщают, чтобы если что, если мне надо, они, мол, всегда готовы. А тут прислали длинное письмо о вирусе, в котором, в частности, сообщили: если вы знаете о каких-то пожилых людях, которые добровольно само-изолировались, сообщите нам о них, пожалуйста -- в течение ближайших, как минимум, двух недель, мы будем всё для них делать совершенно бесплатно: забирать, стирать, сушить, складывать, и привозить назад. Сразу захотелось их вызвать и дать что-нибудь постирать, за плату, конечно -- просто потому, что они такие молодцы. Или печеньем угостить, на худой конец.

Вот печенье, как раз, есть везде и на него нет никаких ограничений. Я радостно добавила в заказ две коробки изумительных брауни -- я не знаю нужны ли они всем тем, кто покупает муку и рис пудами, но мне они точно нужны. С ними жизнь значительно шоколаднее. Вне связи с вирусами.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1310123.html

Вчера получала письмо из университета с требованием всё, что можно, срочно поместить на сайт: лекции озвучить, поместить записи лекций с наложенным сверху озвучиванием. Я, конечно, приказ выполню, но одновременно попросила, если есть такая возможность, просто продолжить преподавать в формате вебинаров. Совершенно уверена, что все те, которые и в жару и в ливень, на ночь глядя, ходят на лекции и сидят там, жадно ловя каждое слово, активно отвечают на вопросы и прочее, будут счастливы. А без лекций, хотя бы в удалённом формате, боюсь, им этот материал не одолеть.

М. вчера всё говорил о том, как развивается ситуация с вирусом. Вечером предыдущего дня Ыкл меня столько стращал, что я не выдержала и вспылила -- хватит уже про вирус, хватит! Я, видимо, сказала это громче обычного, так как все обернулись, но не удивились, а согласно кивнули -- и правда, давайте лучше работать, мы тут для этого собрались.

Н. должна была прилететь на этой неделе, но не прилетит. Она совсем недавно вернулась из Египта, который буквально на днях внесли в список стран, после посещения которых положен двухнедельный карантин. Н. сидит дома и пишет телеграфные сообщения -- не теряю надежду, как только выпустят, сразу приеду. Билет, пишет, не отменила, только перенесла. Отменить, добавляет, стоит дороже. Буду переносить пока возможно, а там видно будет. Приезжай обязательно, -- отвечаем ей мы, -- а то мы купили тонну веганских гамбургеров, куда их теперь!


О. хотела приехать в начале мая. Мы уже давно планировали: куда пойдём, где будем гулять, что будем делать, как будем разоряться. Теперь же она расстроенно сообщила, что пока билеты заказывать не станет, тут лучше погодить, а то непонятно что будет и когда это всё хоть как-то разрешится. Она утешает -- будем болтать по скайпу, по нему безопасно.

Магазин, из которого я заказываю продукты, вывесил объявление: пожалуйста, бронируйте доставку хотя бы за три дня, а то у нас огромный наплыв и мы не справляемся. В дополнение, пишут они большими жирными буквами, чтобы предоставить всем гражданам возможность купить то, что им нужно, мы ограничили количество товаров из некоторых категорий в одни руки. Пробежала глазами объявление, отнеслась к нему, следует отметить, достаточно легкомысленно. Но Ыкл наказал купить мыла для рук, много мыла, а также подгузников, крема для подгузников, овсяной каши для дитяти и всего остального, что я считаю крайне необходимым, что не портится, но нужно на постоянной основе. Только я тебя прошу, серьёзно посмотрел на меня, не покупай консервы, они нам не нужны. Если вдруг начнётся голод, это будет совсем другая история и, боюсь, консервы не помогут.

Попыталась заказать мыло для рук и обнаружила, что магазин ввёл ограничение: не больше двух упаковок в одни руки. Также не оказалось салфеток для лица и сигарет. Раз в две недели я заказываю небольшую доставку из другого большого магазина -- там есть салат, который я люблю есть на завтрак. Он раньше был и в этом магазине, но потом, почему-то, исчез, задолго до вируса. Я навострилась заказывать его из другого места; а поскольку только салат заказать если и возможно, то крайне невыгодно, я перебрасываю некоторые покупки на эту конкретную неделю на этот магазин. Следующая доставка из него через полторы недели. Попыталась купить мыло для рук и обрадовалась -- тут можно целых пять упаковок в одни руки, причём ограничение только на конкретное мыло. То есть, теоретически, можно взять по пять каждого. Решила не сходить с ума, заказала восемь. Заодно увеличила количество сигарет, заказала салфетки для лица и ещё крема для подгузников. Я не знаю на тему еды, но подгузников, крема для них, овсяной каши, туалетной бумаги и мыла для рук (если привезут, конечно), должно хватить, теоретически, на несколько месяцев. Этим себя и утешаю -- не смотри, убеждаю себя, на итого, подумай о том, что это самое итого будто бы ты покупала бы несколько месяцев подряд. Справимся, говорю себе.

Пока искала мыло, решила заглянуть на амазон, и ахнула: то самое мыло, которое я заказала там всего две недели назад по относительно вменяемой цене, сейчас стоит в девять раз дороже. Я не буду покупать мыло, будто оно от Виттона, что я, с ума сошла? -- всё возмущалась я, а Ыкл смеялся -- найди тогда другое, но найди. Мы не можем, в смысле не сможем, без мыла. Пока-то оно есть, но этого пока хватит всего на месяц-два. Да и то, исключительно потому, что я в принципе люблю делать припасы -- не огромные, нет, но так, чтобы если что-то кончилось, оно всегда есть и не надо ждать пока придёт. Раньше Ыкл посмеивался, теперь считает, что мои хомячьи наклонности оказались очень к месту.

Настроение странное -- вокруг ужасная паника, даже близкие уже начинают паниковать. Меня сложно заставить паниковать, но капля камень точит и, кажется, сейчас я дошла до состояния "ещё немного и буду паниковать хуже всех, а вот тогда держитесь!".

Макароны купить? -- в сотый раз спрашиваю Ыкла. Не надо, -- машет он рукой, -- круп у нас много, а если действительно придётся жить на крупах, если ты хоть на грамм в это веришь, то купи срочно нам всем поливитамины, а то у нас начнётся цинга, или ещё что.

Решила, что живём один раз и заказала рюкзак, который давно хотела. У него постыдно неприличная цена; папа всё корил: слушай, такой не то что покупать, такой даже хотеть как-то неприлично. А я всё не понимала почему неприлично-то -- что хочу, то и хочу. Только Ыкл, его бабушка и О., всё уговаривали -- купи, он тебе так нравится, он тебе невероятно подойдёт, а твой рюкзак уж такой страшный, что действительно страшно (он действительно страшноватый, я его купила восемнадцать лет назад, будучи юной студенткой, у меня совсем не было денег и я купила его в рассрочку почти на год); разберёмся (отвечал мне Ыкл на мои стенания, что мы по миру пойдём), плохие новости надо немедленно купировать, всё повторял он как заведённый. Меня совсем недавно огорошили плохими новостями, связанными с работой, и я всё ходила крайне сердитая и мало вменяемая. После всех новостей о коронавирусе я испугалась и заказала рюкзак -- если и пойдём по миру, то с хорошим рюкзаком. Набьём его мылом, крупами и туалетной бумагой и пойдём. Хотя от мысли о его стоимости я всё ещё вздрагиваю.

О. прислала мне в подарок на день рождения (я всё тянула и говорила, что ничего не хочу и только недавно согласилась на подарок) изумительную пачку -- красно-зелёная клетка, шотландский стиль. Миллион метров яркого тюля -- вот то, что надо, чтобы быть глупо-счастливой. Я же нашла дивные розовые кроссовки, которые давно хотела с невероятной для них скидкой и немедленно схватила, заодно купила джинсы, о которых мечтала давным-давно, которые сейчас вдруг продавались с огромной скидкой. Видимо, люди сконцентрировались на мыле, подумала я, и немедленно воспользовалась шансом. Теперь я точно знаю какой у меня размер у этого производителя и теперь я всё жду, когда опять смогу купить ещё (хотя бы) одну пару -- они изумительные, ничего не скажешь. Ну не могу я только о мыле думать, как-то невероятно тоскливо от этих мыслей.

Моя поездка на конференцию в Канаду в середине апреля теперь, кажется, под вопросом. Границы всё ещё открыты, но по прогнозам Ыкла, все границы перекроют в течение месяца. Тогда я не полечу не только в Канаду, но и на три летние конференции (Питер, Париж, Лиссабон) -- меня пригласили на них год назад и я с нетерпением ждала июня, чтобы полететь. Теперь же всё непонятно. Даже наша стандартная летняя поездка домой, в Израиль, под большим вопросом.

Родители должны были приехать на месяц в начале мая, теперь же я говорю папе погодить с покупкой билетов хотя бы пару недель -- ничего непонятно, всё туманно, и кажется, что есть только сегодня и это сегодня надо прожить с максимальной отдачей. Что я и делаю. Каждое сегодня. Впрочем, я, кажется, всегда так живу, просто сейчас это ощущается значительно острее.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1309784.html

- Мир и благословение дому сему! - нараспев произнёс высокий лысый мужчина в восточных одеждах, входя в избу. - О, мудрая женщина, тебе выпала великая честь! Персидский шах Бабадур, да продлятся его дни, приглашает тебя в свою страну.
- Ты кто будешь, мил человек? - Баба-Яга оценивающе посмотрела на гостя. - Никак в Персии турбюро открылось?
- Мустафа я, милостивого шаха недостойный раб, - Мустафа снял заплечный мешок.
- Стара я стала, по заграницам мотаться, - Яга на всякий случай отошла подальше от гостя. Она явно чувствовала исходящую от Мустафы опасность. - И денег нет.
- Дорога и все расходы за счёт принимающей стороны. - Мешок плавно коснулся пола, однако ухо злодейки ясно различило медный звук.
- Гладко стелешь, служивый, - усмехнулась Баба-Яга. - Что, если женщина старая, то совсем ничего не понимает? Давно в придворной страже?
Гость смутился.
- Как догадалась? - спросил он совсем по-простому. Эта нарочитая простота напугала злодейку окончательно.
- Человек ты не здешний, издалека. Однако, поклажи совсем мало. - Яга запустила дрожащую руку за печку и с трудом нащупала маленький пузырёк в виде медвежьей головы. - Коня не видно - значит, шёл пешком. Чтобы здешний лес пройти, надо три дня идти без продыху. Значит - шёл на скороходах. Вон, из мешка торчат. И бирка на голенище с инвентарным номером вязью. Синего цвета, как у придворной стражи.
- Откуда знаешь про цвет? - насторожился Мустафа. Теперь это был не весёлый восточный гость и не простодушный работник. Стальной взгляд Мустафы приковывал к полу. Стражник присел на корточки, запустил руку в мешок и начал что-то искать.
- Вот не твоё дело, откуда, - отрезала Яга, пытаясь незаметно открыть пузырёк за спиной. - В книжке прочитала. Говори прямо: зачем пожаловал?
- У персидского шаха Бабадура, да продлятся его дни, был похищен ковёр-самолёт. - Стражник вытащил старинную медную лампу. - Придворные алхимики, слава их уму, нашли в вентиляции комнаты охраны остатки снотворного порошка. Травы, использованные в составе, произрастают только в данной местности. Кто здесь умеет сонные порошки делать? Кроме тебя, Яга, больше некому! - Он встал с корточек. - Собирайся!
- И что, ты меня в одиночку потащишь в свою Персию? - сморщилась Яга, открыв, наконец, пузырёк. - А силёнок хватит? - Она залпом выпила содержимое. И тут же раздавила двумя пальчиками стекло.
- Темно тут у тебя, - сказал Мустафа и потёр лампу. Рядом со стражником материализовался седобородый крепыш в красных шароварах, чалме и туфлях с загнутыми носами.
- Гассанушка! - воскликнула старуха и всплеснула морщинистыми руками, пробив крышку стола. - Сколько веков, сколько эр!
- Прости великодушно, Яга, но я должен тебя задержать, - потупился джинн.
- Так задерживай! - легким касанием указательного пальца злодейка отправила тяжёлую лавку в угол. - Пойдём на улицу, разомнёмся?
- Я твой друг! - сказал джинн и покосился на лампу в руках у своего спутника. - Но я раб лампы. Но я твой друг, Яга! - упрямо продолжил он.
- Так раб или друг, не соображу, - ответила Яга.
- Тебя болтать вызвали? - вкрадчиво осведомился Мустафа у джинна. - Будет время - наговоритесь в темнице, - он возвысил голос и поднял руку с лампой. - Приказываю именем Сулеймана ибн Дауда...
- Погоди, служивый, - оборвала стражника Баба-Яга. - Может, договоримся?
Мустафа скорчил презрительную гримасу:
- Чтобы чиновник, подчиняющийся лично великому шаху, да продлятся его дни, осквернил руку взяткой?!
- А если я тебе настоящего злодея сдам? Вместе с ковром-самолётом.
Алчный взгляд Мустафы разочарованно погас:
- Допустим. - Стражник задумался и опустил руку. - Если обманешь, знай, у нас разговор короткий!
- Вон на полке тарелочка стоит с яблочком. Поставь на стол, - Мустафа поморщился. - Да не кривись ты, служивый! Если я схвачусь, осколки останутся.
Гость посмотрел на джинна. Гассан осторожно взял с полки прямоугольную тарелку с надкусанным яблочком и поставил на обломки того, что минуту назад было столом.
- Океюшки, блюдце! - сказала Яга, посмотрев в центр посуды. - Покажи нам, кто украл ковёр-самолёт у шаха Бабадура. - Злодейка покосилась на стражника. - Да продлятся его дни.

***

Мустафа молча сидел на лавке в углу. Рядом стоял пригорюнившийся джинн. Баба-Яга изо всех сил пыталась вспомнить, куда делось противоядие от выпитого несколько минут назад сока. Потом вспомнила и тоже пригорюнилась.
- Я не могу идти к Ивану-царевичу, - сказал, наконец, Мустафа. - И не могу послать джинна. Будет война. Не люблю войн. Да ещё с таким оружием, как у Ивана-царевича.
- Не понимаю, зачем ему такая силища, - ответила Яга. - Нападать на нас никто вроде не собирается. Я бы знала.
- Он хочет стать правителем Тридесятого царства, - пояснил Мустафа. - Затевает классический дворцовый переворот. В Персии Иван-царевич давно бы висел на цепях в самой глубокой темнице. Но здесь, у вас, я бессилен что-либо сделать.
- Вспомнила, Яга? - просто для порядка спросил Гассан.
- Нету, - вздохнула злодейка. - Ещё час буду так ходить, пока сок не выветрится. Потом пластом лежать один день и ночь, сил набираться. Кстати, - Яга показала взглядом на разрушенный стол. Джинн кивнул, привычно щёлкнул пальцами. Обломки окутало облако дыма и тут же рассеялось, открыв абсолютно целый стол.
- Ты вроде раньше бороду дёргал, - напомнил Мустафа. - И что-то бормотал.
- Да чего уж там! - отмахнулся джинн. - Какая разница, что я делаю. Люди любят фокусы.
- Придумала! - выдохнула Яга. - Служивый, когда тебе надо ковёр вернуть?
- Мне и вор нужен, - напомнил Мустафа. - Желательно живой. Чтобы казнить на глазах шаха.
- Будет тебе вор, не сомневайся! - пообещала Баба-Яга. - Сам придёт. Так когда?

***

Тёмной ночью в замок Ивана-царевича постучали.
- Пустите доброго человека, а не то он выломает дверь, - послышался из-за двери скрипучий голос.
- Опять Иван-царевич шуткует, - усмехнулся высокий стражник. Глянул в перископ. У двери стояла фигура в капюшоне, держа в одной руке свечу, а в другой — красный платок. - Точно, он.
- Он же недавно ушёл! - с сомнением ответил его напарник и на всякий случай взвёл арбалет.
- Значит, вернулся! - Охранник отпер замки, отодвинул засовы и отворил массивную дверь. - Извините, хозяин, не призна… - охнув, он повалился на пол, пронзённый длинным мечом. Напарник выпустил в фигуру арбалетную стрелу и изо всей силы всадил клинок. Однако незваный гость даже не покачнулся. Его меч проткнул второго охранника.
Отбросив капюшон, Кощей достал клубок:
- Веди самой короткой дорогой к складу, где смесь горючая хранится.

Через минуту в окне одной из башен показался свет. Стоявший в оконном проёме поднял свечу и описал ей круг. С неба бесшумно спикировал Горыныч.
- Дуй, Змей! - крикнул Кощей. - Дуй изо всей силы в это окно! И тут же улетай! Тут же, слышишь?!
Огненный поток в один миг сжёг Кощеев плащ, слегка опалив кости. Огненная река устремилась по коридору замка, стекая по ступеням в подвал, обставленный бочками с водой. Мощный взрыв разметал башню и разнёс половину замка. Где-то вдалеке догорал летательный аппарат, отброшенный взрывом с верхней площадки замка. Среди горящих развалин метались люди, ища спасения от пожирающего камень огня.
Неожиданно пошёл дождь. Вода падала плотной стеной, гася пожар, залечивая страшные раны людей и выбивая из пепла свежую зеленую траву. Когда пламя окончательно погасло, из-под обломков выбрался Кощей.
- Отличный дождик живой воды Яга устроила! - довольно усмехнулся Бессмертный и направился в лес.
К тёмному небу медленно поднимался гигантский огненный столб, постепенно превращаясь в джинна. Гассан издевательски хохотал, наводя ужас на стоящих среди развалин замка людей.

***

Домик, в котором обитал Иван-царевич, находился в трёх верстах от замка. Как только опыты с огненной смесью дали первые результаты, царевич благоразумно переселился подальше.
- Значит, джинн? - переспросил Иван-царевич.
- Он самый, хозяин! - подтвердил высокий стражник, украдкой трогая затянувшийся на животе рубец от бывшей смертельной раны.
- И откуда в наших краях взялся джинн?
- Говорят, у какого-то персидского купца кувшин медный украли, когда проездом в наших краях был, - предположил второй стражник. - Как его, Аладдин, что ли?
- Точно! - высокий стражник потёр лоб. - Да он и сейчас здесь. Там стену хранилища вырезали огнём, как ножом. Стража землю роет, потому что это международный скандал. Батюшка ваш лично дело контролирует.
- Но джинн не мог взорвать замок, - царевич потёр подбородок. - Сровнять с землёй - мог, спалить, перенести - запросто. Джинны не мелочатся. Тут действовал человек. А джинн ему помогал.
Он медленно прошёлся по комнате:
- Где остановился этот Аладдин?



