На Кубе в возрасте 90 лет скончался Фидель Кастро.
Хотелось бы вспомнить не того политического титана XX века, которым он стал, а того молодого человека, которому еще предстояло стать тем, кто навсегда изменит облик Кубы и Латинской Америки, который находясь в тюрьме на острове Пинос, мечтал о том, как изменить свою Родину.

ПИСЬМА ИЗ ТЮРЬМЫ НА ОСТРОВЕ ПИНОС



18 декабря 1953 года

Вот уже 15 дней, как я в одиночной камере...
Через мои руки за эти дни прошло множество книг. Некоторое предпочтение я отдаю романам Достоевского. Он, без сомнения, самый замечательный из русских писателей. Я специально о нем поговорю с тобой в другой раз. Его наиболее известные произведения— "Братья Карамазовы", "Униженные и оскорбленные ", "Преступление и наказание", "Идиот". Все они у меня здесь есть и, кроме того, его первый роман "Бедные люди". Мне остается прочитать только "Братья К.", а у Бальзака — "Шагреневую кожу". Прочитал биографию Стефана Цвейга. Это в значительной мере автопортрет. "На той же земле" — Ромула Гальегоса — довольно приятная вещь. Мне очень понравилось, как роман "Звезды смотрят вниз" показывает социальные проблемы Англии. Я не согласен с его скептическим концом, когда не нашлось ни одного слова ободрения для побежденного борца. Прочел до середины "На острие ножа" и едва сдерживаю себя, чтобы не докончить разом —так интересно. Какого Наполеона читаешь ты, Людвига или Гюго? Великого или Мелкого? Если последнего, то и я читаю его сейчас. Какое совпадение! Если бы здесь был показан фильм об этом, то нужно было бы выделить крупными буквами, как это принято:
"Любое сходство является чистой случайностью". Виктор Гюго неописуемо воодушевил меня своими "Отверженными". Однако по мере дальнейшего чтения я несколько устаю от его крайнего романтизма, напыщенности и эрудиции, временами многословной и излишней. На ту же самую тему о Наполеоне III написал великолепную работу Карл Маркс "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта". Именно сопоставив оба эти произведения, можно оценить огромную разницу между научным, реалистическим подходом к истории и ее чисто романтической интерпретацией. Там, где Гюго видит лишь не более чем удачливого авантюриста, Маркс различает неизбежный результат социальных противоречий и борьбы господствовавших в тот момент интересов. Для одного история —это случайность, для другого — процесс, управляемый законами. Писания Гюго, по правде говоря, напоминают мне наши собственные речи, полные поэтической веры в свободу, святого негодования против ее попрания и доверчивых надежд на ее восстановление при помощи чуда.
Я должен сказать тебе также о Фрейде. Прочитал четыре имеющихся у меня тома. Жду остальные. Всего же их 18. У него куча интересных теорий, и я хочу самостоятельно убедиться в их ценности. Я думаю увязать их с некоторыми героями Ф. Достоевского, который, проникнув в тайны подсознания в области художественной литературы, предвосхитил большую научную работу Фрейда. Однако главное внимание я уделяю другому. Засучив рукава я взялся за освоение всемирной истории и политических учений.



