- Доктор, а если у меня начнется кровотечение, то что?
- Ну, если через пару часов артериальное не остановим, то вы сразу скажите, какое дерево вам по душе – сосна или осина? Родителям передам, обещаю.
- Хрусталь Baccarat и семь богатырей, понятно?
С момента как я переступила порог палаты больницы номер двенадцать, врачебный юморок, привычный для меня с детства, казался чудовищным. Я рыдала сутками: три укола в день, литр крови из вены и бессонница, непобедимая даже фенозепамом. Мне было себя жалко, мне было себя страшно, мне было себя одиноко. В мучительные часы ожидания прихода близких, я ходила хвостиком за заведующим лор отделением - копией Хью Лори, за своим врачом, который мужественно отдал плечо своего белоснежного халата под мои слезные водопады. Единственное, что меня волновало – это наркоз: когда же я проснусь? Тысячу и один раз врачи терпеливо меня заверили, а один из них даже поклялся Гиппократом, что очнусь я уже в палате, как будто ничего и не было. В день операции я держала себя в руках настолько, насколько могла. Я же, черт возьми, парашютистка во втором поколении: сигануть с четырех тысяч километров – да не вопрос! Но весь запас храбрости пропал ровно в ту секунду, когда в палату принесли мою окровавленную соседку – вся спина, лицо, живот, простыни были ярко-красного цвета, как в фильме «Пила», где кровавого ревизита не жалеют. Не обремененная тактом (да и интеллектом, пожалуй, тоже) медсестра, крикнула мне, чтобы я не смотрела. Ага, ну да, а что такого, действительно?
Дальше хуже: в операционной у меня начала дрожать челюсть и все конечности сразу. Последнее, что я помню – это диалог между мной и анастезиологом: - Ты где так загорела? – На Барба.… Все на этом моменте я улетела куда-то очень далеко, там было тихо, хорошо и очень красиво: разноцветное небо, которое можно заглатывать ртом, причудливые облака, машущие пушистыми воздушными лапами. А потом я резко открываю глаза и понимаю, что не могу дышать – надо мной четыре врача. Слабо слышу, что они говорят, ой, а она проснулась. Дальше – кровь, боль, ужас и слезы в ушах. Единственное, что я смогла прошевелить губами это слово «рука». Сложно представить, как в этот момент тебе хочется, чтобы кто-то тебя взял за руку. Доктор понял. Спутанное сознание влияет на физику так: все пять часов, пока наши руки были сцеплены (мертвая хватка с моей стороны, разумеется), я в голове пережила настоящий роман с ним. На следующий день он показал мне последствия – его правая рука вся в синяках и ногтевых отпечатках. Было стыдно, но любовь прошла – как ей и свойственно, не без шрамов. То, что было дальше, писать мне не хочется – подробности ужасов останутся при мне. Кажется, что после подобного, я могу снимать фильмы в духе Тарантино – кровища фонтаном и вечная издевка над смертью.
Удивительно, что я поняла. Когда ты испытываешь очень сильный страх и боль, то ты всегда будешь одинок в этот момент. Только ты и эти ощущения. И неважно, сколько людей стоит вокруг. Я стала старше на жизнь, безусловно.
Ну и о моей вменяемости: через неделю после операции я сидела в самолете в Токио. Летать нельзя было еще месяц из-за опасности кровотечения, но насмотревшись видео на youtube, я поняла, что могу справиться и сама. А если нет – то почему бы не посадить самолет где-нибудь на Сахалине? Там я еще не была.

О Токио, прекрасном, Прохорове, взбитых сливках, счастье, Микки Маусе и человеческом мудизме в следующий раз.
Фото пугающее, а что делать. Ну не красавица я, да…)

Posted via LiveJournal app for iPhone.

http://j-u-n-i.livejournal.com/92317.html