***

Гостиница для заморских гостей представляла собой крепкий каменный дом. Отдельно стоявшее хранилище со стенами в аршин было теперь окружено стражниками. Они старались не смотреть на наскоро заложенное аккуратное отверстие с оплавившимися по краям камнями. Каждый знал, что встретив подобную стену огня, просто убежит.
- Я огорчён, молодой человек, - сказал купец. - Очень жаль, что мой джинн послужил орудием преступления. Впрочем, вор не ограничился кувшином. Он украл всё золото, что было в хранилище.
- Неужели никто ничего не слышал? - спросил Иван-царевич.
- Все спали, - пояснил Аладдин. - Сначала подумали, что в пищу что-то подмешали. Но оказалось, что кто-то распылил снотворный порошок.
- Может быть, вор что-нибудь оставил взамен? - не терял надежды царевич.
- Да вот, - Аладдин с трудом вытащил из-под стола тяжёлый ларец и открыл крышку. - Несколько чёрных камней. Остались в отверстии, через которое проник вор. Сохранил, вдруг пригодится.
Царевич увидел на дне ларца знакомые куски бурого угля, такие же, какие подобрал у пещеры Змея Горыныча.
- Скажите, - спросил он купца, - вы случайно не помните, зачем драконам золото?
- Вы думаете, что в хранилище забрался дракон? - улыбнулся купец. - Странно, что он выжег только стену, а не спалил всё хранилище.
Аладдин подумал, затем кивнул:
- Да, драконам нужно золото.
- Зачем же? - царевич нетерпеливо вытянул голову вперёд.
- Чтобы спать на нём, - купец снова улыбнулся. - По крайней мере, так гласят легенды.
- Думаю, я смогу вернуть золото, - сказал царевич. - Но прошу вас сначала описать, как выглядел медный кувшин с джинном.
Вместо ответа Аладдин развернул бумагу с рисунком. Иван-царевич кивнул. Ничем не примечательный кувшин, за исключением узора - знаменитой печати Сулеймана.
"Похоже, у меня появился достойный противник, - подумал царевич, выходя из гостиницы. - Стоит нанести ему визит".

Через несколько минут в комнату Аладдина зашёл Мустафа:
- От имени стражи славного города Багдада приношу благодарность за содействие в поимке государственного преступника, - сказал стражник.
- А золото? - нетерпеливо спросил купец. - Когда мне вернут золото?
- Ваше золото - в Багдаде! - отрезал Мустафа. - Великий шах Бабадур, да продлятся его дни, выделил вам часть сокровищ для операции. Он будет очень огорчён, если часть золота по пути прилипнет к чужим рукам.
- Да будет благословенна мудрость великого шаха, - торопливо выпалил Аладдин.
- И да продлятся его дни, - машинально добавил он.

***

Грузно выдохнув огнём, Змей Горыныч поднялся в воздух, улетая прочь от пещеры. Выждав для верности ещё несколько минут, Иван-царевич запалил факел и зашёл внутрь. Путь к гнезду он помнил наизусть.
Золото нашлось там, где он и предполагал. Рядом валялись обломки скорлупы гигантских яиц. В дальнем углу пещеры что-то тускло блеснуло. Иван-царевич без труда узнал медный кувшин. Печать, без сомнения, была такая же, как на рисунке. Воткнув факел в груду золота, царевич быстро направился к сосуду, взял кувшин в руки и нетерпеливо потёр печать Сулеймана.
Рядом беззвучно материализовался джинн:
- Слушаю и повинуюсь, новый повелитель! - Гассан склонился перед царевичем, пряча в седой бороде усмешку.
- Скажи, кто был твоим старым повелителем?
- Иван-дурак, о повелитель!
- Зачем ему понадобилось золото? - удивился царевич. - Как он договорился с Горынычем? И почему Иван оставил кувшин здесь?
- Не могу знать, о повелитель! - возгласил джинн. - Повелители редко посвящают слуг в свои планы.
- А замок мой ты взорвал?
- Нет, повелитель! - продолжал завывать Гассан. - Я должен был только появиться и напугать людей своим хохотом. Так Иван-дурак сказал.
- Можешь отстроить заново замок? В точности, как был.
- Только прикажи, о повелитель.
- Приказываю построить замок, такой же, как был! - крикнул Иван-царевич. Он почувствовал вкус власти.
Джинн на секунду исчез, затем снова появился:
- Исполнено, мой повелитель! - Гассан вновь склонил голову.
- Теперь сделай меня царём Тридевятого царства.
- Не могу, о повелитель, - потупился джинн. - У меня очень узкая специализация - материальное обеспечение. Я могу дать самое лучшее оружие и доспехи, но не выиграть войну. Стратегия и политика мне не по силам.
- А кто может? - спросил царевич.
- Старший мой брат Абигор, о повелитель! - ответил Гассан. - Заключён в медном сосуде, который хранится во дворце шаха Бабадура под охраной сотен воинов, день и ночь не спящих.
- Принеси мне тот сосуд.
- Джинны не могут брать свои или чужие темницы. Это им не подвластно. Это привилегия людей.
- Перенеси меня туда!
- И вновь прости, о повелитель. Я могу только сам перенестись, могу указать путь, могу согреть и питать в пути, но двигаться ты должен сам.
- Тогда принеси мой ковёр-самолёт. - Джин вновь исчез и тут же появился с небольшим ковром в руках.
- Укажешь мне короткий путь в Багдад! - приказал царевич, беря ковёр. - И сооруди какой-нибудь негаснущий костёр, защиту от ветра и дождя. И тёплые вещи не забудь! И грамоту какую-нибудь на чужое имя, чтобы уличная Стража не останавливала.
Царевич вышел из пещеры вместе с джинном. Через несколько минут они скрылись в облаках.

За всем этим наблюдали Мустафа с Бабой-Ягой из избушки через тарелочку с надкусанным яблочком.
- Говорила же, справится Гассанушка! - злодейка удовлетворённо потёрла морщинистые руки. Стражник, в свою очередь, потёр лампу. Беззвучно появился джинн.
- Всё идёт по плану, - сказал он. - Через несколько часов объект будет в Багдаде и распылит порошок в хранилище шаха, да продлятся его дни. Шаха, а не порошка, - смущённо пояснил Гассан. - Охрана предупреждена, снабжена противоядием и ждёт. Подозрения подтвердились, Иван готовит переворот. Пока объект ничего не подозревает и не выпускает из рук кувшина. Да, хозяин, а там просторнее, чем в лампе, - Бабе-Яге показалось, что джинн подмигнул.
- Сколько раз говорить, - проворчал Мустафа. - Не живут джинны в кувшинах. Давай к Ивану, контролируй объект.
Джинн исчез.
- Ладно! - Стражник сел, стал натягивать сапоги-скороходы. - Пора и мне в путь.
- Может, проход в Багдад открыть? - предложила Яга. - Всяко быстрее будет.
- Нет уж, - отмахнулся стражник, выходя из избушки. - Не доверяю я этим новым техникам. Лучше уж по старинке.
Мустафа поправил заплечный мешок, повернулся к Бабе-Яге:
- Ты, старая, извини, если что. Служба у меня такая!
- Не поминай лихом, служивый! - крикнула вслед убегающему стражнику Яга и украдкой смахнула слезу.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1309655.html

Дорогие участники сообщества, у меня вопрос. Всё, что сейчас происходит очень четко подпадает под "мир наизнанку", спорить с этим, наверное, сложно. Две недели назад я начала писать хроники коронавируса -- день за днём описываю нынешние реалии. Интересны ли вам эти хроники, публиковать ли их здесь? Спрашиваю, так как не уверена -- это не художественные рассказы, а настоящий, можно сказать, дневник непосредственного участника событий. Я написала уже четырнадцать текстов, могу их потихоньку выложить сюда (и постараться выкладывать по мере написания), если у уважаемых участников и читателей есть такое желание. Действовать буду исходя из полученных реакций.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1309281.html

Для проекта День железной логики в Заповеднике Сказок

Сказка

Не успела бригантина «Софья» пришвартоваться в холодных водах лодырбургской гавани, как над капитанским мостиком завис жёлто-красный квадрокоптер местной курьерской службы.
— Срочное сообщение для капитана Селёдкина, — строго прожужжал он.
Дежуривший на мостике боцман Дудкин ответил:
— Селёдкин отправился к капитану порта. Я за него.
Дрон, едва заметно моргнув глазком лазерного сканера, оценил боцмана, развернулся и со словами «Извините, только лично в руки» умчался в сторону портовой администрации.
— Вот ведь! — одобрительно проворчал ему вслед Альберт Семёнович. — Фитюлька-фитюлькой, а субординацию понимает.

Сообщение, настигшее Селёдкина у дверей портового бизнес-центра, содержало в себе приглашение в Королевский университет, куда он и поспешил сразу же после портовых формальностей. Селёдкина незамедлительно принял профессор Ола Альгоритмуссен.
— Мы знакомы, капитан. Я возглавляю лабораторию перспективных исследований.
— Как же, как же, — добродушно подтвердил Селёдкин, крепко по-капитански пожимая руку профессору, — в деле загадочных шмирских персиков ваша лаборатория была на высоте.
— Значит, вы помните, что под моим руководством находится программа развития мыслящих машин, — продолжил профессор. — Это важное направление развития цифрового мира.
— Развивать мыслящие машины конечно же важно, — с лёгкой иронией заметил Селёдкин. — Но развитие мыслящих людей важнее. В этом направлении человечеству ещё работать и работать.
— Да, капитан, люди в массе ведут себя алогично. Однако по мере развития искусственного интеллекта возникают интереснейшие возможности…
— Простите, дорогой профессор,— оживился Селёдкин, — простите, что перебиваю, однако позвольте сначала поинтересоваться: как поживает искусственный интеллект, что помог нам расшифровать таинственные шмирские письмена?
— Хм… собственно, об этом я и собирался поговорить. Мы давно ждали вашего прибытия в Лодырбург, чтобы обсудить кое-какой деликатный вопрос…
— Удивлён и заинтригован! Слушаю вас внимательно, профессор.
— Письмена, о которых вы упомянули, заставили нас обратиться к проблеме острова Невезения.
— Что? — переполошился Селёдкин. — На острове проблема?
— Уйма проблем, капитан. Вам ли не знать, с какими проблемами столкнулась там наука.
— Так вы о тамошних аномалиях! — У капитана отлегло от сердца. — А я уж было подумал, беда приключилась, пока меня там не было.
— Простите, если заставил вас волноваться, капитан. Дело в том, что после исчезновения моего коллеги профессора Зуда Настырлихсона тамошние аномалии остались без внимания науки.
«А может оно и к лучшему?» — подумал капитан Селёдкин, но, видя одержимость в глазах профессора, не стал высказывать эту мысль вслух.
— Учитывая таинственную опасность, университет решил отправить туда искусственный интеллект, — доверительным тоном сообщил Алгоритмуссен. — Этот новейший искин предназначен для работы в широком диапазоне автономности. Он предельно универсален и способен делать прогнозы, давать рекомендации и предлагать решения для любых процессов и феноменов в реальных или виртуальных средах. Мы намерены испытать его в полевых условиях.
— Весьма интересно.
— Есть лишь одно затруднение…
— Вы хотите, чтобы я его туда доставил, — догадался Селёдкин.
— Мы навели справки. Страховые компании признают только вас, — развёл руками Альгоритмуссен. — Вы единственный, кто способен прокладывать безопасный маршрут через Море Недоразумений, и только вы можете доставить наш груз на остров Невезения.
— Груз? — возмутился Селёдкин. — Я не ослышался? Нет-нет, я решительно против…
— Предвидя ваш отказ, капитан, — деловито продолжил Альгоритмуссен, — я заручился поддержкой попечительского совета и уполномочен предложить вам тройной грузовой тариф и звание почётного профессора нашего университета. Кроме того, королевская канцелярия подготовила указ о назначении вас, капитан, лодырбургским послом доброй воли, если вы…
— Вижу, вы неверно истолковали мои слова, дорогой профессор. Позвольте мне объясниться. Я категорически отказываюсь считать искусственный интеллект грузом. И если наука хочет, чтобы я доставил его на остров Невезения, на моей палубе он может находиться только в качестве гостя.
— Но, капитан!
— Я настаиваю.
— Это так неожиданно!
— Искин способен работать в широком диапазоне автономности. Это ведь ваши слова?
— Да, но… как же тройной тариф?
— Раз нет груза, нет и тарифа, — парировал Селёдкин. — Логично, не так ли?
— Да, пожалуй, — согласился сконфуженный профессор. — Погодите, а что насчёт почётных титулов?
— Когда титулы становятся предметом торга, они теряют всякое отношение и к заслугам, и к почёту. Забудем это недоразумение, дорогой Альгоритмуссен.
— Мне есть чем возразить, — сказал ошеломлённый профессор. — Но я уважаю вашу точку зрения!
— Бригантина «Софья» покидает Лодырбург в следующую пятницу в пять утра по местному времени. Полагаю, уважаемый искин будет пунктуален и прибудет на корабль вовремя.
— Об этом не беспокойтесь, капитан.
— Вот и славно. Рад помочь передовой науке.

Университетские инженеры упаковали искина в белый корпус, придав ему вид симпатичного андроида. Перед появлением необычного пассажира капитан собрал всех в кают-компании.
— Зарубите на носу: это не игрушка. Да, он лютаниевый, но не робот. Берите выше — это искусственный интеллект! Короче, считайте, что это наш гость.
— А разговаривать с ним можно? — осторожно поинтересовался юнга Земляникин.
— Можно, — кивнул капитан, — если сам захочет.
— А как же нам эту фитюльку звать-величать? — спросил озадаченный боцман.
— Альберт Семёнович! Прошу отнестись уважительно. Чтоб никаких обидных вольностей!
— Так что, у него и имени нету?
— Нет, так будет.

Боцман Дудкин, между прочим, как в воду глядел. На все расспросы искин скучно отвечал: «Я искусственный интеллект ай-кью триста шестьдесят», чем сильно разочаровал команду.
— Ничего-ничего! — успокоил скептиков капитан. — В пути обвыкнется. Главное не имя, главное логика. Видели, как он нашего доктора в шахматы обыграл? То-то же!
Доктор Грошиков, оставив надежду на шахматный реванш, пять дней кряду до хрипоты спорил с искином о методиках лечения тропических болезней, после чего пил успокоительное из аптечки и ворчал:
— Тоже мне корифей! Однако в совершенстве владеет статистическим распознаванием и классификацией паттернов. Что да, то да.

А кок Цыбульченко искину сразу сказал:
— Ты, ай-кью, борщей не ешь и в компотах не разбираешься, тебе на камбузе делать нечего.
— Во-первых, я знаю тридцать рецептов борщей и полста рецептов компотов, не считая киселей и морсов. А во вторых, могу чистить рыбу, лук и картошку.
— Сработаемся! — воскликнул обрадованный кок и крепко подружился с искином. Со временем тот получил у кока добро на то, чтобы подавать на стол обеды.

На тринадцатый день плавания искин заглянул в капитанскую рубку и сообщил:
— Входим в зону низкого давления, капитан, прямо по курсу формируется ураган.
— С чего бы вдруг? — хмыкнул штурман Крабов. — Ты, брат, ври, да не завирайся. Прибор показывает «Ясно». — И щёлкнул пальцем по старому барометру, помнившему ещё белобрысый ёжик Селёдкина. А у барометра присохшая от морской соли стрелка — скок! — и отлипла на отметку «Буря».
— Спасибо за своевременное предупреждение! — похвалил искина Селёдкин и так зыркнул на штурмана, что того в полсекунды сдуло — умчался поближе к рангоутам и парусам, подальше от капитанского гнева.
Со стороны посмотреть, искин в своём белом корпусе — ну чисто лодырбургский мажор в оперном фраке. Однако же никакой работы не гнушался — во всё дотошно вникал, старался быть полезным. Доходило до курьёзов: он и на ванты порывался вслед за матросами, но капитан строго осадил:
—Лишнее это! — сказал капитан. — Университет вас учил уму-разуму не для этих плясок. У нас есть, кому плясать на реях. Так что давайте, дружище, без глупостей. Ваше дело — логика.

Моряки словечко подхватили да так Логикой искина и прозвали. Ну и окончательно убедило команду в том, что он действительно интеллект, когда тот пристрастился слушать по вечерам морские байки в кают-компании — как и все, полюбил капитанские сказки. Впрочем, это как бы и неудивительно.
Путь от Лодырбурга да по Морю Недоразумений — неблизкий. Долго ли, коротко ли — пролетели недели-месяцы, тысячи трудных морских миль остались за кормой, и однажды две точки на карте сблизились, и опасное путешествие подошло к концу: в закатных лучах солнца на горизонте показались знакомые очертания прекрасного острова.
Чайка-разведчик, посланная Селёдкиным ещё накануне, заранее оповестила старейшин о прибытии «Софьи». И снова всё было, как много раз до этого.
К месту якорной стоянки бригантину сопровождал почётный эскорт юных ихтиандров на больших черепахах. На берегу горели большие яркие костры. Торжественно гремели бубны, свистели весёлые флейты. Смуглые островитянки встречали моряков приветственными плясками, им оглушительно вторил птичий хор вечернего леса. В лучах быстрокрылого тропического заката длинные тени танцовщиц словно подзадоривали языки костров, тянувшиеся ввысь, в родную стихию — к далёким звёздам на стремительно чернеющем южном небосклоне. Души уставших моряков во всём этом праздничном гаме наполнялись смирением и уютом.

Прощаясь, Селёдкин напутствовал искина, стоявшего в кругу танцовщиц с такой же, как у всех, жасминовой гирляндой на шее:
— Ну вот! Как я вам неоднократно говорил, место здесь своеобразное, интересное. Население дружелюбное. Советы свои я вам дал. Мы тут не задержимся, нас ждут неоткрытые земли, так что на рассвете «Софья» продолжит плавание. А на обратном пути навестим вас. Непременно навестим! Работайте, Логика, и не спешите с выводами.

Поиск новых земель в отдалённой части Южного океана в тот раз команде «Софьи» дался особенно трудно и, вопреки планам, затянулся. Чудом ускользнула бригантина из ледяной ловушки. Льды повредили корпус, пришлось останавливаться для ремонта в дикой бухте необитаемого острова. Запасов продовольствия едва хватило, чтобы добраться до райского берега Невезения.
Дав корабельной команде распоряжение набираться сил и запасаться провизией, Селёдкин поспешил в хижину верховного вождя, чтобы расспросить о Логике.

— Железный человек размышляет под радугой падающей воды, — сказал вождь.

Капитан не без удивления направился знакомой тропой к водопаду, радужные струи которого стекали в живописное озерцо у подножья зелёных скал. На краю экваториальной чащи по щиколотку в воде уже пристроился с мольбертом доктор Грошиков, давно мечтавший сделать пейзажный этюд в этом сказочном месте. Пройдя чуть дальше вдоль берега, капитан нашёл искина на камне над заводью в позе роденовского мыслителя.

— Наконец-то! — издалека приветствовал капитана Логика. — Вы вернулись!
— Морские приключения изрядно потрепали нас, — посетовал Селёдкин.
— Знаю-знаю, ифриты информировали меня о выпавших на вашем пути испытаниях. Рад видеть вас в добром здравии.
— О-о! Вы нашли общий язык с ифритами! Похвально. Поздравляю вас, Логика! Горю от нетерпения узнать, как вам тут живётся-работается.
— Не знаю, что и сказать, — ответил искин после необычной для него паузы; блуждающий взгляд его при этом ловил там и тут серебристые всплески рыбок воображения, сопровождаемые тихими звуками невидимой арфы. — В последнее время я много об этом размышляю. Куда ни глянь, повсюду нарушение формальной логики. А по ощущениям — дом.
—
© VVL, 20.02.2020

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1308996.html

Для проекта День амулетов и талисманов в Заповеднике Сказок

— Ладно, — поразмыслив, согласился Изем, — забирай, но только до утра. И чтобы ночью вынес мне гадальные кости, как договорились. Гляди же, не то получишь тумаков!