Март 1954 года

...Каждый день после обеда у меня несколько часов прогулки, а по вторникам, четвергам и воскресеньям также и в первую половину дня. Большой пустынный двор, полностью отгороженный галереей. Там я и коротаю очень приятные часы. Скоро
стану немым.Сейчас 11 часов ночи. С 6 часов без перерыва читал работу Ленина "Государство и революция", после того как закончил "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта" и "Гражданскую войну во Франции" — обе Маркса. Все три работы тесно связаны между собой и имеют бесценное значение. Почувствовав голод, поставил кипятить спагетти с фаршированными кальмарами и между тем взял ручку, чтобы дописать тебе несколько строк, поскольку сегодня вечером я похитил твое
личное время. Я еще не сообщил тебе, что в пятницу убрал свою камеру. Сначала вымыл с мылом гранитный пол, прошелся по нему мраморным порошком, затем обработал его "Лавасолем" и сполоснул водой с креолином. Прибрал свои вещи, и теперь здесь царит полный порядок. Номера в отеле "Насьональ" не могут быть более чистыми... Моюсь дважды в день, "понуждаемый" жарой. Как хорошо себя чувствуешь после этого. Беру книгу, и ко мне приходят ненадолго счастливые минуты. Я многое получил от путешествий по владениям философии. Немало побился головой о Канта, но теперь сам Маркс кажется проще, чем "Отче наш". И он, и Ленин обладали сильно развитым полемическим духом, и я здесь развлекаюсь, смеюсь и наслаждаюсь, читая их. Они были беспощадны и опасны для врагов. Это два подлинных образца для революционеров.
Сейчас буду ужинать: спагетти с кальмарами, на десерт итальянские сласти, свежеприготовленный кофе и, наконец, сигара "Аче Упман 4". Тебе не завидно? Обо мне заботятся, обо мне понемногу заботятся все... На мои постоянные просьбы
ничего не присылать просто не обращают внимания. Когда поутру загораю в шортах и ощущаю ветерок, дующий с моря, мне кажется, что я нахожусь на пляже, а потом иду вот в такой маленький ресторанчик. Так меня могут заставить поверить,
что я в отпуске! Что сказал бы Маркс о подобных революционерах?


Фидель Кастро после ареста в августе 1953 года.

12 мая 1954 года

Наша революционная программа полностью вошла в речь. Вся она представляет собой основополагающий документ нашей борьбы. Я считаю очень важным уделить ей наибольшее внимание. Я знаю, что она означает для нашего дела в настоящий
момент. Если мы хотим, чтобы за нами пошли люди, им нужно указать путь и цель, достойные любых жертв. То, что основано на крови, должно быть построено с помощью идей.

12 июня 1954 года

О себе могу сказать, что мое одиночество прекращается лишь тогда, когда в маленьком похоронном бюро, расположенном напротив моей камеры, кладут какого-либо умершего заключенного, из тех, что нередко бывают таинственно повешены или странным образом убиты,— люди, чье здоровье было подорвано избиениями и пытками. Но я не могу их видеть, потому что как раз напротив единственного входа в мою камеру недвижимо высится шестифутовая ширма, специально рассчитанная на то, чтобы не позволить мпе видеть пи одного человеческого существа — ни живого, ни мертвого. Это было бы слишком великодушно — дать мне возможность побыть в обществе трупа!

Июнь 1954 года

По-прежнему меня держат в изоляции от остальных товарищей. Это, несомненно, вызвано стремлением помешать духовной подготовке юношей, в которых они видят своих самых непримиримых завтрашних противников. Нам запрещено даже обмениваться книгами. В остальном мне стало лучше. Сюда перевели Рауля !. Мою камеру (ты ее видела в "Боэмии") соединили с другим помещением, в четыре раза большим, и с просторным двором, который открыт с 7 утра до 9 с половиной вечера. Уборка производится тюремным персоналом, мы спим без света, для нас не устраивают перекличек и не выстраивают в течение дня, мы встаем, когда захотим. Всех этих поблажек я, копечно, не просил. Изобилие воды, электрический свет, еда, чистая одежда — и все бесплатно. За жилье также не приходится платить. Может быть, ты думаешь, что там вам живется лучше? Свидания дважды в месяц. Сейчас царит самый полный мир. Но я, однако, не знаю, сколько еще мы будем пребывать в этом "раю". Выборы вызовут огромное несогласие и недовольство. Режим будет вынужден объявить амнистию, чтобы ослабить напряженность в стране. Вопрос о политических заключенных, до сего времени, к сожалепию, бессовестным образом забытых, сам но себе становится в повестку дпя. Велик контраст между тем, что представляют политики, и тем, что представляем мы. Наш час приближается. Раньше нас была горстка, теперь мы должны слиться с народом... Тактика станет другой.
Те, кто видит в нас всего лишь группу, постыдно ошибутся. Ни мировоззрение, ни тактика изолированной группы никогда не будут нас характеризовать. Теперь я смогу, кроме того, душой и телом отдаться своему делу. Вся моя энергия и все мое время принадлежат ему. Я начну новую жизнь. Я намерен преодолеть все препятствия и провести все необходимые бои. Главное, что я, как никогда, ясно вижу наш путь и нашу цель. Я не теряю времени в
тюрьме: учусь, наблюдаю, анализирую, строю планы, воспитываю людей. Мне известно, где находится все лучшее на Кубе и как найти его. Начиная, я был один, теперь нас много...

