Никлас Луман. Введение в системную теорию (Под редакцией Дирка Веккера). Пер. с нем./ К. Тимофеева. М.: Издательство "Логос". 2007

Можно посмотреть, как сложно возникает это понятие и какими построениями окружено у Лумана представление о наблюдателе.

Итак, сначала об исходных положениях. Одно из направлений развития было связано с метафорой или моделями, работавшими с понятием равновесия. Сначала они имели математическое основание, поскольку пытались работать с математическим функциями, однако эта метафорика интересна и сама по себе, являясь, кстати, одним из самых древних источников системного мышления, который использовался задолго до того, как слово «система» приобрело некоторую значимость, и. разумеется, задолго до того, как вообще можно было говорить о «системной теории» в прямом смысле слова. Я не знаю точно, когда это началось, но в XVII в. метафора равновесия уже используется как понятная и само собой разумеющаяся применительно к идее «торгового баланса», а на рубеже XVII-ro и XVIfl-ro веков стимулирует представление о международном, в частности европейском равновесии наций (или политических факторов), а кроме того, в относительно неопределенном значении используется в более общем контексте.
Оглянувшись на это направление развития, можно сказать, что для него характерно одно различение, а именно различение между стабильным состоянием и его нарушением. Обычно акцент делается на стабильность. Равновесие представляется стабильным. лишь время от времени реагирующим на нарушения, причем таким образом, что либо восстанавливается прежнее равновесие, либо достигается новое состояние равновесия. Метафора предполагает определенные механизмы, определенные имплементации, определенную инфраструктуру, которые в совокупности должны обеспечивать поддержание равновесия. В связи с этим доминирует представление, что теории равнове¬сия - это теории стабильности. Однако если посмотреть повнимательнее. а соответствующие указания обнаруживаются уже в XVII в.. то это положение покажется спорным. Если ориентироваться на образ весов в состоянии равновесия, то сразу становится ясно, что это равновесие чрезвычайно легко нарушить. Нужно лишь слегка увеличить вес содержимого одной чаши, и вот уже равновесие нарушено.
Следовательно, идею равновесия можно рассматривать как теорию, которая определяет чувствительность системы к нару¬шениям, а также определяет наиболее уязвимые места - и тогда ясно, что нужно делать, если хочешь нарушить равновесие. В одном аспекте, который будет неоднократно упомянут по ходу нашего курса, данная теория является не столько теорией желаемого состояния или определенного рода объектов, сколько теорией специфического различения. Понятие равновесия заключает в себе теорию, которая стремится понять, каким образом можно регулировать отношение стабильности и нарушения. Наверное, можно даже сказать (хотя в таком виде этот гезис не встречается в литературе), что она хочет понять, как можно усилить соотношение нарушения и стабильности, так чтобы система, несмотря на высокую уязвимость, все-таки была стабильной. Если спроецировать эту теорию на математику, то ее интерес будет направлен на вопрос о том, по каким математическим уравнениям можно вычислить подобное соотношение. И тем не менее, хотя этот момент нарушения всегда учитывался и в традиционном, и в более современном применении теорий равновесия, основной акцент явно делался на стабильность, как если бы поддержание системы в стабильном состоянии было ценным само по себе, а механизмы, гарантировавшие равновесие, должны были заботиться о том, чтобы поддерживать систему в этом состоянии. Это касается, прежде всего, экономической теории, идеи экономического равновесия, сбалансированности различных экономических факторов. Здесь же зародилось сомнение, можно ли вообще говорить о равновесии как о стабильном состоянии, если при этом учитывать также реальность, а не только математические функции, т.е. если представить себе, как могут быть стабильными реальные системы, в частности экономические и в том числе производственные системы.
С этого же начались размышления о том, не является ли как раз наоборот неравновесие условием стабильности. Согласно этому воззрению, экономическая система может быть стабильной только в двух случаях: если она производит слишком много товаров, чтобы ей было что предложить всякий раз, когда на рынке возникает спрос на тот или иной товар, и, наоборот, если она порождает излишне много покупателей и мало товаров, чтобы всегда находились покупатели, которые покупали бы эти товары, когда их избыточно много. Такую концепцию антиравновесия разработал венгерский экономист Янош Корнай . Очевидно, что здесь схематично представлены западная и восточная экономики в период противостояния капиталистической и социалистической систем. Итак: или должен поддерживаться дефицит товаров, а покупатели (спрос) должны быть в избытке, и тогда это социалистическая система; или, наоборот, при недостатке покупателей должен существовать избыток товаров, и тогда это капиталистическая система. В любом случае мы здесь имеем дело с одной из версий теории неравновесия, которая отличается от классической и неоклассической экономики тем, что переносит стабильность с равновесия на неравновесие.
В любом случае модель равновесия лежит в основе одного из путей развития в направлении к разработке общей системной теории. Правда, в 1950-е гг. она не была новым открытием, а скорее лишь вариантом, к которому при необходимости можно было обратиться. Новыми были два других круга проблем, кото¬рые еще сильнее, чем теория равновесия, повлияли па дальней¬шее развитие системной теории. Новым был в первую очередь вопрос, происходящий из области термодинамики: как вообще возможно сохранение систем, если приходится исходить из того, что физическое устройство, по крайней мере, физическое устройство закрытых систем, имеет тенденцию порождать энтропию, т.е. стирать все различения, приводить к состоянию вне различений или, если говорить языком физики, к состоянию, в котором больше нет полезной энергии - энергии, которая может создавать какие-то различения? Если это общий физический за¬кон, то как вообще можно объяснить факты физического, химического, биологического, социального мира? Как объяснить существование порядка и тот факт; что если взять период, ограниченный несколькими миллиардами лег, не видно никаких проявлений этой тенденции к энтропии? Другими словами, как объяснить негэнтропию, понимаемую как отклонение от состояния энтропии, если физические законы как таковые неизбежно указывают на энтропию? При такой постановке вопроса имелось в виду, что законы энтропии предполагают закрытую систему, и, например, мир представляли в виде закрытой системы, в которую ничего не попадает извне и из которой ничто не может выйти наружу.