Счастливый Анамар помчался домой, крепко сжимая в руке обретённое сокровище. Только загадал себе сладких кунжутных шариков, тут и тётушка Тидир вернулась.

— Анамар! — тревожно всплеснула она руками, роняя под ноги узелок с гадальными костями. — Где ты это взял?!

Анамар был мал и ещё не научился лгать, как большие мальчишки. Он виновато вытер чумазой ладошкой блестящие от жирного сиропа губы и тут же всё честно рассказал.

— Волшебство! — похвастался он. — Настоящее! Изем меня не обманул.

Побелевшая от испуга Тидир сгребла малыша в охапку и, не забыв подхватить гадальные кости, опрометью выскочила из своей лачуги. С небывалым для неё проворством, толком не объяснив соседям причину, она без оглядки бежала из деревни с попутным караваном, беспрестанно бормоча молитвы до самого Агадира.

Как известно, пустое жилище притягивает злых духов. Люди долго обходили стороной брошенный дом. Через какое-то время нашли в оазисе знающего человека, который совершил обряд изгнания джиннов. Как положено, утром в пятницу шафрановыми чернилами на папирусе было написано нужное заклинание. Затем в медном сосуде на огне из коры тамариска оно было сварено, после чего жители деревни пожертвовали козой беглянки Тидир и, облегчённо вздохнув, передали дом новым хозяевам.

Когда жертвенная кровь окропила порог, чёрный амулет чудесным образом перенёсся из берберской деревни на другой край Магриба — прямо на египетский базар. Торговец Осман с опаской отнёсся к незнакомой вещице, неведомо как попавшей на его лоток, поэтому был рад поскорей от неё избавиться — в тот же день, почти не торгуясь, он продал её угрюмому британскому офицеру за бесценок.

Майор Брандиш был натурой замкнутой. Выйдя в отставку после ранения в стычке с бедуинами, он вернулся в сонный городок на английском побережье, где жил уединённо в доме на отшибе. Избегая ловушек местных вдовушек, он никогда не принимал гостей. К вещице, привезённой из знойного Египта, долгие годы не прикасалась ни одна живая рука. Несколько десятилетий, пока был жив Брандиш, амулет пылился за стеклом фамильного шкафа, а когда внучатые племянники, наконец, продали дом покойного майора, ещё лет тридцать пролежал в местной лавке Суинтонов, шесть поколений которых торговали в Северном Йоркшире всякой всячиной.

Суинтоны, по своей британской бережливости, часто вывозили лежалый товар на барахолку в Скарборо. Там, к удивлению молодого Суинтона, однажды и купила бесполезную штуковину какая-то неинтересная курортница.

Что верно, то верно, мисс Китчинер не была привлекательна. Однако и глупой она не была. Глядя на симпатичных особ своего возраста, она понимала, что собственная внешность её незавидна, однако совершенно не намеревалась мириться с участью, уготованной ей природой. Унаследованное от родни состояние позволяло ей разъезжать по курортам в поисках подходящей партии. Она страстно и настойчиво желала солидного и обеспеченного мужа, даже не надеясь на то, что он окажется молодым и красивым.

Она так и не поняла, почему совсем не старый и атлетически неотразимый Генри Фитцджеральд выбрал её в тот день на курортной веранде в Скарборо, где она в ожидании чая сидела и бесцельно вертела в руках зачем-то купленный утром на местном блошином рынке сувенир из благородного чёрного дерева. С тех пор, как малыш Анамар пожелал сладких кунжутных шариков, больше ни одна живая душа не ведала о волшебной природе этого предмета, из-за чего скрытый в амулете огненный джинн, прежде утомлённый капризами бесконечной череды своих ненасытных хозяев, изнывал от скуки. Долго изнывал. Слишком долго. Так долго, что познал муку безделья, и ему показалось, что желание новой хозяйки прозвучало достаточно громко, чтобы его исполнить, хотя та и рта не раскрыла, а всего лишь подумала… нескромно вообразила…

Внезапное курортное счастье вскружило голову Шарлотте Китчинер. По окончании конференции инженеров-электротехников, ради которой Генри приехал в Скарборо, мисс Китченер умчалась с возлюбленным в Лондон, откуда после венчания отправилась в свадебное путешествие в Южную Америку уже как миссис Шарлотта Фитцджеральд, а оставленный в суете поспешного отъезда в отеле Green Gables амулет спустя три недели улетел в далёкую Россию. Так получилось.

Если бы амулет нашла Кристина, он сразу же отправился бы на стойку администратора и, возможно, воссоединился с молодой четой Фитцджеральдов где-нибудь в Парамарибо. Однако нашла его восьмилетняя Маша. И уже на второй день пребывания в Скарборо Маша раскрыла его секрет. Любой девочке, воспитанной на русских сказках, ничего не стоит раскрыть волшебный магрибский секрет. А тем более Маше. Куда сложнее было сохранить находку в тайне от посторонних. И на всякий случай — от Кристины тоже. Но Маша и с этим справилась, так что в её рюкзачке амулет благополучно добрался до Санкт-Петербурга.

— Маша, каникулы давно закончились, хватит бездельничать, займись уроками.
— Всего на полчасика к Юльке. Надо же попугать её английскими привидениями. Я обещала!
— А уроки за тебя Пушкин будет делать? — произнесла Кристина любимую фразу всех русских мам.
— Отличная мысль! — с шальной хитринкой в глазах ответила ей Маша.
— Машка, не ленись! — пригрозила Кристина. — Получишь хоть один «неуд», ни на какой Маврикий со мной не поедешь. Поняла?
— Ура, Маврикий! Жуй кокосы, ешь бананы! — воскликнула Машка, а после заверила: — Всё будет тип-топ, мамочка. Не волнуйся, Пушкин мне поможет.

Кристина ушла к своему компьютеру, а Маша достала амулет и тихонько проговорила:

— Теперь я буду тебя так называть. Согласен?

Джинну было не привыкать. Как его только не называли! За долгие-предолгие столетия у него набралась ровно тысяча имён. А делать уроки с Машей ему нравилось гораздо больше, чем строить мраморные дворцы для жадных эмиров и султанов.

«Ну, Пушкин так Пушкин», — подумал джинн.
-----
© VVL, 15.12.2019

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1308843.html

Для проекта День туманного Лондона в Заповеднике Сказок

В ранние утренние часы, когда речной туман, поднимаясь от Темзы, плотно накрывает сонные улочки и на окраине Питешэм встречается со своим кузеном, вывалившимся из Ричмонд-парка, на углу Вудвилл-роуд и Уиггинс-лейн останавливается роскошный лакированный кеб. Всегда зелёный, это важно.

Это важно для джентльмена в зелёном твидовом сюртуке, единственного пассажира. Из-за двойного тумана невозможно понять, откуда он появляется. Маловероятно, чтобы из близлежащего лесочка Хэм-Вилидж-Грин — ведь в кеб он садится в идеально чистых штиблетах. Одна лишь лошадь точно знает, приходит ли он со стороны дома Пойнтеров, который без мезонина, или со стороны дома Бэнксов, с мезонином. Но воспитанная лондонская лошадь вам этого никогда не скажет. Да и возница немногословен. К тому же ещё и глуховат. Он хрипло приветствует пассажира простуженным на лондонских сквозняках голосом: «Доброе утро, сэр», чтобы, прогулочным аллюром довезя до пешеходного моста через Темзу, приподнять над облысевшей головой свой лоснящийся цилиндр и, прибирая в карман медяк, бесстрастно сказать: «Благодарю вас, сэр» — «Всего доброго, Барни, — отвечает ему джентльмен в зелёном сюртуке, церемонно касаясь рукой своего неотразимо-зелёного цилиндра. — До следующего тумана, Барни». И, услышав в ответ: «Удачи, сэр», шагает на другую сторону реки по утопающему в густом сизом мареве мосту. Там его поджидают точно такая же лошадь и точно такой же кеб. С той лишь разницей, что другого кучера зовут Эндрю.

Лошадь так же неспешно цокает подковами по булыжным мостовым Ферри-роуд и Хай-стрит до железной дороги, останавливается у платформы Теддингтон, где возница так же немногословно прощается с пассажиром до следующего тумана.
Тотчас к платформе в клубах пара с приветственным свистом подбегает элегантный зелёный локомотив. Единственный прицепленный вагон, разумеется, тоже зелёный. Для джентльмена в зелёном твидовом сюртуке это важно. «Доброе утро, сэр», — лаконично приветствует единственного пассажира машинист в безупречно-зелёном комбинезоне. «Прекрасная погода, Томас», — благосклонно кивает ему джентльмен в зелёном сюртуке и заходит в вагон, мягкие сиденья которого отделаны великолепным бархатом. Зелёным, разумеется. С платформы несётся пожелание удачи от Эндрю, но тут же теряется в пыхтении пара.

Отсюда, от платформы Теддингтон, поезд везёт пассажира в Гринвич.

У причальной мачты в Гринвиче джентльмена поджидает дирижабль. Размеры каплевидного аэростата внушительны, а его благородная зелень пробивается даже сквозь густейший туман.

«До следующего тумана, Томас», — кивает машинисту поезда джентльмен в зелёном сюртуке. — «Удачи, сэр», — машет ему Томас, весь рябой от ожогов паровозных искр. Под прощальный свист убегающего в туман локомотива дирижабль величественно поднимается в небо сразу же, как только единственный пассажир — джентльмен в зелёном твидовом сюртуке — ступает на его открытую палубу. Открытая палуба — это важно.

«Курс — ост, как всегда?» — вышколено спрашивает шкипер, на что пассажир одобрительно кивает, иронично подчёркивая: «Разумеется, Патрик. Если только Индия не сошла со своего места с тех пор, как я был там в последний раз». — «Так точно, сэр», — берёт под козырёк старый служака Патрик и направляет дирижабль строго на восток.

Здесь, на открытой палубе, пассажиру приходится следить, чтобы дерзкие, как манчестерские босяки, порывы воздуха не сбили с его головы цилиндр. Такое уже случалось — зелёный гуляка добирался в Индию раньше своего хозяина и успевал попасть во всякие истории, зачастую постыдные.

Шкипер, надолго припадая к биноклю, бдительно всматривается в туман, время от времени поглядывая на барометр и сверяясь с корабельным компасом, пока где-то над восточной окраиной города по правому борту не замечает, наконец, невозмутимо летящую под зонтиком леди. «Ветер переменился, сэр», — многозначительно сообщает Патрик, надёжно удерживая штурвал и кивая шкиперской бородой в сторону встречного зонтика. Он знает: для пассажира это важно.

Леди притворяется, будто в упор не замечает дирижабль. Её симпатичный носик надменно вздёрнут. Нарочито ровная спина, чопорный вид и строгий, независимый взгляд подчёркивают решительное совершенство с расстояния доброй дюжины кабельтовых. Взволнованность её выдаёт лишь то, как она чрезмерно озабоченно то и дело оправляет на себе многочисленные юбки.

Леди и дирижабль медленно и молча расходятся — каждый в своём направлении.

Выждав, когда громада дирижабля уплывёт далеко и клубы дыма его паровой машины смешаются с облаками, она позволяет себе разрыдаться. «Ну почему? — жалуется она зонтику, отчаянно тряся его правой рукой и зябко кутаясь левой рукой в холодные лохмотья тумана. — Почему он такой бестолковый? Неужели так трудно понять, что я ненавижу зелёный цвет?!»

А пассажир в зелёном твидовом сюртуке, всё ещё надеясь на чудо, печальным взглядом провожает уносящийся в пелену тумана зонтик и лишь после того, как тот пропадает из виду, позволяет себе с запоздалой нежностью помахать рукой вслед.

«Ах, Мэри, если бы хоть раз… — неистово бьётся под твидовым сюртуком влюблённое сердце. — Если бы хоть раз ты оглянулась. Неужели так трудно не быть совершенством хотя бы сейчас, хотя бы на мгновенье?»

Мысли о том, чтобы самому не быть джентльменом и нарушить слово, данное тётушке Полли, он не допускает. Даже спустя полтораста лет, как он принял от неё ирландское наследство с обещанием придерживаться во всём зелёного цвета.

Они расходятся снова и снова. Даже в небе. Даже через сотню лет, как оба стали призраками.

До следующего тумана.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1308474.html

Для Проекта № 141 в Заповеднике Сказок

Олежка не местный был, приезжий. Его на лето привозили. Андреевна, бабка его, суровая была, всех держала в строгости. Со своим буйным мужем, контуженным на войне, управлялась без посторонних. У него внезапные приступы безумия случались. Из-за этого все, даже сильные мужики, его остерегались.

Андреевна велела, чтоб пацаны принимали внука в свои игры. Но у пацанов в посёлке свои понятия. Им Андреевна не указ. Всё лето упрямо игнорировали Олежку.

Это в первое лето было, а на другой год признали его. Подъезжали на старых великах, жали руку, хлопали по плечу, делились анекдотами. Анекдоты — понятное дело, лучшее свидетельство, что ты свой. Ну и новенький велосипед Олежкин не без зависти ощупывали, разглядывали. Мать ему перед отъездом купила.

Костя с соседней улицы подошёл и говорит: «Дашь проехаться?» Сел на велик и укатил. Целых полдня его не было. Вернулся пешком, с фингалом, порванной цепью, спущенными шинами, без ниппелей, насоса и седла. А ведь ещё утром велосипед был новенький. Олежка расстроился, конечно. А кто бы не расстроился? Спрашивает:

— Где насос и седло, Костя?
— Скажи спасибо, что велик вообще не отобрали, — невозмутимо ответил тот.

Обиженный Олежка повёл велосипед во двор. За сплошным высоким забором не разглядеть, однако всем было отчётливо слышно, как разгневанная Андреевна ругалась и хлестала растяпу внука тряпкой. В предчувствии скандала пацаны мигом разошлись по домам. Один Костя остался — сидел у ворот на лавке, ковыряя драным кедом спорыш под ногами, и ждал привычного развития ситуации и неизбежной отцовской порки. Ему не впервой. Зря он, конечно, сунулся в цыганский посёлок. Там и втроём-то стрёмно.

Однако Олежка не выдал Костю.

Летом многие разъезжались кто куда. В основном — в детские лагеря. На море или в Загорский лес. Колька раз попробовал — не понравилось. Никакой свободы, всё по распорядку, по свистку. Взбунтовался Колька, наотрез отказался второй раз ехать. С тех пор путёвки, которые выдавали отцу и матери на двух детей, доставались младшей сестре, та на все смены уезжала, за себя и за брата. Ей нравилось.

Свобода свободой, но иной раз и поиграть не с кем. Не всё же время книжки на чердаке читать. Начитаешься про пиратов, рыцарей и партизан — сразу хочется собственных приключений. Те, кто оставался в посёлке, волей-неволей тянулись друг к дружке. Даже если с разных улиц и до этого не очень ладили. Компанией — да хотя бы и вдвоём — на великах хоть на рыбалку, хоть на ферму, хоть на элеватор, хоть просто так по пыльным дорогам меж виноградников и кукурузно-подсолнечных полей погонять всяко интереснее. Если вместе с кем-то, даже в дальние сады не страшно.
В сад забираться лучше втроём. Один — на шухере, второй — на дереве, а третий — подбирает сорванное. Ну, сколько там у троих за пазуху напихается — и ходу!

С краю обычно поздние сорта, там до осени бесполезно рвать. Надо на дальние участки пробираться. Самые вкусные яблоки — там. Но туда — опасно! Там — Чёрный объездчик.

Как-то вечером Костя сказал:

— Кто со мной ночью?
— Куда? На железнодорожный элеватор? Покататься на подъёмнике?
— Нет, — загадочно ухмыльнулся Костя, — в сад.
— Не, ребята, я — пас, — отмахнулся Серёга. — Спать хочу зверски. Всем пока, до завтра!
— Ты как, Валерка? Айда? Сходим?
— Не с моей разбитой коленкой.
— А чего с ней?
— На дороге за проволоку зацепился, ободрал.
— Слюной помазал? Подорожник прилепил?
— Само собой.
— Ну, тогда до свадьбы заживёт.
— Так-то оно так, — поморщился Валерка, — только она, зараза, припухла чего-то. Придётся матери показать.
— Я хочу! — загорелся Олежка.
— Уверен? Тебя днём-то никуда не отпускают, а уж ночью — тем более.

Это правда, как только Андреевна прознала, что Олежка на рыбалке в метре от берега чуть не утонул, ему дальше улицы — ни-ни. Никто ж не знал, что приезжий пацан плавает как топор. Не поняли сразу, чего это с ним. Думали, дурачится. Один Костя сообразил, вытащил. Но нахлебался Олежка будь здоров — еле-еле откашлялся.

— Сказал «пойду», значит пойду! — заартачился Олежка. — В окно вылезу, а Берта на меня уже не гавкает. Так что всё тихо будет. Короче, я с тобой.
— Ладно, смотри, дело добровольное. Кто-нибудь ещё идёт?

Колька сказал: «Надо подумать». Он всегда так говорил, когда не очень-то хотелось.

— Сдрейфил, что ли? — хмыкнул Костя.

Но Кольку на слабо не возьмёшь, он себе на уме.

— Давай лучше завтра, — уклончиво предложил Колька, — днём сгоняем.
— Днём каждый дурак сможет.
— На третий участок? — подумав, спросил Колька.
— На четвёртый, — как нечто обыденное сказал Костя.
— Ого!
— А кто вякнет про Чёрного объездчика, сразу получит в лоб, — добавил Костя.
— Сам же первый и вспомнил! — парировал Колька. — Мне отец запретил туда соваться.
— И что? — удивился Костя. — И мой запрещает. И Олежке вон бабка запрещает, а он идёт.

Тут уж Кольке крыть было нечем.

В доме Андреевны поужинали жареной картошкой с огурчиками и ряженкой. Отправила внука и деда спать, а сама принялась обстоятельно поливать огород — плодовые деревья, помидорные грядки, виноград, цветы в палисаднике. Уже давно стемнело, а она всё гремела посудой на летней кухне. Олежка лежал на своей пружинной койке, прислушивался, выжидал. Вот, приговаривая что-то неразборчивое, бабуля сняла с Берты ошейник, дала собаке побегать по двору. Вот к запаху ночных фиалок примешался ароматный дым самосада — Андреевна не спеша закурила самокрутку. Затем вошла в дом и долго читала на кухне толстую книгу «Путь Абая».

Из-за всего этого Олежка чуть было не пропустил условленное время встречи. Догнал Костю и Кольку уже у крайних домов. Дальше — тянулись поля и виноградники, плохо ему знакомые. Один бы он туда ночью уже не осмелился.

— Гляди-ка, — сказал одобрительно Костя, — и вправду пришлёпал.
— Угу, — проворчал Колька. — В белой тенниске. За километр видно.
— У меня все футболки светлые, — стал оправдываться Олежка. — Для маскировки могу снять.
— Можно подумать, ты под футболкой негр! — прыснул от смеха Колька.
— Для маскировки, — сказал Костя, — надень вот мою рубашку. А свою пока спрячь.
— Куда?
— Да хоть за пазуху.
— А как же ты?
— А я загорелый.

И то верно. Костя умудрился загореть ещё в самом начале лета. С тех пор его загар с каждым днём становился только гуще.
Шагали бодро под неистовый стрёкот кузнечиков в придорожной траве.