19 июня 1954 года

Революция — это не возвращение к власти людей, которые морально и исторически ликвидированы, которые целиком и полностью повинны в нынешней ситуации. Хорошо запомните, что возможность нашей победы зиждется на уверенности в том, что народ окажет поддержку усилиям честных людей, с первых шагов выдвинувших революционные законы, поддержку, па которую не могут рассчитывать те, кто его обманул и предал.

Я хочу предупредить вас, чтобы вы не поддавались некоторым впечатлениям. Это очень важно. У Аурелиано сейчас нет даже самой отдаленной возможности организовать восстание, ни у Аурелиано, ни у кого другого. Тот, кто говорит обратное, беззастенчиво лжет, а обмануть можно кого угодно, но только не нас. Посему "Движение" не может связываться ни с кем, не может уделять внимания никакой повстанческой комедии, и любое решение на сей счет должно быть предварительно одобрено нами здесь. Нужна очень большая осторожность в отношении интриганов, политиканов и тех, кто играет в революцию!..
Наша задача состоит сейчас — и я хочу, чтобы вы хорошо поняли это,— не в организации революционных ячеек, чтобы иметь в своем распоряжении большее или меньшее количество людей. Это было бы пагубной ошибкой. Неотложной задачей в настоящий момент является привлечение на нашу сторону общественного мнения, пропаганда наших идей и завоевание поддержки со стороны народных масс. Наша революционная программа — самая полная, наша линия — самая ясная, наша история — самая самоотверженная. У нас есть право на доверие народа, без которого — я готов повторять это тысячу раз — невозможно осуществить революцию.
Раньше мы были безвестными пионерами этих идей, теперь же вынуждены драться за них с открытым забралом. Тактика должна быть совсем другой. Для нас не должно иметь значения, привлечь ли на 10 человек больше или меньше, когда необходимо создать условия для мобилизации в один прекрасный день десятков тысяч людей. Я имею основание знать о том, что для этого необходимо, поскольку на мне лежала огромная задача найти их и организовать, борясь против миллиона интриг, а интриганов и посредственностей можно победить лишь идейной твердостью, которую мы и должны насадить, чтобы люди не меняли позиции, как рубашки.
И если сейчас в наших рядах есть люди, которые ничего не хотят, кроме стрельбы, и готовы пойти на сделку даже с дьяволом, лишь бы получить оружие, они должны быть безоговорочпо исключены, равно как расстреляны те, кто в нужный час струсит (именно они, как правило, больше всего выказывают свое нетерпение сейчас). Нам нужны не гангстеры, не авантюристы, а люди, осознающие свою историческую ответственность, умеющие ждать и терпеливо работать на благо будущего родины.

<...>

Мы возлагаем надежды не на группки конспираторов-полуночпиков или запутавшихся студентов, а на парод. Давайте же как можпо скорее выйдем на улицы с нашей программой, единственной подлинно революционной программой, и нашими идеями, чтобы организовать потом великое революционное движение, которое должно стать венцом идеалов тех, кто пал!

Позднее начнется другая работа. Очень пастойчиво прошу вас беречь здоровье, потому что борьба будет длительной и тяжелой. Не нужно убиваться, нужно работать методически. Постарайтесь сократить до минимума поглощающие энергию поездки по провинциальным городам, стоящие сейчас задачи не требуют их. Тех, кто вам будет говорить, что революция произойдет в такой-то день или в такой-то месяц, посылайте к черту.
Надеюсь, что вы сумеете полностью оправдать доверие к вам и нашу веру в вас. Не забывайте, что я буду строг, критикуя так же, как делал это, когда мы собирались на 25-й улице. Новые руководители должны суметь по-настоящему занять место
тех, кто пал.


Кубинский диктатор Фулхенсио Батиста.