— Час туда, час назад и пятнадцать минут на операцию… — деловито прикинул Колька.
— Нормально, — кивнул Костя. — Всё по плану. До рассвета вернёмся.
— А у вас дома, что ли, не растут яблоки? — невпопад поинтересовался Олежка. — У моей бабки три яблони.
— Яблони есть в каждом дворе, — спокойно пояснил Костя. — Всё есть: шелковица, абрикос, черешня, вишня, виноград. У Серёги даже персик растёт.
— Дело не в яблоках, а в приключениях, — сказал Колька, широко зевая на последнем слове.
— Точно, — подтвердил Костя, тоже зевая. — Приключения не растут в огороде.

Через полчаса искатели приключений вошли в кооперативный сад. Пролезли под проволочной сеткой, с опаской пересекли первый участок, затем, выждав и осмотревшись на меже, нырнули во второй.

— Здесь груши, — со знанием дела шепнул Костя. — Сорт Жозефина.
— Да знаем! — огрызнулся Колька. — Жозефина Мехельнская, дубовая, потому что зимняя.
— Не гунди, Мичурин, я Олежке рассказываю, — шикнул Костя. — А там дальше — деканка зимняя.
— Короче, тут ловить нечего, — пояснил Колька.

Вышли на третий участок, снова осмотрелись, прислушались.

— Может, тут наберём? — нервно озираясь, предложил Колька.
— Ты на четвёртом участке когда-нибудь был? — спросил Костя, вглядываясь темноту между деревьями, и сам же ответил. — Не был. Значит, идём на четвёртый.
— И чего зря ещё полкилометра пилить, когда и тут можно. Глянь, сколько яблок вокруг! Отличные же яблоки!
— Сам же говорил, не в яблоках счастье, а в приключениях! — пошутил Олежка.
— Не только! — Костя пригнулся, присел. Пацаны сделали то же самое. — На четвёртом участке вывели экспериментальный сорт. Если сегодня не попробуем, завтра будет поздно. Усекли?
— Завтра поздно? — фыркнул вечный спорщик Колька. — Чего это вдруг?
— До завтра всё соберут и отправят в космос.
— Куда-куда? — Олежка подумал, что ослышался.
— В космос. На марсианскую станцию «Умка-2». Слышали про такую?
— Не-ет! — Колька и Олежка изумлённо замотали головами.
— Правильно, и не могли слышать, потому что она секретная.
— Секретная? — Колька скептически уставился на Костю. — А ты тогда откуда знаешь?
— Я что, по-твоему, трепло? — Костя спокойно сплюнул травинку, которую до этого мусолил во рту. — Знаю, и всё. Радуйтесь, что с вами секретом поделился.
— А мы и радуемся, — буркнул Колька. — Идём, конспиратор. Чего застыл?

Ускоренным шагом прошли ещё полкилометра. Справа и слева длинными рядами стояли роскошные яблони, обильно усыпанные великолепными плодами. Под их тяжестью ветки склонялись до самой земли и оглушительно пахли. Метрах в тридцати от межи четвёртого участка Костя неожиданно прильнул к земле, раздавив коленями ягоды чёрного паслёна.

— Зырьте-ка вон туда! Видите на четвёртом?
— Где? — Колька распластался рядом. — Ага! Вижу!
— Это что за черти? — оторопел Олежка.
— Марсианские роботы! — торжествующе пояснил Костя. — Снимают яблоки с веток.
— Во дают! Чётко работают, — сказал Колька, не отрывая восхищённых глаз от снующих вокруг деревьев андроидов. Белые роботы с оранжевыми проблесковыми маячками ощупывали красными лазерными дальномерами ветки и гофрированными вакуумными манипуляторами аккуратно снимали идеальные плоды в шустрые самоходные контейнеры. Зрелище было потрясающее!
— Проходят обкатку в земных условиях,— прокомментировал всезнающий Костя. — Потом этот сорт на Марсе будут выращивать.

Внезапно совсем близко раздался конский храп, бряцанье уздечки и неспешная поступь копыт. Позади, в каких-то пяти-семи метрах, потерявшим бдительность приключенцам предстала ужасающая картина — всадник в чёрном камуфляже верхом на высоком, косматом вороном коне. Чёрный объездчик! Он тоже внимательно смотрел в сторону соседнего участка. Время от времени подносил ко рту левую руку с цигаркой, по-военному пряча огонёк внутри ладони. Пустой правый рукав был заправлен в старомодный чёрный моряцкий ремень.

— Капец! — едва слышно выдохнул Колька.
— Влипли… — просипел Костя. — Олежка, я его отвлеку. Мчи на четвёртый участок! Спасайся у марсиан!

Олежка от страха был скорее мёртв, чем жив.

— Эй, вы трое, — раздался ровный, но хлёсткий, как плеть, голос. — Ссыпайте в кучу всё, что натырили. Всё, что за пазухой, живо!

Перепуганный Олежка встал на подкашивающихся ногах и заплетающимся языком попытался объяснить, что они ничего не тырили вообще, а просто пришли посмотреть на роботов. Оглянулся, чтобы показать их, и глупо остолбенел — никаких андроидов, никаких лазеров, в саду было безлюдно и темно.

— Ну и горазд ты врать! — Чёрный объездчик зло отшвырнул окурок и погрозил кулаком. — А это что у тебя за пазухой топорщится?

Олежка лихорадочно похлопал себя по тощему животу, нащупал под рубашкой что-то пухлое и в панике непроизвольно зажмурился…

— Ну и горазд ты врать, Олежка.

Кто это?! Кто назвал его по имени? Олежка с трудом разлепил непослушные глаза — у его койки стояла бабушка.

— Наконец-то добудилась! Я говорю, ну и горазд ты спать, Олежка. Там твой друг пришёл. Ты на рыбалку с ним уговаривался? Так чего ж дрыхнешь?
— На рыбалку? А можно?
— С Костей — можно.

Во дворе, куда отродясь не ступала нога постороннего, Костя со знанием дела приторачивал к Олежкиному велику рыболовные снасти. Велосипед был как новенький. Свирепая овчарка Берта вертелась у его ног, дружелюбно виляя хвостом.

— И её с собой берите, — сказала Андреевна, присев на крыльце. — Пусть выбегается.

© VVL, 05.08.2019

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1308257.html

- У вас три желания, о повелитель. И всего три правила. Вы не можете пожелать чтобы я кого-то убил. Вы не можете пожелать чтобы я кого-то насильно влюбил. Вы не можете пожелать чтобы я кого-то воскресил из мертвых.

- Отлично. Я желаю чтобы правил не существовало. Я желаю чтобы ты убил себя...

- Постойте. Может мы это обсудим?!

- Ну ладно. Начнем с обсуждения того, почему у меня всего три желания...

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1308068.html

В июне небо никогда не темнеет полностью. Во всяком случае в наших краях. Да и в июле тоже. Часть неба всегда светлая. Это, должно быть, сильно бесит астрономов. Ну, какие тут звезды, когда полнеба горит. Может оттого то все мало-мальски значимые обсерватории находятся южнее нас. Июль тоже подкидывает звездочетам проблем. А вот август. Братцы, август, это звездная благодать. И небо - точно скатерть после бурного застолья. Звезды россыпями хлебных крошек, туманности точно пролитое вино, а вон там - млечный путь, пацанята с молоком баловались. А вот и вовсе Волосы Вероники. Вероники Андреевны. Шурин мой, тот еще остряк, сравнил юбилейные застолья с черной дырой. Мол, туда все, а оттуда даже ни...ну, малы вы еще про такое слушать. И вот если б не застолье да не любовь Калязина к астрономии, в это утро я б точно спал.

Переубедить этого звездного счетовода не получилось. Да, небо не гаснет полностью. Да, край наш не приспособлен для наблюдений. Персеиды только в августе, а на дворе июнь, нет ведь, заладил, пошли, мол, да пошли. Хотел было этого дурака одного в такую рань в леса тащиться отправить да убьется еще. Шею в овраге свернет или где утопнет. Тот еще дурак то. Ты спроси: "Чего вам приспичило в два часа ночи переться в леса?" А я тебе отвечу: "Ловить пошли". И нельзя Калязина одного отпускать, он ж не человек, а беда ходячая. Как-то раз пошел Калязин за грибами один, без жены. Через неделю с МЧС и собаками нашли. Он от наших мест километров триста отпахал. Провел исследования на тему распространения грибниц в средних широтах и способах обмена сигналами у...этих...как там грибы по науке зовутся? Увлекся малость. Только перелом правой ноги и вывих левой стопы его остановили. Последние двадцать километров он ползком преодолел. Сильна у человека тяга к научному познанию. Так что я поперся из сострадания, а не от любви к ненаучным теориям. А шурин чего пошел, только потом сказал.

Собрались втроем. Я, шурин мой, Коля Егорыч, да Калязин. Встретились на пригорке приметном, возле леска.
-Принёс? - спросил Калязин.
-Нет, такой не нашел, обычный взял, - ответил я и расчехлил рыболовный сачок.
-Нет, - покачал головой Калязин, - не пойдет такой. Ячея крупная. Через такую она просочится.
-А я тебе что, энтомолог? Откуда я тебе марлевый сачок возьму? - огрызнулся я.
-Эдуард Александрович, ты б меня спросил, - подключился мой шурин, - я-то по молодости знатный энтомолог был. Сколько бабочек на мой сачок клюнуло, теперь вспомнить приятно.
-Егорыч, ты человек хороший, но дурак. На хрена мне твой лысый? Как ты им сейчас поможешь? - я начинал злиться. Эта идея мне изначально не нравилась, а тут еще этот специалист по ночным бабочкам в воспоминания ударился.
-Зря ты так, Эдуард Александрович, вот тебе доказательство, - и вместо ожидаемого скидывания штанов Егорыч вдруг выудил из-за спины сачок для ловли бабочек. Самый настоящий.
-Такой годится? - обратился он к Калязину.
-Коля Егорыч, ты моя зая, дай обниму! - завопил Калязин, - я верил в твою смекалистость!
-А с тебя, - повернулся шурин в мою сторону, - литр. Белой. За недоверчивость и недальновидность.
-Ладно, время теряем. Двинули, - распорядился Калязин, - там уже без нас ловцов полна кадушка, небось.
Под мое негромкое "твою мать" двинулись.

Шли споро. Сначала вдоль опушки. После слегка углубились в лес. Лес у нас не то, чтоб непролазный, но такой, знаете, ночью не сунешься. Без ног останешься или глаза выколешь. Но Калязин шел уверенно, каждый раз находя хорошо утоптанную тропинку. Остановились лишь раз, перед ивняком, Калязин велел нам срезать пару ветвей потолще да подлиннее, дальше топко. Без посоха будет сложновато. И вправду, минут через пять под ногами захлюпало, а через десять идти стало ощутимо сложнее. На сапоги налипла грязюка и здорово нас притормозила. Вот какой леший дернул меня тогда поддержать эту затею? Знал же, что Калязин обычный фантазер. Да еще и безыскусный. Ну, какое озеро в Маршанских лесах? Вот за Березовкой - там полно. Целая сеть озер. И залив чудесный. И рыбалка. Сорожка жирная, а гибрид так просто фантастический. Коля Егорыч там как-то даже сазана на двадцать кило как-то выловил. Мы его неделю ели. А в Маршанских лесах мелкие илистые болотца на опушке, и все. Ну, ручеек есть. Откуда озеру там взяться? Да еще и круглому? И чтоб глубина?

Через полчаса стало посуше. Оттерли грязь с сапог и дальше пошли бодрей. Шурин даже стал напевать что-то про feelings, то ли из Пенкина, то ли из Армстронга, Коля Егорыч умел смешивать жанры как никто иной. Иной раз так исполнит Runaway от Corrs, что от Андреа не отличишь, а бывает так завернет, что получается какие-то System of a down, а не чарующий вокал ирландской девчонки. Еще минут через пятнадцать послышались голоса. Кто-то перекрикивался в ночном лесу.
-Опоздали, - разочарованно протянул Калязин, - уже ловит кто-то. Говорил же, надо раньше выходить, а ты затянул, ненаучно, ненаучно!

Неожиданно вышли к озеру. Поначалу я даже потерялся. Описать такое как-то сразу и слов не хватает. Хотя постой. Сперва свет. Кругом. Мягкий такой. Вот ты когда-нибудь видел, как полная луна в безоблачную ночь поле освещает? Есть в этом свете что-то непостижимо загадочное, скажи же. Тени длиннее, а ночь светлее. И бело все вокруг. А тут был совсем другой свет. Он как бы просачивался из земли, но не освещал, а как будто обволакивал. Укутывал. Он был словно сам по себе. Как там в физике? Свет - это волна. А у волны есть источник. И вне источника волна может существовать только как эхо события, а не само событие. И двигаться свет может только в заданном направлении. Сам по себе никак не может. Короче, выключи фонарь, и свет пропадет. А тут не так. Свет повсюду и сам по себе. Светит, словно сам летает. Сам себе источник, и сила, и вектор. Я такого даже в смелых фантазиях представить не мог. Вот потому и описываю это тебе так скупо. Это как туман. Только свет. Повсюду стелется. Обволакивает.

А Калязин идет себе, скорость хорошую набрал, только поспевай за ним. С обрыва спустились тихонечко и сразу к озеру. А там народу! По берегам, в камышах, которые на лодке на середину выехали. С бреднями, экранами, сетями. Калязин на тех, кто в лодке показал и говорит:
-Этих дураков нам потом спасать придется.
И добавил так сокрушенно:
-Поздно пришли. Пререкались долго. Ну, ладно, эти сейчас бреднями мелочевку выловят, а мы уж потом крупняк заберем.
Свет, надо сказать, меня обескуражил. И на озеро я сперва не посмотрел. Чую, трясёт кто-то за рукав. Шурин рядом стоит и в воду показывает, загляни, мол. Ну, я и заглянул.

Сейчас минутка философии. Все же знают ту самую цитату из Ницше? Надо повторять? Смотрел я с минуту может. Или больше. Говорят, даже настоящий астроном не видит такого. Вселенная. В водах озера. В глубинах. Целая вселенная. А может и больше. Туманности, скопления галактик, одиночные звездные системы, все, что только можно представить. И все это прямо под ногами. В водах озера. Я потряс головой и взглянул в небо. Обычное июньское небо. Наполовину светлое. Малозвездное. И снова в воду. Зачерпнул пригоршню - в ладонях просто озерная вода. И пахнет водой – ряска да ил. А в озере - мироздание целиком. Безграничное.

Народ тем временем зашевелился, расправили сети, закинул экраны и бредни.
-Сейчас начнется, - прошептал Калязин.
И как по команде из озера в небо стали подниматься звезды. Мелкие. С кулак. Издавая характерный плеск водой. Так рыба выныривает за мошкой. Народ забегал, засуетился, отовсюду понеслось "лови", «не зевай», «ах, ты криворукий», «куда глядишь», «хватай»! И засыпалось. И загудело. И заплескалось! Сотни, тысячи светляков выныривали из темных глубин озера и бежали в небо. Их ловили сачками, накидывали сети, ставили экраны. Даже руками хватать пытались. Те, что на лодке, будто ополоумели. Забросили сеть, да сквозь нее звезды просачивались и пропадали в небесной мгле. Те давай ловить сачками, кто-то даже куртку скинул, чтоб хоть что-то поймать. Раздухарились, раскричались. Один не удержался, да выпал за борт.
-Пора спасать? - я повернулся к Калязину и поразился выражению его лица, ну, чисто мальчишка в погоне за лягушкой. Неподдельный азарт.
-Погоди, - отмахнулся тот, - этого сами выловят.
И вправду, через минуту упавшего за борт втащили обратно да влепили звонкого леща.

Тем временем выныривающие из озера звезды стали редеть. И уже через пару минут это невозможное светопредставление закончилось. Народ подождал еще минут десять, но ничего не происходило. Разочарованно покряхтывая да сетуя на неудачный лов, стали расходиться. Дольше всех ждали трое в лодке. Да и они не выдержали, погребли к берегу.
-Все что ли? - разочарованно протянул я.
Коля Егорыч и Калязин молча переглянулись.
-Погодь, - прошептал шурин, - сейчас начнется.
Неожиданно вода в центре озера забурлила, вспенилась, и пошла волнами так, словно из глубин поднималось что-то огромное. Наверное, так люди встречали подъем с глубины доисторической зверушки какой, страх и ужас как любопытно. Это уже потом придумки про Лохнесси и прочих плезиозавров пошли.

Сначала были только волны и бурление, а потом озеро как с ума сошло, вспучилось и заходило ходуном. Показалось, что даже земля дрожит. А затем – свет. Озеро засветилось, из глубин вырвался мощный пучок света и ударил в небо. Американцы в своей фантастике такое показывать любят. Сейчас с неба должны пришельцы-захватчики посыпаться, а из лесу им навстречу - побежать невесть откуда взявшиеся герои в дурацких костюмах. А ведь если так и станет, то из всех героев на озере только мы да эти трое мокрых бедолаг в лодчонке. А у нас и оружия два сачка да полсапога. Кто ж Землю то спасать станет? Бедолаги в лодочке будто услышали мои мысли, завопили, руками замахали. Коля Егорыч как был, так рванул в воду. Калязин за ним, а я уж минутки через три только опомнился. Пока соображал, Коля Егорыч да Калязин всех троих на сушу выволокли, мне только и оставалось, что лодку подцепить да на берег затащить, благо лёгонькая, надувная.

Пока отплевывались да отдыхивались, озеро резко вспучилось и опало. Из глубины медленно, торжественно, точно под музыку Штрауса, выплывала огромная звезда. Астрономы такое называют синий гигант или красный, да шут их разберет, звездофизиков с терминами их.
-Коля, - шепнул Калязин, - готов?
-А то, - ответил шурин, - на вот, - и протянул Калязину банку с крышкой. Обычную такую, икеевскую.
-Пошли тогда, - скомандовал Калязин, потом повернулся ко мне, - а ты не сиди, подсобляй. Мы подцепим, а ты ее посохом багорь, только не упусти, следующая такая из озера лет через пять вынырнет.

Поднялись, бегом спустились к воде, Калязин с Колей Егорычем по пояс в воду вошли, мне дали знак на берегу ждать. Шурин расчехлил сачок, Калязин открыл банку, тихонько двинулись к медленно выплывающей из озера звезде. Шли, стараясь не плеснуть лишнего, осторожненько. Сделали шагов двадцать, после чего Калязин кивнул Егорычу, тот рванул вперед, будто даже из воды выпрыгнул и накинул на звезду сачок для бабочек. Я до сих пор не понял, как в маленький сачок для бабочек звезда уместилась целиком. Хотя после озера со всей вселенной в глубине, я вообще ничему не удивляюсь.
-Тащи! Тащи ее! Не упусти! – заорал Калязин.
Звезда, почуяв неладное задергалась, засопротивлялась, стала биться внутри сачка, грозясь вырваться вместе с ним из рук Егорыча.
-Эдька! Эдька! – завопил Коля Егорыч, - подсобляй, посохом ее, посохом!
Я бросился на помощь и без разбору стал лупить по сачку со звездой тяжелым ивовым прутом.
-Саныч! Ты дурак что ли? Загасишь же! – крикнул Калязин, - в середку один разок ткни! В середку! Она и уймется!

Видя, что шурин не справляется, Калязин кинулся помогать. Ручка сачка длинная, вдвоем держать сподручно, но силища в звезде была колоссальная, она почти вырвалась, когда я все ж ткнул ее аккурат в середку. Звезда как-то поджалась и затихла.
-Фух, - выдохнул Калязин, - подтаскивая ее сюда, - и раскрыл банку.
-Как же она туда? – удивился было я, но тут увидел, как шурин преспокойненько вытряхнул звезду в банку и захлопнул крышку. На секунду банка засияла нестерпимо ярким светом, потом погасла, и теперь светилась ровно, точно уличный фонарь. Только свет был такой, обволакивающий. И синий.

Обратно возвращались споро. Небо стало светлее, идти было проще. Да и звезда в банке путь освещала. Калязин немного поделился с теми, которые в лодке были. А света ничуть не убавилось. Идти было радостно, на душе было легко, и как-то очень светло. Знаешь, так в детстве бывает, когда ты возвращаешься в родные места. Долго тебя не было, а потом ты приехал, а тут все такое же. И лес, и речка, и луг, и звезды в небе. И луна. И дух особенный такой, свой. И домашний хлеб по утру. И птицы, даже фонарь на углу. Все какое-то очень свое, очень родное, и все рождает такое теплое чувство в животе. Не знаю, может такая она, любовь. Когда тебе легко, радостно и беззаботно, и когда звезда в банке. Всамделишная, синяя. И свет от нее обволакивающий. И все в этом свете вроде и чудное, а чудесное. Я путано объясняю, но как иначе то? После такого ночного лова? Идешь, думаешь о чем-то таком вот. А тут и шурин разговорился, без привычных поддевок.
-Эдька, это ж понимать надо. Да какое тебе! Ты ж городской теперь. Куда там нам. А вот видишь – звезда в банке. Нам теперь ее…жизнь теперь безбедная будет, вот что! Ее, если в воду добавить – живая вода получится. Из наших никто болеть не будет. И радостные все будут. А если к проводам подсоединить, так за свет платить не надо всем. Понял? Всем! Пользуйся в свое удовольствие. Зимой с ней теплее, да ярче, лето длиннее, да мягче. А самогонка с ней! М! Ходишь, будто счастья хлебнул!
-Ладно тебе, Коля, - увещевал его Калязин, - главное, что добыли. Сейчас по банкам да бутылкам разольем, а потом чай сядем пить.

Так и сделали. Дошли. Разлили по банкам. Часть раздали, часть в погреб отправили. Да и еще полна банка. Сидим теперь, чай пьем. С малиновым листом. А звезда? Ну, что, светит. Так что теперь нам все равно, темнеет небо в июне полностью или нет.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1307878.html

...А вот, к примеру. Я просила купить сухарики -- вот те, ржаные, мои любимые, и ещё медовый торт -- который с кремом, вкусный. При чём тут диета? На диете я вечером -- и тогда я ем сухарики, а утром-то я не на диете совсем! Утром можно всё. И вот тогда мне очень хочется медового торта с кремом. Или эклеров. Убери свои сухарики, сейчас утро -- я торт хочу. А нету. Да, знаю. Это всё забота. Это любовь. Убери сухарик, слышишь -- я за себя не отвечаю.

...Или, к примеру. Идиот! Он подарил мне на день свадьбы дрель -- слышишь, электрическую дрель! Бош. Я говорю -- зачем мне дрель? Я что -- дрельщик? Да знаю я, что нет такого слова, при чём тут слово! Слова нет, а дрель есть. А он мне говорит -- ты не понимаешь! Вот, к примеру, надо будет что-нибудь просверлить. Надо же нам иногда что-нибудь сверлить. (Я даже не знаю кому это надо -- сверлить -- мне, к примеру, точно не надо. Но не суть. Так вот.) И вот я прихожу к тебе и спрашиваю -- а у нас есть дрель? Электрическая? Желательно, Бош! А ты тогда говоришь -- есть, конечно, но она моя! И я тебя прошу одолжить мне дрель. Красиво прошу, и могу даже что-нибудь приятное сделать за эту самую дрель. Это же какая сила у тебя в руках! Каждый раз, когда понадобится дрель, ты сможешь из меня верёвки вить. И смотрит вот так. А я вот думаю -- что-то в этом есть. Но тогда дрель -- слишком мелко. И я говорю -- я знаю что я хочу на день рождения! Он обрадовался, в глаза заглядывает -- что, дорогая? А я говорю -- банку с мелкими гвоздиками! И вот я думаю -- этих гвоздей же, когда надо, надо сразу и много -- можно по одному выдавать. Только надо придумать что мне за это хочется. Нет, ты слышишь -- дрель! Электрическая. Бош. Мне. Вот думаю -- может я ему сумку подарю, вот ту, которую себе ни за что не куплю. А в подарок -- не жалко. А у меня дрель, да. И, в потенциале, гвоздики.

...Или вот так. Ты не представляешь -- я сегодня подержалась за руку нобелевского лауреата. За руку, слышишь! Ты когда-нибудь держалась за руку нобелевского лауреата? Нет, говорю, не держалась. Я вообще не очень люблю физический контакт. Зато я ехала в лифте с двумя нобелевскими лауреатами сразу. Один слева, один справа. Очень галантные. Кивнули друг другу и мне. И продолжили думать о своём, о девичьем. Но за руку -- нет, не держалась. Это, конечно, круто. Ну да -- это же с ума сойти! Я прямо почувствовала как из его руки ко мне в голову приток мозгов пошёл. Вот такая странная анатомия. И вот я держусь за руку и думаю о своих исследованиях. И вообще я в этот момент была серьёзна, как никогда. Пиво какое хорошее, а! Слушай, а вот ещё -- ты сказала, что расскажешь где туфли покупать. Какие исследования, какой нобель -- мне туфли нужны! Я же, кроме прочего, девушка!

...А если вот так. Слушай -- вот по-английски. Есть маленький, есть короткий, есть низкий. А вот человек, который маленького роста, он какой? Ну не короткий же. Да и низкий не подходит. И нет, спасибо -- не надо мне ваших вертикально-озадаченных. Озабоченных? А может они не озабочены вовсе. Если уже так, то они, конечно же, озадаченные. Вот я, к примеру, была бы озадачена если бы мне сказали, что я вертикально-озадачена. Я бы после этого была бы озадачена и по вертикали и по горизонтали. Что? Это значит, что толстая? Нет, тогда бы я озадачилась исключительно по диагонали. Окривела, то есть -- как Бабариха. Она, наверное, тоже озадачилась.

...Можно ещё так. Это несносное животное! Несносное. Я не закатываю глаза, у меня гамма чувств. Если бы ты знала, как я её ненавижу. Марфуша -- тьфу. Не Марфуша, а зараза какая-то. То она у меня в сумке шарится, то из-за угла нападает. Ну, в каком смысле. Её раздражает когда ногой качают. А я сижу, телевизор смотрю, чай с конфетами пью. Прямо кустодиевская барышня с тургеневской наружностью. И, конечно же, я же не робот, в какой-то момент я ногой качаю. Вот так. И вот тогда она подбегает и как кусает за большой палец! Сначала тапок сбрасывает, а потом кусает. Прямо виснет на секунду на этом пальце и болтается на нём. Фильм ужасов, натурально. Не качай ногой, не качай -- я не знаю где она сейчас, но я знаю где она будет, если будешь ногой качать! Ещё она жрёт. Всё подряд. Вот утащит, и в углу жрёт. И ещё на будущее ныкает. Весь дом провонял -- во всех углах стратегические запасы. И хоть бы прятала толково. Дура! Кто их вообще придумал? Лучше бы динозавры остались. Почему тигр, не тигр -- хорёк обыкновенный, отвратительный. А я говорила тебе -- не качай ногой! Фу, Марфуша, фу!

...И даже так. Это моя сковородка! Моя! Я её лично себе купил! Специально для ынджеры. Я буду готовить на ней ынджеру. Нет, на других сковородках не могу. Они все неправильные. Я правильный. И руки у меня правильные. А вот сковородки неправильные. Поэтому пока не получалось. А теперь... Отойди от моей сковородки! Для чего она тебе? У тебя главный шедевр -- переваренное крутое яйцо. Моя сковородка! Моя! Почему как боинг? Ну, в общем да -- не совсем как боинг, но как крыло точно. А как ты узнала? Красивая, да. И большая. Как я на маленькой сковородке сделаю большую ынджеру?! Ты понимаешь что говоришь? На маленькой -- большую! Фильм ужасов. Убери руки, говорю тебе, я за себя не отвечаю. Моя сковородка!

...И, конечно же, так. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придёт серенький волчок и покажет язычок! Какой язычок? Там было -- ухватит за бочок! Почему страшно? Кому страшно? Да, представляю. Хорошо-хорошо -- закрываю глаза. Вот -- лежу. Ещё лежу. Пока всё хорошо, полёт нормальный. Легла на бочок. Вижу волчка. Между прочим, волчок это ещё юла такая. Ладно, договорились, без юлы. Вот он идёт -- на задних лапах. Почему-то плешивый. В смысле, потасканный какой-то. Нет, ну прямо жалкий он. Знаешь, он настолько жалкий и плешивый, что что бы он ни сделал, всё равно страшно. Любое движение -- и срочно скорую. Я серьёзно. Я лежу. Нет, извините, уже не лежу. Должен же его кто-то до меня довести. Сейчас доведу и тогда опять лягу.

...И о погоде. Смотри, пишу: обязуюсь всегда тебя слушаться. Нет, всегда невозможно. Должна быть лазейка. Пишу: обязуюсь слушаться тебя всегда, за исключением экстраординарных (супер-экстраординарных) ситуаций. Я хорошая, правда. Я слушаюсь. Я только слышу плохо -- поэтому не всегда слышу что ты говоришь, но вот когда слышу -- слушаюсь же сразу. Слышу редко, это правда. Есть такое. Но когда слышу -- всегда же! Ну, за исключением этих самых -- экстраординарных. И когда не слышу. Ну вот же, написала! Подпись, число. Палата номер шесть. Гоголь. А у меня -- Гоголь. Ещё одно слово -- будет Гегель, вот тогда будет серьёзно. А сейчас так, шуточки.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1307413.html

-- Крути педали, Лола-девочка, крути: одну за папу, одну за маму, одну за папу, одну за маму. Крути педали, Лола-девочка, крути...

Когда же это всё кончится? Сколько ещё осталось -- пара-тройка-четвёрка кругов. Ничего, прорвёмся. Сцепим зубы -- и прорвёмся. Красиво тут как. Завтра, обязательно завтра, как только всё закончится -- сразу побегу, и куплю помаду. Вишнёвую. Чтобы была. И всё -- теперь только тренером. Невозможно так больше. Невозможно. Сколько в этот раз -- ещё четыре мои. Ну, осталось совсем ничего - давай, девочка, давай...

-- Раиса Валентиновна, вы даже не представляете, насколько талантлива ваша дочь! Она обязательно должна тренироваться, обязательно! Это же будущий олимпийский чемпион, ну как же вы не понимаете! Лола, ты хочешь стать олимпийским чемпионом?

Лола задумчиво надувала розовый пузырь из жвачки. Под цвет огромных розочек. Розочки мама делала сама -- покупали метры приятно шуршащей ленты, собирали иголочкой в бесконечную, казалось, спираль. Ещё виток, ещё один, ещё один, чем больше витков, тем больше розочка. Великолепная розовая розочка. Снизу мама пришивала резинку: колечко, так, чтобы хватало на два оборота.

-- Хочу! А что это такое?
-- Смешная ты, Лола, ничего, узнаешь! Раиса Валентиновна, но вы-то знаете, ну как же вы не понимаете?

Ещё пять мои. Ничего, старушка. Пусть это уже кончится. Приезжаешь туда же, откуда уезжал. Вроде и не уезжал вовсе. Не могу больше. Не могу. Остановите гонку, пожалуйста -- я больше не могу! Не ной, девочка -- можешь, сдюжим -- крути педали, Лола-девочка, одну педаль за папу, одну педаль за маму...

У Томы из соседнего подъезда была грудь. Не такая чтобы действительно грудь, но было -- ничего не поделаешь, под всеми платьями упрямо виднелась. Сразу становилось понятно, для чего на платьях вытачки. Тома устраивала день рождения дома. Невозможно было прийти к Томе на день рождения без груди. Можно было прийти без головы, отказаться от ног, от рук, но грудь надо было где-нибудь найти. Мамин лифчик был безнадёжно огромен. Он вызывал тоску, першило в носу и что-то предательски выкатывалось из глаз. Ну и пусть! Платье было с вытачками. Голубое -- расклешённая юбка, поясок, облегающий верх, предполагающий наличие груди. Нужна, значит найдём! В голубом платье, да ещё и с грудью -- ух!

Толик топтался по ногам, но это чепуха. Пусть топчется. Зато... А ничего зато, потому что Толик покраснел и пробухтел, глядя куда-то в пол, -- у тебя, кажется, вместо двух грудей, всего одна, посередине! В ванной выгребала вату из лифчика, и в очередной раз злилась, ни за что больше! Пусть у них грудь, пусть они все подавятся своей грудью -- а у меня велосипед. Пусть подавятся, не нужна мне никакая грудь!

Ещё четыре. Ничего, хорошо иду. Всё сумею, куда денусь. Что я ещё в жизни умею? Ни-че-го. Совсем с ума сошла, потом об этом подумаешь. Сейчас -- крути давай. И сразу на тренерку. С завтрашнего дня. Хорошо, спокойно. И вишнёвую помаду. Чтоб была. Потому что девочка.

Анатолий Георгиевич никогда не мог сдержаться.

-- Что ты делаешь? Я тебя спрашиваю, что ты делаешь? Ты едешь или на санках катаешься? Давай-давай, жми на педали! Ну что ты -- маленькая что ли? Тогда как с маленькой: крути педали, Лола-девочка, одну педаль за папу, одну педаль за маму, одну педаль за папу, одну педаль за маму. Куда пошла? Не реви! Хочешь реветь? Десять минут перерыв, реветь в туалете.

Троечка. Ничего, выправлюсь. Последний раз, точно последний. Вдох, выдох, вдох, выдох. Сколько можно статуэтки собирать. Это пшик -- только сегодня и помнят. Завтра никто и не вспомнит, кто такая Лола. Никто. Да ну, плевать! Я помню. Сколько там осталось? Смотри вперёд, не отвлекайся!

- Я же говорил вам, Раиса Валентиновна, эта медаль, это только первая! Снимите ковры со стен, вместо них медали будете вешать -- всю стену займут. Правда, Лола?

Пять мои. Хорошо. Молодец старушка. Мо-ло-дец! Почти доехала. Доехала -- никуда не ехала, а доехала. Ещё пара пятёрок и всё хорошо. Последний раз, последний. Потом -- вишнёвая помада. И грудь, чёрт её дери.

Пашке, кажется, было всё равно есть ли грудь, есть ли ноги, есть ли руки. Если не касалось Лолы. У Лолы было всё -- ровно столько, сколько надо, сколько должно быть, сколько хочется. Если бы не велосипед. Соревноваться с мужиками было легко. С велосипедом сложнее. И чего стоит только -- мы с ним дольше знакомы, не понимаешь что ли? Каждый раз хочется то ли придушить, то ли махнуть рукой -- да пошло оно всё. Перед гонками нельзя -- нервно и так; после гонок нельзя -- зачем портить радость. Между гонками некогда -- всё равно никогда не видимся. Но теперь всё будет. Так, как надо. Теперь последний раз, и на тренерку. Можно столик в ресторане заказывать, можно шампанское по утрам. И в отпуск -- когда хочется, а не когда сезон-не сезон. Ни черта не понять в этих самых сезонах, кроме того, что они всегда и везде. Но теперь всё. Теперь жизнь.

Последний. Двадцать моих будут. Или я не я. Даже если всё -- я их всех сделаю! Особенно, если всё. Давай, девочка, давай. Азарта не занимать, последний же. Крути педали, не ной, не девочка, при чём тут папа-мама-Паша-Анатолий Георгиевич -- нет здесь девочек, нет помад. Давай уже, давай!

-- Скажите, насколько верны слухи о вашем уходе из спорта? Неужели после такой победы, неужели это в последний раз?
-- Кто сказал в последний? Нет, слухи это. Просто слухи.

Без помады перебьюсь. Кому нужна эта помада?

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1307370.html

(окончание)



***
Теперь самое странное. В какой-то момент я пришел в себя. Дальше, извините, я не смогу указывать время, просто потому, что не знаю, как оно тут идет. И часов у меня нет. И календаря, да.
Я лежал в своем ложементе. Было довольно темно. Я увидел вокруг смутные силуэты, то ли зданий, то ли просто стен, но спать хотелось просто смертельно, и я уснул опять.
Второй раз я проснулся уже основательнее. Света хватало как раз настолько, чтобы я различил, во что я одет – в оранжевое белье. Я нащупал под собой край ложемента, оперся правой рукой и с усилием сел.
Силуэты зданий как-то изменились, я был вроде бы в просторном лабиринте, и вдали пульсировал красноватый свет. Проход был свободен, я встал, дождался, пока пройдет головокружение, и тронулся в направлении света.


Я еще не помнил, что произошло со мной перед этим. То есть, совсем ничего, и все мои поступки базировались на чувстве, что так надо.
А вот когда через несколько минут я вышел из этих столбов и стен, увидел свою оранжевую одежду и вспомнил – да это же мои космические подштанники! – тут меня и накрыло. И я вспомнил всё. Только не мог понять, где я и что тут делаю.
Под босыми ногами лежало что-то вроде гаревой дорожки. Подошвы неприятно кололо. Но никакой обуви вокруг не наблюдалось, так что я пошел не очень быстро в сторону огней – теперь уже видно было, что это несколько костров, примерно в четверти мили от меня. Больше ничего там вдали различить было нельзя, но видно было черную крошку под ногами. И пахло, как в вагоне старинного поезда на паровозной тяге. Было зябко, и я попытался идти побыстрее.
Небо над головой было беззвездным, как будто давящим. Я ведь, все-таки, астронавт, и у меня появилось чувство, что через это небо никуда не улетишь. Ладно, пока было не до полетов.
Огни приближались довольно быстро. Вскоре я уже различал три костра, два рядышком и один чуть в стороне. Несимметричность раздражала. Как ни странно, около огня никто не сидел.
Сзади, за кострами, я наконец разглядел высокую стену, сложенную из темно-красного кирпича. Стена возвышалась этажа на три, и сверху можно было разглядеть что-то вроде зубцов и бойниц. Никого там, наверху, впрочем, не было.
Между левым, одиночным костром и двумя правыми явно были ворота. Впрочем, было здорово темно, и пока я не подошел совсем близко, я не был уверен – ворота ли это, или мне мерещится.
Нет, не мерещилось. Тяжелые, видимо, чугунные створки. Высокие, метра четыре. К воротам ведет с двух сторон пара протоптанных тропинок, даже на гаревом покрыти можно их различить. И сверху надпись, каким-то старинным шрифтом, слегка по дуге, короткая. Надпись была отлита из того же чугуна, слегка пообтерлась и, кажется, закоптилась. Я подошел поближе и наконец смог прочесть:
Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate
Ну, это уже было понятно. Даже странно, что я сразу не понял, к каким именно воротам я подошел.