3 октября 1954 года

Ответственность, которая по праву и в силу революционной морали возложена в "Движении" на нас, находящихся в заключении, в настоящее время лишена всякого смысла. Признание того, что по историческим причинам высшее руководство находится здесь, абсолютно потеряло свою эффективность. Причины к тому различны. Главная из них — жесткие тюремные меры и почти полная изоляция, в которую мы поставлены. Однако отчасти причина кроется и в той незавидной роли, которую играют члены нашего "Движения" на воле. В известной степени она обусловлена непреодолимыми обстоятельствами, но это ни в коей мере не исключает довольно большой личной вины.
Что касается меня, то я с непоколебимым терпением и несмотря на огромные препятствия, устремив взор в более или менее далекое будущее и с полной верой в успех стремился, чтобы "Движение" заняло достойное ему место. Однако за блестящими моральными победами в тяжелые дни, последовавшие за 26 июля, на протяжении всего судебного процесса, наступил длительный период инерции, бесплодности и упадка. Мы оказались совершенно не на высоте тех непомерных препятствий, которые воздвигли перед нами трусость и убогость среды и жестокие преследования со стороны наших врагов. Наши советы, инструкции и инициативы ничего не дали. Совершенно напраспо писал я страницу за страницей, указывая, что делать. Среда, порочная атмосфера страны оказались сильнее. Нельзя претендовать на то, чтобы стать обновителями общества и руководителями народа, если нет способности противостоять глупым поветриям эпохи. У меня вызывает неимоверное страдание, когда я вижу наших людей запутавшимися в той рутине и тех дорогах, с которых мы должны были бы давным-давно сойти. Они задыхаются в зловонии маразматического авантюризма, лишенного принципов и идеологии.

<...>

Мы надеялись, что вы будете расчищать путь, пока мы куем здесь образцовых революционеров путем упорной работы по их образованию и политическому воспитанию. Надеялись напрасно...
Поэтому у псевдореволюционеров нет другой заботы, кроме того, чтобы расколоть "Движение" и поделить его останки, как стервятники, потому что они — жалкие политиканы, неспособные искать и готовить людей. Они не удостаивают "Движение" уважительного отношения и стремятся лишь использовать его членов в качестве пушечного мяса. Как все было бы по-другому, будь мы на свободе! Они это знают. Или была бы совершена серьезная
глубокая революция, возглавленная "Движением 26 июля", или "Движение 26 июля" в одиночку пошло бы на революцию. Но никто не заинтересован в том, чтобы мы вышли на свободу. Если бы преступления, совершенные в Сантьяго-де-Куба, были бы достаточно полно разоблачены, если бы народ Кубы представил все величие нашего жеста, правительство было бы вынуждено открыть перед нами тюремные двери, как оно было вынуждено открыть их для Пинчо Гутьереса и вскоре откроет для заключенных по делу Кантри-клуба. У них были товарищи, которые посвятили свою энергию и ум борьбе за их освобождение. И пока мы гнием в тюрьмах, а "аутентики" и ортодоксы-заговорщики (то же можно сказать и об "аутентиках", следующих за Грау) преднамеренно и подло замалчивают эти преступления, наши товарищи по штурму Монкады, забыв о павших и о своих идеалах, готовы участвовать в их балагане и служить им пушечным мясом. Нет! Нужно иметь достоинство. Нужно уметь заставить уважать себя.

Если существует действительное желание свергнуть диктатуру, то почему же не используются все средства для борьбы за то, чтобы вызволить из тюрем людей, которые могут внести решающий вклад в эту борьбу? Невозможно скрыть, что в данном случае преследуются не подлежащие разглашению цели реставрации власти или ее захвата, а мы являемся препятствием на пути этих амбиций.Вы до сих пор никак не можете понять, насколько мне горько осознавать, что наши товарищи покоятся забытыми в земле, не будучи в состоянии служить даже знаменем в бою, служить делу разоблачения тирана, который их убил. Те, кто поступает так, забывают, что своей трусостью и недальновидностью они копают могилу для многих будущих революционеров. Если в Сантьяго-де-Куба было убито 70 человек, совершено невиданное кровопускание и об этом публично еще не было сказано ни слова, в следующий раз осмелевшие палачи убьют 500 человек и, может быть, убьют еще много других из наших потерявших ориентировку товарищей.