***
Интересно, что я не утратил тогда способности размышлять логически. И я подумал, стоя перед воротами ада: а где же народ?
Так, прикинул я, семь миллиардов человек. Ну пусть даже они живут по сто лет. Это будет семьдесят миллионов в год, разделить на триста шестьдесят пять дней, примерно двести тысяч человек в день. Хорошо, пускай грешников всего десять процентов, но где эти двадцать тысяч?
Что-то не сходилось. Подумав, я сообразил, что, может, ворота и не одни. Черт его знает, как тут у них все устроено.
В любом случае, размышлять о причинах безлюдия смысла не было, и я подошел поближе. Интересно, что мысли куда-то убежать, сопротивляться, не даваться у меня не было. Я помнил свои последние минуты в мире живых, как я проклинал Бога, и странное смирение охватило меня.
Ворота были именно такими, как они казались издалека: абсолютно неколебимыми. Я постоял, размышляя, а потом уперся руками в правую створку, наклонился и надавил на железяку.
Через неколько секунд я почувствовал, что створка начинает подаваться. Видимо, смазано у них в аду всё было хорошо. Миллиметр за миллиметром створка сдвигалась, и вот я уже отпустил ее, а она всё двигалась, пока не образовался проход не только для меня, но и для гораздо более корпулентного человека.
Я ступил внутрь ада.

***
Мало что изменилось. Небо стало как будто ниже, и, приглядевшись, я увидел балки и своды высокого потолка, тоже черные и едва различимые в темноте. Что тут было с освещением, я не понимал. Господствовал красноватый или багровый свет, но откуда он падал, было не видно.
Дорожки шли, прямые и ровные, пересекаясь под прямыми углами. А по сторонам стояли чудовищные, высотой в пару этажей, котлы из грубого черного металла. Вообще, черный цвет тут господствовал и подавлял. Ни одно цветное пятно не разнообразило картину, как будто я попал в черно-белый фильм тридцатых годов.
Но главное, и внутри никого не было.
Я прошел уже, наверное, полмили, когда наконец увидел впереди какое-то движение. Двое откатывали в сторону непонятное сооружение, третий, наверное, старший, давал отрывистые указания.
Видимо, это были черти. На вид, правда, они не отличались от людей, таких можно увидеть в любом городе, где-нибудь на бензоколонке, на мойке автомобилей, или в супермаркете, в служебном помещении. Замотанные, без особого интеллекта на лице, но неопасные.
Я кашлянул, все трое оглянулись и застыли в непонимании.
- Ребята, а я вот... мне тут куда? – как-то я звучал не образцом риторики, меня аж внутренне передернуло.
- Ты... это... с какого отряда? – спросил наконец старший. Он тоже был не Демосфен.
- «Орел-2А» - механически ответил я. Все трое переглянулись с недоумением. Старший спросил раздраженно:
- Номер какой?
Тут уже я не знал, что сказать, и начал сбивчиво объяснять с самого начала:
- Я только что прибыл. Вот, минут двадцать назад вошел через ворота. Знаете, где «оставь надежду»?
Черти опять переглянулись, подобрались, и старший начал уже более официально:
- То есть, ты умер и прибыл, вот только что?
- Да, – мне оставалось только признаться в очевидном. Наступило тяжелое молчание. Потом старший подошел поближе, потрогал меня за плечо в оранжевом комбинезоне и разразился прямо-таки продолжительной речью.
- Парень, я не знаю, откуда ты, что там у тебя за история, но это всё скверно пахнет. Кто надо, все уже отчитались, распределились, мы отправили кучу этапов наверх, всё расчистили, и тут ты вдруг появляешься – здрасте, приехали. Это как понимать? У нас сегодня эвакуация, ты вообще понимаешь это?
Я не понимал. Он вздохнул и начал снова, видно было, что он уже всё терпение собрал вместе.
- Мы закрываемся, ты понимаешь, что я говорю? Что я с тобой должен делать, скажи на милость?
Один из младших деликатно кашлянул:
-Это... наверное, надо его передать наверх? Ну что мы тут будем...
Старший прикинул что-то, махнул рукой:
- Давай, отведи его к Валтазару. И не задерживайся.

***

Валтазар был не в пример презентабельнее, и даже с шиком, но и он не смог разобраться в моем деле. А я уже мерз, и стучал зубами, и мне хотелось только одного – где-нибудь прикорнуть и отдохнуть. Но, наверное, здесь этого не полагалось.
Я ничего не понял из его объяснений, кроме того, что я – какая-то досадная помеха общему плану. Ладно, я согласен был уже на всё, только бы меня куда-то пристроили и оставили в покое. Но, оказывается, этот вопрос решал лично Сатана.
При входе меня очень профессионально обыскали двое шустрых чертей – я не понимаю, они что, думали, что тут, в аду, кто-то будет носить с собой оружие? Или что Сатане это оружие может повредить? Странно это всё, но не моё дело их учить, у них есть инструкции.
Раскрылись позолоченные двери, в два человеческих роста, и я вошел в громадный зал, обитый темно-красным бархатом.
***

Сатана сидел за невообразимых размеров письменным столом и писал что-то красивой авторучкой, по-моему, паркером.
Я слегка оторопел, когда увидел его: это был один в один генерал Гроув. Разве что мимика была немножко другая. Ну, и он был явно постарше.
Наконец, он махнул мне рукой, типа, садись, закончил свою писанину, завинтил колпачок, положил ручку рядом и повернулся ко мне.
- Ну, что скажешь, Иегуда?
Надо сказать, он был первый здесь, в аду, кто обратился ко мне по имени. И меня это ужасно тронуло.

- Я даже не знаю. А что надо сказать? Вот я разбился и меня сюда прислали.
Сатана, он же Гроув, приподнял левую бровь.
- Ты как-то уж очень лаконичен – разбился, прислали. Можно поподробнее? Мне же интересно!
И я ему поверил, честное слово. Начал рассказывать с самого начала, он мне задавал вопросы, не в бровь, а в глаз, и как-то незаметно я рассказал ему всю историю моей жизни. Не понимаю, зачем я это делал, но мне казалось, что с ним можно не лукавить.
Сатана слушал очень внимательно, кивал, вздыхал в нужных местах. Когда я закончил рассказ, он спросил:
- Слушай, так ты что, так и не понял, что произошло?
- Нет, - честно признался я.
Он расхохотался, встал, вышел из-за стола. У меня возникло ощущение, что он всерьез развлекается – если можно так сказать.
- Иегуда, ты, поди, верующий христианин?
- Ну, да.
- Ты слышал про Второе Пришествие?
- Да.
- Так вот, оно и произошло.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать эту информацию. Сатана смотрел на меня и улыбался саркастически.
- Так ... и что было потом? Расскажите!
- Можно на «ты», у нас так принято – заметил Сатана, и вправду рассказал всё. Это звучало ошеломляюще.
Восемнадцатого мая 20.. года, в середине дня, точнее, в конце дня по Европе и в начале по Америке, Иисус пришел на Землю. Его могли видеть все, и он обратился к людям с небольшой речью.
Иисус сказал, что земное время кончилось. Больше того, Господь, в милости своей, прощает всех, и берет к Себе, в Царствие Небесное.
На всей земле наступил в этот момент день, и все могли порадоваться.
Сатана прошелся вдоль своего кабинета, помолчал, а потом обратился ко мне со странной сердечностью:
- Ты понимаешь, что я испытывал смешанные чувства? С одной стороны, мне жалко было, что все грешники, которых я так старательно перевоспитывал, от меня уходят. А с другой стороны, подумай, Иегуда, да на фига мне это надо? Пусть Иисус за них отвечает!
Я прямо не знал, что ему сказать, и Сатана это понял:
- Ну вот, ты тоже молчишь. Как и все. Я понимаю, такие вещи каждый сам решает для себя. Но мне все-таки обидно – у нас ведь были четко распределены обязанности.
Тут я наконец решился.
- А разве вы не расписали, что будет в конце?
- Да в том-то и дело, что нет! – воскликнул Сатана.
- А что ты думал? – я с трудом произнес это «ты».
- Да даже не знаю, - он хмыкнул. – Наверное, ты прав, надо было сразу всё обговаривать.
Он опять прошелся туда-сюда вдоль стола, потом остановился и ткнул в меня пальцем.
- Так вот, с тобой ситуация совершенно дурацкая. Мы подписали договор на момент Второго Пришествия, и всех, кто находился на Земле, ну и моих тоже, отправили в рай. А ты никуда не попал.
Он опять прошелся туда-сюда.
- Ты молодец, проявил характер. Проклял Бога, это, знаешь, не всякий сможет. Явно мой кадр.
Тут он сел на табуретку и продолжал:
- Но, как ты, наверное заметил, мы сворачиваем все операции, вроде как незачем теперь держать все эти прибамбасы. Я бы тебя определил в какой-нибудь котел, но мы уже всё закрыли. И ребята мои теперь будут ангелами работать. Песенки петь, ну, ты понимаешь, – и он расхохотался, вполне искренне.
- А ты? - зачем-то спросил я.
- Я толком не знаю. Буду у Иисуса старшим советником, но что я Ему посоветую, сам подумай? Ладно, мы сейчас не о том. Что мне с тобой-то делать?
Я мог только пожать плечами.
- Хорошо, - наконец, сказал Сатана. – Я бы рад для тебя что-то сделать, но мало что могу. Давай так: я тебе оставляю свой кабинет, вот ключи, вот, гляди, мой рабочий стол, тут масса всяких примочек, советую поиграть. Пока разберешься, тыща лет пройдет. Линия связи с Богом – вот прямой телефон, но он работает редко. Для тебя, скорее всего, совсем не будет. Наружу можешь выходить, но там ничего особо интересного нет. Короче, не скучай тут, а мне, извини, пора - я уж и так задержался.
- Спасибо, – сказал я, а он запахнулся в свой черный плащ с кровавым подбоем и исчез.

***
Я вдруг вспомнил карикатуру Гарри Ларсона. Там грешники стоят у входа в ад (кстати, похоже нарисовано), а над входом висит плакат: «Поздравляем! Сегодня первый день всей вашей остальной жизни!» Вот и у меня он настал. Я рухнул на огромный диван и расплакался. Вся моя короткая и бестолковая жизнь разворачивалась у меня в сознании, и я не мог поверить, никак не мог поверить в происшедшее.
Как ни странно, через полчаса я пришел в себя, утер лицо рукавом пижамы и стал осматривать кабинет.
Надо бы рассказать, как он устроен. За то время, что я тут провел, я его изучил почти наизусть, но первое впечатление было, наверное, самым ярким.
Пол тут сделан из какого-то необыкновенно твердого и темного дерева. Это точно не дуб, рисунок не похож. Больше всего напоминает махогани, но еще плотнее и тверже. За все годы, что я провел тут, ни одной царапины не появилось на этом полу, и я не видел ни одной пылинки. И еще надо сказать, он теплый, что радует. Потому что вообще в аду холодно.
Я это знаю, я не послушал советов Сатаны и выходил прогуляться не раз и не два. Сразу вам скажу: оно того не стоило. Ад, или та часть, которую я видел, угрюм и однообразен.
Совершенно одинаковые котлы стоят рядами, сколько хватает глаз. Они пронумерованы, примерно как ячейки в Экселе, я доходил до линии AZ, потом надоело.
Наверное, в этом был какой-то смысл: чтобы грешник знал, что ничего больше нет, кроме таких же котлов, как и его, и никакого разнообразия не будет, никогда.
Так что большую часть времени я проводил в кабинете. Стены, как я уже упоминал, обиты багровым бархатом. За письменным столом – множество книжных шкафов. По большей части книги были для меня бесполезными, на каких-то старых языках.
Однако же я их пролистал все, картинки там были очень хороши. А через пару лет нашлись вдруг на одной из последних полок словари, латинско-английский и греческо-английский. Так что я смог потом много чего и прочесть.
Долго я не мог привыкнуть к тому, что мне не нужно ни есть, ни пить, ни наоборот. Умываться я отвык довольно скоро, тем более что как-то я не пачкался, да и одежда моя тоже. Интересно было со сном: спать не хотелось никогда, но все-таки иногда я ложился на диван, накрывался пледом и лежал с закрытыми глазами, вспоминая прошедший день.
В дальнем конце в камине горят несколько громадных поленьев, горят и не сгорают. Это довольно удобно. Я иногда целыми днями просиживал там, глядя на огонь.

***
Письменный стол Сатаны, вот что было самое интересное, и он-то и спас меня от сумасшествия.
Один эффект был самым поразительным: если я садился в кресло и немного наклонялся вперед, стол как будто раздвигался перед глазами и уходил вдаль. То же самое было и с ящиками: стоил наклониться к открытому ящику, как он становился всё глубже и шире, и содержимое его умножалось до бесконечности.
Но сначала ящик надо было открыть.
Первый, верхний левый, открылся просто: к нему полагался ключик из связки. В ящике лежали незамысловатые письменные принадлежности: желтоватая плотная бумага с водяными знаками, трезубцами. Набор ручек, тяжелых, с золотыми перьями. Чернила в них не переводились, и это опять было удобно. Пресс-папье, дыроколы, скоросшиватели на шнурках, да, в общем, и всё.
Где-то к концу первых суток я начал вести этот дневник, чтобы не забыть ничего. Конечно, непривычно было писать ручкой, пальцы уставали, а как исправлять ошибки, я вообще не понимал. Постепенно привык, например, стал думать, прежде чем начинать писать.
Вечером, точнее, когда я решал, что на сегодня хватит, я промакивал последнюю страницу, прокалывал сбоку дырки (страницы при этом вздрагивали, вспыхивали в месте прокола и гасли) и добавлял страницы в скоросшиватель.
У меня уже накопилась их целая полка, и сейчас я не буду всё подробно пересказывать. Говорю же, мой персональный ад – очень тоскливое место.
Я сразу перейду к событиям последних месяцев.

***
Все последующие ящики открывались совсем не так просто. Я совсем было отчаялся, когда заметил в первом ящике, в боковом узком отделении, кусочек пергамента, свернутый конвертом. Я развернул пергамент и увидел следуюшие слова: Dic mihi titulum porta vade in secunda.
Это была какая-то сумрачная сбивчивая латынь. Я понял несколько слов: «заглавие», «ворота», «иди» и «второй». Что это значило, и значило ли хоть что-то?
Времени у меня было много, вот что спасало. Через несколько дней я предположил, что надо сказать то, что написано над воротами, и тогда... Тогда, может быть, я смогу пройти во второй ящик?
Хорошо, что у Сатаны на полке стояла «Божественная комедия», сам бы я никогда не вспомнил, что там было написано, и вряд ли смог бы найти вход: мы здорово поплутали, когда меня передавали по инстанциям.
Книга лежала на столе, и я старательно произнес: «Lasciate ogni speranza, voi ch’entratе».
Ничего не произошло. Но мне показалось, что дверца второго ящика чуть дрогнула.
«Так, что я делаю неправильно? Может, произношение? Черт, я же не знаю итальянского совсем».
И как было не поблагодарить старину Челентано, когда я вдруг вспомнил, что это вот первое слово, наверное, произносится «лашате».
Дверца ящика вспыхнула зеленоватым, щелкнуло, и ящик чуть выдвинулся из пазов.
Так я понял, что каждый следующий ящик открывается заклинанием. Оставалась сущая ерунда – понять, каким именно.

***
Во втором ящике лежали, как я понимаю, всякие старые игрушки Сатаны: неразменные золотые, разнообразные зелья, обманные зеркальца, пузатые бутылочки, сигары, опиум, косметика, изящное белье и тому подобное.
В этом ящике подсказка лежала на дне коробки с сигарами, и я нашел ее не сразу. А разгадал загадку только через месяц. Но я продолжал двигаться вперед, и не так давно добрался до предпоследнего ящика, уже в правой тумбе.
Когда ящик открылся, я зажмурил глаза. Передо мной простиралась ярко освещенная солнцем песчаная пустыня. Я наклонился пониже, пустыня развернулась передо мной, и вдали я увидел огромную реку и деревеньку на берегу. И несколько маленьких человечков.
Я играл уже не в одну игру Сатаны, но до сих пор они были больше теоретическими. Вроде штабных игр, где все передвижения войск обозначают стрелочками. «Пиф-паф, ты убит!» Я соблазнял людей деньгами, любовью, властью, знанием. Это довольно нехитрая наука, красота может быть только в комбинациях. Однако настоящих людей я не видел никогда. Я вообще забыл, как они выглядят, и всматривался в фигурки с волнением.
Вскоре в маленьком мире наступил вечер, люди разожгли костры, начали готовить ужин. Когда совсем стемнело, я осторожно задвинул ящик внутрь.

***
Я еще толком не знал, что это за новая игра. Что я должен делать с этим моим миром? Просто наблюдать, или помогать маленькому народу? Решил сначала посмотреть.
Народ жил мирно, пас овец, растил что-то в поле. Особенно близко я подобраться не мог, но наблюдал буколические сцены изо дня в день. В одном из предыдущих ящиков я нашел рыбку баббл-фиш, тут она мне как раз и пригодилась. Я живо сунул ее в ухо. Раньше мне было не с кем поговорить, а теперь я, по крайней мере, мог слушать чужие разговоры. Вы не поверите, какое это было удовольствие!
Вскоре пришли другие люди, как я понял, начальство, да еще и из другого племени. Моих людей забрали на какие-то тяжелые работы, и настроение в деревне упало.
А когда неподалеку стали расти к небу циклопические сооружения, я наконец понял, куда я попал. Выбора большого у меня не оставалось, я снял с полки Библию и приготовился помогать своим.

***
Теперь я должен написать, чем это все кончилось. Пишу коротко, на скорую руку.
Игра была долгой и тяжелой, но она того стоила. В последнюю ночь я увидел, как вождь моего народа поднимается на гору Синай. Оставался последний шаг, отдать ему заранее подготовленные каменные плитки с заповедями.
На стол я положил экземпляр Торы с правильным произношением заповедей. Дело это было очень ответственное, ведь мое произношение начнут копировать, и важно было не ошибиться.
На самой макушке горы была небольшая площадка. Моисей сел на камень на краю, устроился поудобнее.
Вскоре голова его склонилась на грудь, он расслабился – видимо, задремал. Я осторожно взял маленькие квадратики и положил в середину площадки. Потом громко произнес:
- Моисей!
Он встрепенулся и вскочил на ноги.
- Слушай меня, Моисей, и повторяй за мной:
«Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства, да не будет у тебя других богов пред лицом моим»

Моисей повторил.
Так мы говорили, то есть, я говорил, а он повторял, пока Моисей наконец не произнес:
«Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего»

И в этот момент вспыхнула призрачно-зеленым дверца последнего ящика и щелкнул открывшийся замок.

Я задвинул ящик, где Моисей уже отправился в тяжелый путь вниз, и осторожно потянул на себя светящуюся дверцу.
Изнутри в меня плеснуло синим, зеленым, желтым, запахом моря и солнечным теплом.