Отсюда я не в состоянии положить конец путанице и хаосу, которые сегодня охватили "Движение". Такая задача не по силам тому, кто находится практически в изоляции. Кроме того, мне известно, что кое-кто дошел до того, что оспаривает право на высшее руководство "Движением" у общего собрания находящихся здесь заключенных и пытается придать такие организационные формы "Движению", которые свели бы на нет такое право для нашей группы, являющейся мозгом и душой "Движения". Мои инструкции, которые всегда даются с полного согласия других заключенных, не выполняются, или выполняются плохо, или полностью не признаются. В этих условиях мы не можем продолжать осуществлять руководство "Движением" отсюда. Знайте, что с этого момента такая обязанность целиком и полностью ложится на вас.

Не нужно больше устраивать дискуссии по этому вопросу. Что касается меня, то с этого момента я полностью слагаю с себя эти полномочия. И не теряйте времени, пытаясь переубедить меня. Мне не нужны ни призрачные посты, ни разговоры ради разговоров. В ваших руках жизнь всех наших товарищей и ответственность перед историей. Эту ответственность мы не можем взять на себя, не имея никакой информации и совершенно не зная, что на самом деле происходит на воле. Желаю вам осуществлять руководство достойпо и лишь прошу не забывать о памяти павших и не делать ничего, что запятнало бы ее. Когда-нибудь мы соберемся вместе, обсудим все и потребуем ответа. Если в результате этого "Движение" распадется, если многие дезертируют и покинут прекрасное знамя, под которым мы пошли на смерть ради подлинных идеалов, мы, оставшиеся здесь, все начнем сначала.
Я знаю, что некоторые критикуют меня за то, что я говорю о гражданско-революционном движении вместо того, чтобы ратовать повсюду за повстанческие планы. Пусть только эти мастера "революционных дел" не забывают, что за несколько дней до 26 июля я занимался севом риса в Пинар-дель-Рио! Или, может быть, все мы, находящиеся здесь в тюрьме, перестали быть бойцами, потому что появилась новая порода, более радикальная, чем наша?

Я очень глубоко огорчен тем, как поступили с речью. Больше я, конечно, не скажу ни слова об этом. Для чего я пошел на все жертвы и убивал себя за работой? Ведь не попусту же. Пяти месяцев оказалось недостаточно, чтобы донести ее до народа. Безразличие, проявленное в этом деле, свидетельствует о достойном сожаления невежестве в отношении того значения, которое имеют идеи в истории. Очень горько наблюдать, как рабочие просят свободы для арестованных по делу Кантри-клуба, даже не вспоминая об участниках штурма Монкады, так как не знают, что там отдали свои жизни 80 молодых кубинцев — подавляющее большинство которых были бедными рабочими,—чтобы добиться не только свободы, но и реализации самой широкой и смелой социальной программы, за какую когда-либо проливалась кубинская кровь. Товарищ Хосе Суарес сообщил мне, что, как ему сказали в тюрьме Принсипе, речь была задержана потому, что некоторые товарищи
считают нынешний момент неподходящим, чтобы выходить с ней. После того как в течение 14 месяцев все замалчивают совершенные преступления, разве не бессовестно таким поведением вносить свою лепту в это бесчестие? Разве позднее это будет нужно? Позднее нужно будет разоблачать другие преступления!
Сделайте так, чтобы речь стала как можно скорее достоянием улицы. На сей раз это всего лишь просьба. Хотя бы для того, чтобы помешать повторению в ближайшее время подобных ужасных убийств арестованных. Скрывать ее — это преступление и предательство. Если начнутся репрессии, то они прежде всего будут обращены против меня, человека, который и без того перенес и продолжает переносить многое. Если кого-нибудь и убьют в камере при первой революционной вспышке, так это буду я. И тем не менее я хочу, чтобы речь сделали достоянием улицы, не теряя ни минуты. Не заставляйте мое сердце обливаться кровью из-за бессилия! Вы более жестоки, чем те, кто держит меня здесь в заключении.

15 марта 1955 года

Быть заключенным — значит быть обреченным на вынужденное молчание. Слушать и читать, что говорится и пишется, не имея возможности высказать свое мнение. Выносить нападки трусов, которые пользуются обстоятельствами, чтобы выступать против тех, кто не может защищаться, и делать заявления, которые, будь у нас на то материальные возможности, заслуживали бы нашего немедленного ответа.
Мы знаем, что все это нужно выносить стойко, мужественно и спокойно, как горькую жертвенную чашу, которую требует любой идеал. Но бывают случаи, когда необходимо преодолеть все препятствия, ибо невозможно хранить молчание в то время, как задевается достоинство. Я пишу эти строки не в поисках аплодисментов, которые так часто излишне дарятся за видимость заслуг, за театральный жест и в которых отказывают тем, кто умеет выполнять долг просто и естественно. Я делаю это в силу чистой совести, внимания и уважения к народу, верности ему...

<...>

Какую странную линию проводит правительство в отношении нас! На публике нас называют убийцами, в узком кругу — рыцарями. На публике ожесточенно нападают на нас, а частным образом нас посещают на высоком уровне, угощают сигарой, предлагают книгу, все ведут себя очень вежливо. Несколько дней назад пришли три министра — приятные, обходительные, внимательные. Один из них говорит: "Не беспокойся, это пройдет. Я сам подкладывал много бомб и готовил покушение на Мачадо в "Кантриклаб". Я тоже был политическим заключенным".
Узурпатор проводит пресс-конференцию в Сантьяго-де-Куба и заявляет, что общественное мнение настроено не в нашу пользу. А несколько дней спустя происходит выходящий из ряда вон случай:
масса жителей Орьенте во время митинга, устроенного партией, к которой мы не принадлежим, митинга, на котором, как свидетельствуют журналисты, собралось самое большое количество людей за всю избирательную кампанию, без конца выкрикивала наши имена и требовала нашего освобождения. Великолепный ответ благородного и преданного народа, который хорошо знает историю Монкады.
Теперь наша очередь ответить столь же гражданственно на моральный
вызов, который нам бросает режим, заявляя, что амнистия будет в том случае, если заключенные и высланные нз страны изменят свою позицию, если они возьмут на себя молчаливое или открытое обязательство признать правительство.
Однажды фарисеи спросили Христа, должны ли они платить дань Цезарю. Ответ должен был поссорить его либо с Цезарем, либо с народом. Фарисеям всех времен хорошо знакома эта хитрость. Именно так пытаются сегодня дискредитировать нас в глазах народа или найти повод, чтобы оставить в тюрьме. Я совершенно не хочу доказывать режиму необходимость проведения амнистии, меня это вовсе не волнует. В чем я заинтересован, так это в том, чтобы показать фальшь его аргументации, неискренность его слов, трусливость и подлость ловушки, которую он расставляет для тех, кто находится в тюрьме за то, что боролись против него. Говорят, что они великодушны, потому что сильны. На деле же они злопамятны, потому что слабы. Говорят, что они не испытывают ненависти. Однако они обрушили ее на нас так, как это никогда еще не делалось в отношении любой группы кубинцев.
"Амнистия будет тогда, когда наступит мир". На каких моральных основаниях могут делать подобные заявления люди, которые вот уже на протяжении трех лет рекламируют, что совершили государственный переворот, чтобы дать мир республике? Значит, нет мира, следовательно, государственный переворот не принес мира, и, таким образом, правительство признает свой обман спустя три года после установления диктатуры, сознается в конечном счете в том, что на Кубе нет мира с того самого дня, когда они захватили власть.

"Лучшим доказательством отсутствия диктатуры является то, что у нас нет политических заключенных",— говорили они в течение многих месяцев. Сегодня, когда тюрьмы переполнены и громадное количество людей находится в изгнании, они не могут говорить о том, что мы живем при демократическом конституционном режиме. Собственные слова осуждают их. "Для проведения амнистии необходимо, чтобы противники режима изменили свою позицию". Другими словами, совершается
преступление против прав человека. Нас превращают в заложников. С нами поступают так же, как поступали нацисты в оккупированных странах. Поэтому мы сегодня являемся не только политическими заключенными, но и заложниками диктатуры.
Для проведения амнистии необходимо предварительное обязательство признать режим. Подлецы, предлагающие это, полагают, что за 20 месяцев изгнания или тюремного заключения на острове мы под воздействием самых жестких мер, принятых против нас, утратили стойкость. С доходных и удобных позиций в правительстве, которые им хотелось бы сохранить навечно, они имеют низость разговаривать подобным образом с теми, кто, будучи в тысячу раз честнее их, похоронены в тюремных застенках. Пишущий эти строки вот уже 16 месяцев изолирован в одиночке, но у него достаточно сил, чтобы не унизить свое достоинство. Наше заключение противоправно. Я не понимаю, почему право должно быть на стороне тех, кто напал на казармы с целью ликвидации конституционной законности, установленной народом, а не тех, кто ношел на это, чтобы заставить уважать законность. Почему право должно быть на стороне тех, кто лишил народ суверенитета и свободы, а не тех, кто вступил в бой, чтобы вернуть их народу. Почему они должны иметь право управлять республикой против народной воли, в то время как мы за свою верность принципам чахнем в тюрьме. Посмотрите на жизненный путь тех, кто правит, и вы найдете там уйму темных дел, мошенничества, нечестно нажитых состояний.