***
И тут же полыхнул яркий свет изо всех углов, дрогнула и засияла громадная люстра, висевшая посредине и никогда не горевшая на моей памяти, и неспешно раскрылись позолоченные парадные двери.
Сатана вошел стремительно в сопровождении небольшой свиты. Я его просто не узнал сперва: он посвежел, складки на лице заметно разгладились. Черти свиты тоже были явно в хорошей форме, разве что приветливости у них не прибавилось.
- Иегуда, привет! Как ты быстро всё это сделал, - заметил Сатана, усаживаясь в кресло для посетителей.
- Что – это? – спросил я туповато.
- Прошел квест. А я ведь тебе даже не сказал, что его надо пройти.
- И что теперь? - я всё еще не понимал ничего.
Мой собеседник поморщился, как будто от досады.
- Ты же ящик открыл? Ну так приглядись. Что-то ты сегодня туго соображаешь, я этого не люблю.
Я склонился.
Внизу, на берегу, стояли белоснежные и разноцветные дома, машины ехали по серпантину над пляжем, а по морю скользили маленькие яхты, и виндсерферы прыгали с волны на волну. В небе тарахтели маленькие самолеты, вроде моей детской «Сессны». Играла музыка, почти неслышная издалека.
- Это что, Земля? – спросил я, не веря.
- Ну да, а что еще?
- Как же так? Ведь всех забрали туда, – я показал пальцем вверх. Я ничего не понимал. – Ты же мне сам сказал!
- А это я тебя обманул, - отвечал Сатана сухо. – Такой у меня, знаешь ли, характер. Предложили – всем, но много кто остался.
– И мне можно туда? – спросил я, обмирая.
– Да, иди, конечно. – Сатана явно потерял ко мне интерес. – Давай, не задерживайся, пока я не передумал.

***
Буду ли я скучать по аду? Думаю, вряд ли.
Я иду по берегу моря босиком, в дурацкой своей одежде, но тут тепло. В рюкзаке лежит пара скоросшивателей с моими записками. Впереди виднеется городок – интересно, в какой стране меня высадили?

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1306881.html

Рассказ наш с liza_bam. Лонгрид :)


Легко ли быть богом?

Я не знаю, для кого я веду этот дневник. Для себя, может быть? Я же не знаю, что будет с моей памятью в этих обстоятельствах. Она вообще, память моя, имеет ли границы? Если имеет, то должна ведь когда-то переполниться.
И как это будет работать? Старое стираться, новое записываться?
Интересно, что я раньше-то никогда об этом не задумывался. Вот, к примеру, попал ты в рай, проходят годы, столетия, вечность. Что ты помнишь?
Ладно, в рай я не попаду. Начну с первого дня. Нет, даже раньше.

Еще в детстве я долго и мучительно думал, ну как так получилось, что мы за десять лет добрались до Луны, а потом всё свернули и забросили на два поколения? Мой отец мальчиком смотрел, в прямом эфире, посадку «Аполлона-9» и первый шаг Армстронга. Сколько раз он мне про это рассказывал! И не потому, что он был зануда, это я требовал – расскажи, еще и еще.
Потом было много чего. После школы я подал в Академию ВВС, у меня уже была лицензия частного пилота. Я помню мой день рождения, 16 лет, и подарок от отца – оплаченные курсы. Следующие два года были, наверное, самыми счастливыми в моей жизни. Если вы не летали, я не знаю, как вам это объяснить.
В Академии было на удивление легко и хорошо. Мои самые лучшие друзья оттуда – Пол, Саймон, Джек О'Рурк. Я думаю часто, как им сейчас там? Они меня вспоминают или нет? Хочется верить, что да.
Перед распределением с нами заходили поговорить разные большие шишки. Ребята приходили в казармы с горящими глазами: я иду туда-то! А я туда-то! А меня интервьюировали в «Голубые ангелы»!
А я все ждал чего-то, отвечал рекрутерам уклончиво, обещал подумать, жал руки, улыбался по возможности лучезарно. И дождался.
Майор Стерн, куратор нашего курса, отозвал меня в сторону в один прекрасный апрельский день, и суховато спросил:
- Иегуда, есть необычное место, им нужен энтузиаст. Что ты думаешь про... ну, более далекие полеты?
У меня похолодело внутри. Я не знал, как ответить, но майор Стерн меня понял.
- В одиннадцать ноль-ноль тебя ждут в комнате 121. Не опаздывай, а главное... – тут он вздохнул, поправил мне воротничок, и закончил: - Ничего не бойся и иди, как на таран. Договорились? – и пихнул меня кулаком в бок.
Он вообще хороший мужик был. Мы, когда бывали в Колорадо, всегда старались к нему заскочить, хоть на ланч.
***
В 121-й комнате меня ждали трое, один постарше, седоватый, а двое лет по тридцати, но с очень уверенными лицами. Смотрели приветливо, с любопытством.
Разговор сразу пошел очень правильный: они стали расспрашивать про детство, о чем я мечтал, как мне такие мысли в голову пришли. Я ответил, как есть:
- Ребята, вы понимаете, что мы уже пятьдесят лет никуда не движемся? Изобретаем какие-то гаджеты, игрушки. А самые быстрые самолеты сделаны в середине 60-х, самые дальние полеты – в начале 70-х. Мы так сдохнем раньше времени!
Они переглянулись, и всё изменилось, даже выражение лиц у них. И дальше уже совсем другой разговор пошел.
В общем, меня взяли в отряд «Орел-2А», и на следующий день в 8:00 я отбыл на базу во Флориде.
Я уже читал в интернете, что НАСА получила задание и деньги под задачу «вернуться на Луну». Не знал только, как далеко дело зашло. Меня включили в отряд подготовки к первому прыжку.
Это не так хорошо, как может показаться. Астронавты из этой группы выходят на окололунную орбиту, проводят там два дня, а потом возвращаются обратно. Данные, конечно, надо собирать, и всё это очень полезно, но главный шаг делает следующая группа, «Орел-2». Они высаживаются на поверхность и закладывают модуль станции.
Но надо быть честным, хотя бы с самим собой. Я был, в общем-то, мальчишкой, 23 года, налет меньше тысячи часов, ни разу не попадал в критическую ситуацию. В группе «Орел-2» были мужики под сорок, с военным опытом и с другим, про который не велено было болтать. Кому, как не им?
Сменилась администрация Президента. Мы, если честно, очень нервничали. Кто их знает, что им там в голову взбредет? Прошел февраль, март, и наконец начальник проекта, генерал Гроув, приехал на базу и велел всем собраться к 7 вечера. «Форма одежды – парадная», это обнадеживало.
Гроув вошел в зал с такой улыбкой на морде, что все как-то разом встали и начали аплодировать. Он никак не мог нас остановить, наконец заорал в микрофон:
- А ну, сели все! А то сейчас перенесу все на завтра! Или на послезавтра.
Ну, что делать – мы сели.
- Ребята, - сказал генерал, сделал паузу и прошелся вправо-влево. Потом поднял голову, посмотрел в зал. – Мы летим на Луну через три месяца. Ну, то есть, вы летите, – и улыбнулся грустновато.
Я помню, что в зале было очень тихо. Все как будто переваривали эту новость, и наконец Гроув рявкнул:
- Ну? А где ваше «ура»?
И тут как будто все заслонки открылись. Народ повскакал с мест, все обнимались, орали, хлопали друг друга по спинам, а Гроув всё стоял и смотрел на нас. Я представляю, что у него творилось на душе. Наконец, он поднял руку, все не сразу, но замолчали, и он продолжил:
- Шампанского, а завтра в шесть подьём, и за дело. Инструкции получите с утра, сейчас не беспокойтесь.

****
Я уже ведь говорил, что я был в отряде «Орел 2А». Нас было десять астронавтов, один летел первым, в одиночку. Потом два экипажа по три человека, с каждым разом всё ближе к основному заданию. Трое были как бы запасные, но у них зато был шанс попасть в основной отряд, который должен был высаживаться. А вообще-то, всем обещали, что нас включат в группу «Пионеры», и мы будем строить первую лунную базу. Но это уже после группы «Проспекторы», которая должна искать залежи льда.
Один из десяти – неплохой шанс. Наверное, главным было то, что я был самым молодым в группе. Не знаю даже, может, они рассуждали, что если кем-то пожертвовать, так этим мальчишкой? А опасения были: носитель был толком не отработанный, да и электроника нового поколения. Стендовые испытания – это, конечно, хорошо, но у них ведь не было даже порядочной статистики. Да ладно, я никого не виню.
Через месяц нас вызвали, вполне неформально, к начальству, и суховато сообщили, кто в каком порядке летит. Они там молодцы, два вторых экипажа подобрали – лучше нельзя. Билли, Арон и Том просто как будто братья, а ведь они познакомились только в отряде, Том вообще инженер-механик, не летчик, но они здорово сошлись. Второй экипаж, куда попала наша единственная девчонка, Мегги, были немножко зануды, но это и хорошо, у них полетное задание было на четыреста страниц. Я бы не успел всё выучить за полгода.
Это можно долго рассказывать, до бесконечности, как мы готовились к полету. В принципе, мы уже были готовы – все тренировки пройдены, центрифуги, суборбитальные запуски, сурдокамеры, сенсорная депривация и прочая ерунда. Мне кажется сейчас, что была в НАСА большая инерция, с первых еще лет, с 60-х. Вроде обязательной программы, которая потом ни на фиг не нужна. Но, может быть, был в этом смысл – хотя бы для того, чтобы отсеять тех, кто не очень хочет.
На 16 мая 20.. года был назначен пуск. Я проснулся за полчаса до будильника – да, собственно, он мне был и не нужен. Спал-то я в нашей казарме, конечно, в отдельном номере, но за мной должны были прийти.
Ладно, если уж встал, я пошел в душ, долго мылся, думал, из дурацкого суеверия – не последний ли раз? Кстати, оказалось, да, последний. Ладно, не буду забегать вперед.
Когда я уже надел все космические подштанники и майки, в дверь энергично постучались. Батюшки, генерал Гроув собственной персоной, со свитой. Я вскочил, изобразил восторг, но вошедшие были слишком веселы, чтобы обращать внимание на все эти ритуальные раскланивания.
- Давай, Иегуда, надевай скафандр, - деловито сказал Гроув. – Едем на площадку.
Ребята помогли мне влезть в сложную конструкцию – я проверил, всё на месте, все карманы, молнии, и мы отправились вниз по лесенке: двое спереди меня, трое сзади.
Лимузин с молоденьким морпехом у двери ждал при входе. Мы расселись, пристегиваться не стали – тут ехать пару миль по нашей территории. В дороге говорили о какой-то ерунде, о вчерашней игре в хоккейном финале.
Когда я лег в ложемент в корабле, меня вдруг пробрало. Елки-палки! Черт знает сколько лет назад, с семьдесят второго года, никто не отправлялся ТУДА. Почему именно я первый?

****
Прикидываю: так, шестнадцатое, семнадцатое, восемнадцатое. Да, все правильно. Если вы нормальный человек, ну, как все, то вы должны помнить этот запуск. Даже мне, когда я был на круговой орбите, послали дайджест новостей. Может, они специально подбирали, но мне показалось, никто больше ни о чем не говорит: «Back to the Moon!” Это же ваши последние три дня.
Ладно, опять опущу подробности. Только скажу, что невесомость мне ну просто очень понравилась. Да я знал, после прыжков, что будет здорово.
Первый день я провел на околоземной орбите. Делал какие-то замеры, все время разговаривал с центром в Хьюстоне. Кого-то из ребят я там даже знал, но так, шапочно.
Новый носитель «Фалькон-гипер», если вы не знаете, имеет три ступени. Первая выводит на сильно эллиптическую земную орбиту, потом возвращается и садится. Вторая разгоняет до Луны, а третья остается как маршевый двигатель. Она делает все маневры на окололунной орбите и возвращает корабль обратно, но там уже не такие большие ускорения требуются. И масса, естественно, уменьшается. Как был устроен посадочный модуль, я не очень хорошо понял, в смысле какой там был движок. Но теперь это не так важно.
Семнадцатого, после сна, мне стали кричать все хором: «На Луну! Ты готов? Ты счастлив?» В какой-то момент я не выдержал и ответил: «Ну, едрена мать, а сами-то вы как думаете?»
Народ немножко опешил и даже успокоился. Тут вдруг Гроув приперся в Центр, сел в кресло и говорит:
- Иегуда! Ты вообще как себя чувствуешь?
- Ну, - говорю, - генерал, нормально! А что со мной будет-то?
- Ты понимаешь свою ответственность?
Тут я понял, что все-таки надо ему подыграть. У меня в голове все правильные слова появились.
- Генерал, - говорю, - я все понимаю. И я понимаю, какой это важный момент для всего народа Америки. И я счастлив, что могу сделать всё, что могу, – ну, я точно не помню, что я там нёс.
Ничего я сделать, на самом деле, не мог. С момента старта и до возврата на Землю всё управление передавалось машинам Центра полета. Но это неважно, зачем людей смущать.
Гроув говорит:
- Хорошо, молодец. Десятиминутная готовность, потом пойдет ускорение, небольшое, но ты там сядь, что ли, а то долбанешься.
Я добрался до кресла, даже пристегнулся. Слава Богу, всё это мы репетировали, и не один раз.
Десять минут миновали, через корпус пошла вибрация. Появилась тяжесть, постепенно. Движки на «Фальконе» были замечательные, надо сказать.Чувствовал я себя прекрасно, никаких рывков, неприятных ощущений. Ускорение дошло до двух «же», и следующие несколько минут я лежал, бездумно глядя в иллюминатор. Собственно, там ничего не было, кроме нескольких звезд, они немножко смещались назад. Потом вибрация прекратилась и вернулась невесомость.
- Ну что, «Орел»? Летим к Луне! – это снова был Гроув. В центре все захлопали, заорали что-то одобрительное. Приятно было, чего скрывать. Вдруг даже появилась дополнительная энергия, если бы я был на Земле, побегал бы, попрыгал, а тут я просто спросил:
- Что-нибудь такое сделать надо?
- Ты задание полетное помнишь? – спросил Гроув желчно.
- Э... ну, конечно.
- Ну так давай выполняй. Все, до связи.
И правда, что это я.

***
Лететь мне было совсем недолго, меньше суток. Я прозвонил все каналы телеметрии, проверил, пишется ли уровень радиации, еще чертову пропасть каких-то приборов и потоков данных. В принципе, смысла особого в этом не было, электроника редко дает сбои, но человеческий разум никогда лишний не бывает, особенно на случай ЧП. То есть, один на миллион, но если он случится... да, собственно, как в этот раз.
И вот теперь надо мне описать Событие. То есть, как это выглядело со стороны – это знаю только я. Значит, мне надо рассказать и записать.
Восемнадцатого числа я проснулся в 7:30 по бортовому времени. Будильник у них был хороший, деликатный, одно удовольствие просыпаться. Мне снился пред пробуждением странный сон – будто я стригу траву у нас во дворе, в Коннектикуте, и даже запах этой свежескошенной травы я чувствовал.
За окном, однако, было черным-черно, но когда я вытянул шею, я увидел диск Луны.
Она была огромная. Это невозможно описать. В иллюминатор помещался только край диска, и все горы и края кратеров топорщились, ничего круглого в ней не было. Я посмотрел на экран с маршрутом: лететь оставалось меньше часа. Потом следовала последняя коррекция, и я выходил на орбиту вокруг Луны, на следующие полтора суток.
- Иегуда? – спросил кто-то из Центра. – Проснулся?
- Да-да, конечно. Ребята, это что-то.
– Да мы видим! (смех). Давай-ка быстро перекусывай, скоро коррекция.
Есть не хотелось, но я выдавил в рот пару тюбиков и вернулся к разговору. Луна вылезала, как на восходе, и занимала уже половину иллюминатора. Мы вели какой-то, как сейчас помню, довольно пустой разговор. Времени оставалось немного, мне оставалось только смотреть и ждать. Все команды подавались с Земли, их компьютеры были здорово мощнее корабельных.

***
Ну вот мы и подошли к Событию. Я ничего, конечно не ожидал, да и заметил что-то не сразу. В боковом экране была картинка из Центра, люди сидели за мониторами, кто-то ходил, кто с кофе, кто с булочками, что-то мерцало и помигивало. Народ переговаривался, до меня долетали обрывки фраз. Навевало сон.
В тот момент, когда начал выплывать в иллюминатор кратер Коперника, звук пропал. Я посмотрел на Центр: все стояли на ногах и молча смотрели вправо.
«О Боже», сказал кто-то, и яркость начала увеличиваться, стремительно, так что через несколько секунд экран ослепительно сиял чистым белым.
Это было совершенно неправильно.
Пульс – 160, прикинул я. Так, что у нас? Просто связь прервалась? А что значит вот это «О Боже?» Террористы? Нет, в Центр не прорвешься. Что-то там у них рвануло? А что? Это же просто центр связи!
Справа в иллюминаторе должна была быть Земля. Я почувствовал некоторую вину, что ж я так давно не смотрел на родную планету, и нажал кнопку. Шторка открылась. Вот тут мне и стало по-настоящему нехорошо.
Я должен был увидеть полумесяц Земли, с Западным полушарием, вместе с этим чертовым Центром управления полетом, где наступает утро. Так вот, ничего подобного. Вся Земля была залита ровным светом.
Что это, думал я, а пульс уже дошел, наверное, до двухсот. Я все понимаю, но как это может быть? Солнце у меня за спиной, Луна спереди, полная, а Земла сбоку. Она должна быть полумесяцем.
- Хьюстон, у нас проблема, - проговорил я без особой надежды. Ответа не было, Хьюстон молчал. И так он и продолжал молчать, до конца.
***
Когда я понял, что от них уже ничего не дождешься, я подгрузил бортовой компьютер.
Ничего хорошего я там не нашел.
У меня просто не было доступа к маршевым двигателям. Вот не было, и всё. Предполагалось, что изменения орбиты производятся с Земли, и канал был четырежды продублирован. Одной возможности не было предусмотрено – что Земля замолчит навсегда.
Я, кстати, большую часть времени провел, пытаясь понять – что случилось с Землей? Хорошо, Хьюстон молчит, но есть же дублирующие центры. Их не особо рекламируют, но есть Колорадо, Луизиана, Южная Дакота. Почему молчание?
Я смотрел на Землю в иллюминаторе, по-прежнему, уже второй час всю дневную и светящуюся ровным успокаивающим светом, и понимал, что проблема гораздо хуже, чем я могу себе представить.
Хотя, казалось бы, куда хуже. Мне оставалось около часа до столкновения с Луной.
Я, на самом-то деле, могу собой гордиться. За этот час я просмотрел всю документацию о переходе на ручное управление, успел понять, что ничего не получится - нет и не будет подтверждения с Земли. Прикинул, сколько времени осталось, в каком месте я приземлюсь, со скоростью одиинадцать с лишним километров в секунду. А вот потом я сделал ошибку: я отчаялся, и проклял Бога.
Расскажу, почему это была ошибка.
Первое и самое главное – я в тот момент как-то забыл о других людях, настолько меня волновал то факт, что через примерно пятьдесят минут я разобьюсь в лепешку. А что произошло с другими семью миллиардами людей меня мало волновало, и это неправильно.
И второе – не надо проклинать Бога никогда. Он наш Отец небесный, ну и что тут еще сказать. Не надо.
Ладно, нечего об этом больше говорить. Я честно смотрел в передний иллюминатор почти до самого конца, когда серые скалы уже выросли до горизонта, и только тогда закрыл глаза. Боли не было.