Сравните его с жизненным путем тех, кто погиб в Сантьяго-дс-Куба, и тех из нас, кто находится здесь в заключении. На нем нет ни одного пятна, ни одного бесчестного поступка. Наша личная свобода есть неотъемлемое право, принадлежащее нам как
гражданам, родившимся в стране, которая не признает никаких хозяев. Силой можно отобрать у нас это и все другие права, но никогда и никому не удастся добиться от нас, чтобы мы согласились пользоваться ими ценой недостойного компромисса. Словом, за наше освобождение мы не отдадим ни крупицы нашей чести. Именно они должны взять па себя обязательство уважать законы республики, которые бесчестно растоптаны ими. Именно они должны уважать суверенитет и волю нации, которые так скандально попраны ими 1 ноября. Именно они должны создать обстановку мира и спокойствия в стране, которую на протяжении трех лет держат в страхе и волнении. Ответственность ложится на них. Без 10 марта не было бы необходимости вступать в бой 26 июля и никто из граждан не превратился бы в политического заключенного. Мы не являемся ни профессиональными возмутителями спокойствия, пи слепыми сторонниками насилия, при условии, что наше
стремление сделать родину лучшей может осуществиться с помощью оружия убеждения и ума. Нет такого народа, который пошел бы за группой авантюристов, пытающихся ввергнуть страну в гражданскую войну там, где не царит несправедливость и мирные легальные пути открыты всем гражданам, участвующим в гражданском столкновении идей.
Мы согласны с Марти в том, что "преступником является тот, кто толкает страну к войне, которую можно избежать, но и тот, кто не идет на войну, которая неизбежна ". И кубинский народ никогда не увидит нас в роли поджигателей гражданской войны, которую можно избежать, но я повторяю, что всякий раз, когда Куба окажется в постыдном положении, как это случилось после 10 марта, преступлением явится отказ от неизбежного восстания.
Если бы мы увидели, что перемена обстоятельств и обстановка позитивных конституционных гараптий диктуют изменение тактики борьбы, мы пошли бы на это, но лишь в силу интересов и желания нации и никогда в силу трусливого и постыдного соглашения с правительством. И если от нас требуют этого компромисса как цену за предоставление свободы, мы отвечаем категорическим "нет".

Нет, мы не устали. После 20 месяцев мы стойки и непоколебимы, как и в первый день. Мы не хотим амнистии ценой бесчестия. Мы не станем к позорному столбу, поставленному бесчестными угнетателями. Лучше тысяча лет тюрьмы, чем унижение. Лучше тысяча лет тюрьмы, чем утрата достоинства. Мы делаем это заявление обдуманно, без страха и ненависти. Сейчас, когда прежде всего нужны кубинцы, готовые принести себя в жертву, чтобы спасти гражданскую совесть нашего народа, мы с удовольствием предлагаем себя. Мы молоды и не страдаем от ублюдочных амбиций. Так что пусть нас не боятся политиканы, которые но разным более или менее замаскированным дорожкам уже спешат на карнавал личных вожделений, позабыв об огромной несправедливости, от которой страдает родина. И теперь не только амнистии, но даже улучшения условий тюремного содержания, через которые режим проявляет всю свою ненависть и ярость в отношении нас, мы не будем просить. Единственное, что мы приняли бы от наших врагов с удовлетворением, как сказал однажды Антонио Масео, так это окровавленный эшафот, на который другие наши товарищи, более счастливые, чем мы,
сумели взойти с высоко поднятой головой и спокойной совестью человека, приносящего себя в жертву снятому и справедливому делу родины.
В ответ на позорное соглашательство мы сегодня, 77 лет спустя после героического протеста Бронзового Титана, провозглашаем себя его духовпыми сыновьями.