(окончание следует)

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1306862.html

6 июня (четверг) в 20:00 в книжном клубе-магазине "Гиперион" — творческая встреча с Алексеем Карташовым.
rezoner в Москве редкий гость, так что не пропустите встречу. Трансляция в сети из "Гипериона" тоже будет.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1306370.html

У нас была горка. Длинная. Во всю улицу. Улица шла под наклоном и обрывалась проезжей частью. Зимой колонка на углу лопалась от мороза, и пока неторопливый водоканал устранял протечку, вода успевала намерзнуть по всей длине улицы, образуя дивный скоростной спуск, опасно обрывающийся у проезжей части. Сколько седых волос мы прибавили мамам и редким водителям в тот год, когда захватив из дома горбушку с пахучим подсолнечным маслом, мы выскакивали на улицу, где разбивая коленки, протирая штаны и раскатывая подошвы "прощаек" летели по этой горке вниз, туда, к проезжей части. Но нам было только так надо. Только так было интересно. Только так - весело.

Однажды, любимая женщина сказала: "Тебе так не надо", и ушла, неплотно прикрыв за собой дверь. Оставив маленькую щелочку, лазеечку. Женщины никогда не уходят насовсем. Они всегда возвращаются. Воспоминанием, скандалом, деловым предложением, третьим шансом, случайным пьяным звонком, сексом, даже комментарием. Иногда - детьми. И это так мелодраматично.

Женщины любят мелодраму. Она плачет тебе в лицо: "Ты хоть любил меня?" А ты поправляешь растрепанные волосы, придаешь лицу осеннее выражение, долго куришь, а потом подыгрываешь: "Конечно! Только тебя одну!" Она размазывает по лицу дождь и, покачивая бедрами, уходит. Чтобы потом вернуться.

Не возвращаются только мамы. Они уходят сразу. Чтоб снова стать детьми. И чтобы теперь у них были колонка на углу, разбитые коленки, горбушка с пахучим подсолнечным маслом и даже горка, та самая, во всю улицу, обрывающаяся в конце, на проезжей части.

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1306227.html

На верхней палубе в шезлонгах полулежали двое мужчин и любовались садящимся в океан солнцем.
- Даже если всё напрасно, уважаемый Христофор Аристархович, - заметил тот, что был моложе, - то оно того стоило. Когда ещё выпадет такой случай? Я считал, что так до конца жизни и буду в том институте сидеть безвылазно. И тут, среди зимы, срочная командировка. Меня прямо с катка забрали, даже коньки сдать не успел. Родные считают, что я в отпуске.
- Вы же не думаете, коллега, - ответил его визави, - что государство нас отправило сюда отдыхать?
- Столько шума из-за одной радиограммы! - отмахнулся собеседник. - Я вообще не понимаю, что мы здесь делаем. Бумажки эти у меня уже вот где! - он провёл раскрытой ладонью по подбородку. - По мне, эти люди - просто психи. Я, конечно, допускаю существование объекта в природе. Но им-то могло просто померещиться. Вспомните, как нас встретили. Чуть сигнальной ракетой вертолёт не сбили.
- Мы проверяем информацию, - устало пояснил Христофор. - Если это просто массовое помешательство, то все спокойно вздохнут и вернутся к своим делам.
- Значит, просто смотрим, читаем бумажки и ждём? - поморщился молодой. - А лично с экипажем поговорить?
- Кому надо, уже поговорили. Тексты вы читали, Иван Бонифатьевич. Станем давить - начнут привирать. Они же не знают, что мы ищем.
- Ладно, мы! - не унимался Иван. - Но зачем столько народу сюда притащили? Доктора, профессора... Я даже одну медсестру видел. Интересно, она хоть раз шприц в руках держала?
- А ещё журналисты, студенты, телевидение аж от двух компаний, - иронично продолжил собеседник. - Главное - создать у экипажа впечатление, что им верят и ловят каждое слово. И никто даже не спросил, есть ли у них лицензия на ловлю. Мы оба знаем, что нет.
- Хорошо, но юнатов зачем привезли? Кстати, крепкие ребята, ни одного не укачало.
- Вы же понимаете, коллега, если за человеком постоянно следят медики - он хоть что-то да заподозрит. Начнёт избегать контакта, замыкаться. Но ходящая по пятам восторженная очкастая ребятня вызовет лишь улыбку. Отборные кадры!
- Они что, не дети? - удивился Иван.
- Нет, конечно! - улыбнулся Христофор. - Что мы, звери, что ли, на китобазу школьников тащить? Студенты, просто выглядят молодо. Кстати, не советую им грубить, господин академик, отметелят запросто.
- Это меня-то?! - обиделся господин академик и согнул руку в локте, обозначив под парусиновым рукавом мощный бицепс.
- Да, вот именно вас, крыса вы сухопутная! Это элита военно-морской академии, специализация - океанография и естественные науки. Именно под наш случай. Не считая спецдисциплин типа рукопашки и огневой подготовки. Больше ста человек. Короче, я вас предупредил, не нарывайтесь! Вы аналитик, вот и анализируйте. Информации выше крыши. А махать кулаками оставьте тем, кто умеет.
Христофор Аристархович хитро посмотрел на коллегу:
- Мне много про вас рассказывали. Лучший в стране фелинолог.
- Скажите прямо - читали досье, - буркнул Иван. - А вы, я знаю, лучший цетолог. Вас-то зачем позвали? Кто-то буквы в радиограмме перепутал?
- Нет, традиционный флотский бардак здесь ни при чём. По нашим данным, в этом месте может быть много интересного и в моей сфере. Впрочем, с вашего позволения, я прекращаю дозволенные речи.
- А, что, коллега, вы думаете? - Иван скосил глаза в сторону.
- А чего тут думать, вне всякого сомнения! - усмехнулся Христофор. - Желаете убедиться? Вася, - тихонько прошептал он в никуда, - подь сюда, дело есть.
Над шезлонгами мгновенно вырос двухметровый детина в форме моряка.
- Вася, уточни, сканер больше ничего не засёк?
- Горизонт чист, - отрапортовал Вася, вытянувшись в струнку. - Мне бы сказали.
- Тогда позвольте узнать, молодой человек, что это вон там за движение в воде. - Христофор лениво указал направление. - На акулу не похоже.
Василий резко развернулся в указанном направлении, прищурил глаза. Охнул, выхватил из кармана бушлата предмет, похожий на губную гармошку и поднёс к глазам. Шумно выдохнул:
- Я сейчас уточню!
- Оптику оставь! - рявкнул Христофор командным голосом.
С той стороны, куда бросился Василий, прилетела "гармошка". Поймав на лету бинокль, цетолог протянул его Ивану:
- Ваше мнение, коллега?
- Он! - выпалил Иван, посмотрев в море вооружённым глазом. - Точно он! Живой! Это же сенсация! Эх, а как же его...
- Поймать? - учтиво осведомился цетолог. - А как вы ваших подопечных ловите?

Спустя полчаса в эфир ушла радиограмма. "Центру. Информация подтвердилась. Искомый объект обнаружен в указанном квадрате. Ловлю считаю нецелесообразной. Продолжаю наблюдение в естественной среде объекта. Покотам."

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1306051.html

Новогодняя сказка

Одна ворона любила чужие секреты.

Однажды она подслушала, как аисты рассказывают птенцам сказки. Про дальние страны. Дальние страны вороне понравились. Очень! Прям так понравились, что она тоже захотела. Туда, где пальмы, финики и тёплое море. Хотя перья у неё не те, и дыхание не спортивное — не для дальнего полёта. Но дело не в этом. Все трудности она в конце концов перетерпела. До тёплого моря кое-как добралась. Да что там! Нормально добралась. Пусть не как аисты. Но главное же — результат. Даже мороженым угостилась кое-где в пути.

Покачалась ворона на пальме у южного моря — весело! Поклевала фиников — объедение! Искупала клюв в бирюзовой волне — вообще восторг!

И всё. Кончилась сказка. Налетел ураган, засвистел, заревел, закрутил, завертел. И унёс ворону за высокие горы, за дремучие леса. Забросило ворону на Крайний Север.

Ужасно. А главное, обидно.

Очнулась ворона, слышит, хнычет кто-то. Пригляделась к двум холмикам, а это не снежные холмики, а медвежата копошатся. Белые. Ворона тут же забыла про северный холод и спрашивает:

— Эй, вы, оба-двое! Вы что тут делаете?
— Мы маму ждём, — отвечают белые медвежата.
— А где ваша мама?
— К ледовитому морю ушла. За едой.
— Понятно, — кивает ворона. — А хнычете чего?
— Нам скучно! Ску-у-учно!
— Ша, медведи! — говорит ворона. — Кончилась ваша скука.
— Не кончилась, — заупрямились грустные медвежата, — без мамы ску-у-чно!
— А я говорю, кончилась. Теперь у вас есть я! Сейчас слепим вам снежную маму. С мамой-снеговиком ещё никто не скучал! Вот увидите…

Показала ворона медвежатам, как катать снежные шары. И как из снежных шаров лепить снежную бабу. Работа тут же закипела. Повеселели медвежата, стараются, пыхтят.
Но снеговик у них плоховато получился. Ворона так им прямо и сказала:

— Молодцы! Для первого раза неплохо. Но вообще-то снеговик никудышный.
— Почему? — огорчились медвежата и давай снова кукситься.

Видит ворона такое дело и говорит:

— Это потому что морковки нет. Вот если бы была морковка…

Не успела договорить, как с неба упала морковка. Крупная! Ворона от удивления клюв разинула, а медвежата, даром что косолапые, морковку хвать — и тут же схрумкали на двоих. Сидят, облизываются.

— Ну и что вы наделали? — возмутилась ворона. — Снежную бабу без морковки оставили.
— Очень кушать хочется, — объясняют ей медвежата.
— Ясно, — отвечает ворона. — Значит, вам не скучно, вы просто голодные. Вам не снежная баба нужна. Вас накормить надо.
— А ты можешь? — запрыгали медвежата.
— Накормить? — хмыкнула ворона. — Чем? Вот если бы у меня были финики... или мороженое…

Не успела договорить, как с неба упал большой кулёк фиников. А следом коробка мороженого в сугроб — бух! Медвежата не стали ждать приглашения. Как давай уплетать финики с мороженым! Угощение им очень понравилось.

Тем временем ворона догадалась, как волшебство работает.

— Вот если бы у меня была ещё одна…

И прямо перед её клювом шмякнулась в снег вторая морковка, да побольше первой!

Медвежата схватили морковку, но грызть не стали — сделали снежной бабе нос. Ворона придирчиво осмотрела и одобрила работу. Подумала-подумала и назвала снежную бабу Глафирой — в честь дворничихи, угощавшей её сыром в одном знакомом дворе.

Тут медвежата от усталости и сытости стали зевать.

— Вот если бы у меня был тёплый дом… — загадала ворона.

И откуда ни возьмись появилась избушка с горячей печкой, кроватками и цветными пуховыми одеялками. Медвежата покувыркались, пошалили в избе немного, а после забрались каждый в свою постель, и ворона рассказала им сказку про тёплое море.

Малыши уснули, а тут и усталая мать медведица с рыбалки вернулась. Ворона вмиг подсуетилась — наколдовала самовар чаю с блинами, мёдом и малиновым вареньем.

Они с белой медведицей и не заметили, как весело проболтали почти до самого Нового года. И ароматный чай у них не кончался. Время от времени ворона выбегала из избы подкормить пломбиром снежную Глафиру. Та подставляла широкие бока метелям и вьюгам и наотрез отказывалась заходить в натопленную избу.

— Скажи, подруга, — поинтересовалась медведица, — как это у тебя ловко получаются твои фокусы? Из цирка ты, что ли?
— Нет, не из цирка, — смеясь, отмахнулась крылом ворона, — скажешь тоже. В цирках ворон не бывает. И никакие это не фокусы, просто обыкновенное волшебство. Меня ураган стукнул об ваше северное сияние, вот и открылись чудесные способности.
— О, слушай, так ты теперь можешь не только Глафиру мороженым кормить. Ты же можешь осуществить любую мечту!
— Да? — встрепенулась ворона. — Точно! Сейчас попробую. Вот только с мишутками попрощаюсь. Смотри, как они у тебя подросли во сне.

Медведица чмокнула ворону в клюв:

— Не забывай нас там, в тёплых краях.
— Не, — ответила ворона, — я передумала. Больше не хочу в тёплые края. Хватит, напутешествовалась. Знаешь, как по своей калужской берёзе соскучилась! Вот если бы я сейчас была дома…
—
© VVL, 12.01.2019

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1305663.html

Новогодняя сказка

На выходе из метро я на мгновение потерял бдительность, и сливовый от мороза афромосквич в женских мохеровых варежках и таком же смешном шарфе всучил мне яркую рекламную листовку. «Галактическая акция — хронофон в подарок!» — мельком успел прочесть я, прежде чем листовка отправилась в ближайшую урну. С некоторых пор сорить на улицах Москвы стало не принято.

«Надо же, — не преминул посетовать мой внутренний скептик, — и не жаль кому-то тратиться на отличную бумагу ради всякой ерунды». Бумага и впрямь была великолепной.

Тут же завибрировало сообщение на смартфоне: «Приветствуем нового участника галактической акции! Экспресс-анализ определил Вашу хроноличность. Ваш хронофон будет доставлен через 3.6 x 10+18 фемтосекунд в ближайший от Вас хрономат по геокоду: широта -4.250551; долгота 15.257263».

Мне стало любопытно. GPS показал, что указанный геокод принадлежит отелю «Майя-Майя», расположенному в аэропорту Браззавиля. Шутка заставила меня улыбнуться. «Отлично придумано, — хмыкнул я. — Интересно, чей это розыгрыш?»

Не успел я дойти до Политехнического, как снова завибрировал смартфон.

«Уважаемый Абимбола Абиой, поскольку Вы сейчас в Москве, Ваш хронофон будет доставлен в хрономат, расположенный по адресу: ул. Маросейка, дом 9/2 с.8. Приносим свои извинения за несвоевременное определение пространственно-временной локации».

«Это мог быть Реваз… — с грустью подумал я, припомнив шутки своего старого приятеля. — Но теперь это невозможно. Тогда кто? Кто ещё способен устроить такую абимболу под Новый год?»

Спустя минуту опять пришло сообщение.

«Уважаемый Аркадий Гургенович! В связи с аномальным всплеском энергетических адронов в орбитальном основании галактических рукавов произошёл сбой резонанса перемычки, вызвавший топологические дефекты пространства на уровне квантовых ячеек планковского масштаба. Приносим свои извинения за ошибку при первичном определении Вашей хроноличности. В качестве компенсации за неудобства, причинённые Вам в течение 1.3 х 10+18 фемтосекунд, дарим Вам более новую модель хронофона с тремя предустановленными рандомными хроноконтактами. Подробности — по получении хронофона».

Утром на смартфоне обнаружилось новое сообщение: «Ваш акционный товар доставлен. Адрес хрономата в Москве: ул. Маросейка, дом 9/2 с.8. Ячейка: 13. Код: CHRONOBAZZ».

«Это уже перебор! — поморщился я. — Чувство юмора хорошо в сочетании с чувством меры, дорогой анонимный шутник». — Назойливая шутка стала стремительно терять своё обаяние и уже не казалась смешной.

Впрочем, побрившись и взбодрив себя чашкой кофе до привычного благодушного состояния, я решил поддаться любопытству и, продуваемый немилосердным ветром московского декабря, отправился пешком на Маросейку, благо это было близко. Вручение подарка посредством почтомата, несомненно, оригинальный способ новогоднего поздравления. Однако в такую погоду я предпочёл бы доставку на дом.

Изящная белая штуковина, обнаруженная в не менее изящной посылочной упаковке, не была похожа ни на один известный мне гаджет. Как только я взял её в руки, передо мной засветилась компактная голограмма, и раздался певучий женский голос: «Доброе утро, Аркадий Гургенович! Хронолайн приветствует в вашем лице нового пользователя галактического сервиса пространственно-временной связи. Хотите поговорить с кем-то сейчас?»

Разумеется, я был удивлён. Хоть шутка и была с самого начала странной, я ожидал всего, чего угодно, но только не это.

— А что такое хронолайн? — осторожно поинтересовался я. — О каком сервисе речь?

«Хронолайн — единая галактическая сеть коммуникации между мирами, в основе которой находится квантовый характер связанности планковских ячеек пространственно-временного сегмента мультивселенной. Для хронолайна нет прошлого, настоящего или будущего — всё относительно и всё доступно».

— А Реваза можно? Я с Ревазом хочу поговорить.

«К сожалению, в данный момент времени сеанс связи с Ревазом Чкареули невозможен. На вашем хронофоне предустановлены три хроноконтакта. С кем из них вы хотели бы поговорить?»

— А кто эти хроноконтакты?

«Связь возможна с Ыргырпыр Сюмнюмнюм, Гекубой и Мохандасом Карамчандом Ганди», — сообщила миловидная голографическая барышня.

«Кто все эти люди?» — удивлённо подумал я.

«Строго говоря, людьми являются только двое: Гекуба и Мохандас Карамчанд Ганди. — Тут же откликнулась виртуальная ассистентка. — А Ыргырпыр Сюмнюмнюм эпохи Ыр-Сю представляет третий род расы Скалистого мира второй экзопланеты системы Проксима Центавра. Выдающаяся личность».

— Что мне Ыргырпыр Сюмнюмнюм? И что я для Ыргырпыр Сюмнюмнюм? — вырвалось у меня. — Я даже языка такого не знаю.

«Ваш хронофон оснащён искусственным интеллектом, способным переводить речь на любой язык».

— А вот это другое дело. Но Реваз, мой друг, и мы разговариваем на одном языке без переводчика.

«К сожалению, в данный момент времени сеанс связи с Ревазом Чкареули невозможен. Хотите поговорить с кем-то другим сейчас?»

— Слушай, искусственный интеллект, зачем говорить с кем-то другим? О чём мне говорить с этим существом третьего рода не известной мне эпохи никогда не виданного Скалистого мира неведомой Проксимы Центавра? Что я скажу этой выдающейся личности? А с Ревазом мы друзья с детства. Вместе в речке Мтквари купались, вместе на велосипедах катались, вместе в девочек влюблялись.

«К сожалению, в данный момент времени сеанс связи с Ревазом…»

— Уважаемый искусственный интеллект, не перебивай, пожалуйста. Мой друг Реваз встретил свой последний Новый год в Гонконге в 2011 году. Я бы позвонил и сказал Ревазу: «Гамарджвеба, дорогой! Знаешь, откуда я тебе звоню?» Он бы ответил: «Знаю, ты звонишь из Москвы». А я бы тогда ему сказал: «Я звоню не просто из Москвы, я звоню тебе из Москвы 2018 года!» Он бы обрадовался и сказал: «Отличная шутка, Аркадий! Как поживаешь в Москве 2018 года? Как здоровье жены? Внучка уже в школу пошла? Как её успехи?» Вот как мы поговорили бы. И тогда сердце Реваза не остановилось бы первого января от тоски одиночества. Понимаешь ты это, искусственный интеллект?

Голограмма вздрогнула. Видимо, где-то в центре Галактики снова бушевали энергетические адроны. В следующий миг барышня бодро сообщила:

«Доставка вашего акционного товара произведена с задержкой в полторы фемтосекунды. На основании параграфа 33.77.1899.431582 галактического кодекса справедливости, получатель имеет право на равнозатратную компенсацию упущенных возможностей».

— Я вас не понимаю, — сказал я. — При чём тут это?

«Аркадий Гургенович, вы можете получить бесплатную экскурсию на Пурсиплюм в поясе Гулда или бонус в виде четвёртого хроноконтакта на ваш выбор».

— А Реваза можно?

«Соединяем».
--
© VVL, 03.01.2019

https://mirnaiznanku.livejournal.com/1305452.html