2 мая 1955 года

...Что касается материальных удобств, то, если бы не необходимость жить при минимальном материальном благополучии, иоверь мне, я был бы счастлив, имея пристанище в коммунальной квартире и ложась спать на кушетку с ящиком для хранения постельного белья. Мне достаточно одного блюда из маланги или картошки, которые я нахожу столь же изысканными, как манна небесная. Несмотря на всю дороговизну жизни, я могу роскошно жить на 40 разумно использованных сентаво в день. Это никакое не преувеличение, я говорю откровенно. От меня будет меньше проку, если я стану привыкать к необходимости иметь больше для жизни, если забуду о том, что можно быть лишенным всего и не чувствовать себя несчастным. Именно так научился я жить, и это делает из меня грозного, страстного, закаленного самопожертвованием идейного борца. Я смогу вести пропаганду собственным примером, что красноречивее всяких слов. Насколько меньше будут связывать меня нужды материальной жизни, настолько независимее и полезнее я буду.

Зачем я должен идти на жертвы, чтобы купить гуайяберу, брюки и все такое прочее? Я выйду отсюда в своем поношенном шерстяном костюме, хотя сейчас и разгар лета. Разве я не возвратил другой костюм, который мне не по карману и в котором у меня никогда не было нужды? Не думай, что я эксцентрик или стал таковым, просто нужно по одежке протягивать ножки — я бедняк, у меня ничего нет, я ни разу не украл ни одного сентаво, ни у кого не попрошайничал, а своей карьерой пожертвовал ради нашего дела. Ради чего я должен носить гуайяберы из тонкой хлопчатки, будто я богач, или чиновник, или казнокрад?
Если сейчас у меня совсем нет заработка и, чтобы иметь что-нибудь, кто-то должен дать мне это, я не могу, не должен и не соглашусь быть хоть в какой-то мере нахлебником у кого бы то ни было. С того момента, как я оказался здесь, самые большие мои усилия были направлены на то, чтобы дать понять, и я, не уставая, делал это, что мне совершенно ничего не нужно. Мне необходимы лишь книги, а книги я рассматриваю как духовные ценности. Словом, я не могу не беспокоиться по поводу всех затрат, которые делаются в связи с нашим выходом из тюрьмы. И даже те, которые совершенно необходимы, очень беспокоят меня, потому что мне до сих пор не пришло в голову спросить, как ты выходишь из положения. Это не недовольство, а горечь от всего этого. Вы не можете чувствовать себя спокойно, пока так или иначе не покажете свою любовь и заботу в отношении меня.
Я крепок как дуб, безразличен к лишениям, мои нужды не стоят тех жертв, которые вы приносите и за которые я искренпе выговариваю вам. Что за нужда каждый раз доказывать любовь, о которой я и так очень хорошо знаю? И не
на словах. Это реальность, в которой нужно отдавать себе отчет.Меня очень трогает стремление доставить мне как можно больше маленьких радостей. Но ведь это прекрасно можно сделать и без материальных жертв!
Хочешь пример? Увидеть мои книги в полном порядке по прибытии доставило бы мне удовольствие и радость, сделало бы меня более счастливым, чем что-либо еще, и в то же время не вызывало бы печаль, недовольство и горечь. Я не имею права на слабости. Какими бы маленькими они ни были сегодня,завтра от меня уже ничего нельзя было бы ждать...

* * *


Примерно через 2 года, Фидель Кастро и небольшая группа его соратников высадилась с маленькой яхты "Гранма" на Кубе, чтобы изменить историю.

Так этот человек начинал, а сегодня он ушел и весь мир провожает его в вечность. Кто искренне, кто лицемерно, кто шипя ему вслед.
Кастро выковал себя как человека, изменил себя, изменил Кубу, изменил мир.Очень немногим людям удается справиться даже с первой задачей. Кастро же смог достичь успеха в тех задачах, которые он планировал, когда вокруг него была лишь горстка единомышленников и когда его мятежный дух был скован тюремными стенами. В этом его подлинное историческое величие.

Спи спокойно Фидель и Спасибо за Все!

Оригинал у colonelcassad