Речь здесь идет о том (чуть позже я объясню это более подробно), чтобы рассматривать закрытость, оперативную рекурсивность, самореферепцию и циркулярность как условия открытости, т.е. задавать более конкретный вопрос: как система ссылается на саму себя? Как она может различать саму себя и окружающий мир, гак чтобы посредством этого различения ее собственные операции могли соединяться друг с другом?
Итак, из одного вопроса, что такое открытая система, получилось два вопроса. Это, во-первых, вопрос о том, как производится и воспроизводится различие между системой и окружаю¬щим миром, и, во-вторых, вопрос о том, какой тип операции де¬лает это и каким образом эти операции могут быть объединены в сеть внутри системы. Как тип оперирования может, находясь внутри системы, определять, что некоторые операции относятся к системе, а другие - нет? В конце 1960-х гг. этот вопрос стал значимым, например, для иммунологии - теории иммунной системы.
Вопрос о том, как система распознает, что та или иная операция относится к системе, а не к окружающему миру, указывает на еще одно критическое замечание, которое тоже послужило отправной точкой для дальнейшего развития. Речь идет о наблюдении или об умении различать. Вопрос в том, следует ли в целом или, по крайней мере, для определенных систем предполагать, что они имеют в своем распоряжении операции, которые могут наблюдать - если понимать наблюдение в самом общем смысле как умение различать. Нужно ли предполагать наличие у системы способности наблюдения, и какого рода операции выполняют эту функцию в системе? В непосредственной связи с этими вопросами возник другой вопрос: могут ли внутри системы, в результате процессов дифференциации, появиться наблюдатели, которые наблюдают саму систему, которые еще раз проводят границу внутри системы и MOIYR провести различие между собой и тем, что они наблюдают, т.е. системой. Например, нервная система, по-видимому, может проводить различие между собой и организмом, который она наблюдает. Существуют ли более крупные системы, которые в ходе дифференциации выделяют внутри себя функцию наблюдения, чтобы повысить свои способности в отношениях с окружающим ми¬ром? Сеть ли биологическая, психологическая, социологическая реализация таких систем? Каким был бы, например, наблюдатель социальной системы, если подразумевается не только JQ что каждая отдельная операция, каждое от дельное действие, каждая коммуникация должна знать, «по она делает, т.е. должна актуализировать свою когнитивную способность, но если, кроме того, представить себе, что есть особые рефлексивные инстанции, рефлектирующие единицы, которые, будучи частью системы, обладают большей способностью рефлексии, чем система в целом? Такова новая постановка вопросов. И свои последующие рассуждения, а также использование системной теории для социологических целей я постараюсь основывать на теоретических концепциях этого типа.
Однако сначала, наверное, имеет смысл еще раз обратиться к развитию системной теории в 1950-1960-е гг., чтобы посмот¬реть, как эту проблему решила бы теория наблюдателя. Мне кажется, что тогда в ученом или в пауке видели внешнего на¬блюдателя, обладающего когнитивной способностью, некого субъекта или некий научно-исследовательский контекст вне систем, которые он рассматривает. Наука была феноменом, рас¬положенным где-то за пределами систем, так сказать, субъек¬том по преимуществу, который сам должен был решать, какие аспекты реальности он будет рассматривать как систему, а ка¬кие - нет. Это можно увидеть на примере столь важного пре¬жде различения между «аналитическим» и «конкретным» понятиями системы. «Аналитической» является такая системная теория, которая позволяет самому системному теоретику как внешнему наблюдателю решать, что он считает системой, а что - окружающим миром. Он решает, какие аспекты реальности он объединит в систему, а какие аспекты исключит, или, другими словами, где он проведет границы системы. И наоборот, «конкретной» системная теория считалась в том случае, если она исходила из того, что системы формируются в самой реальности, а системный теоретик должен описать эти системы такими, какие они есть.
За этим различением стоят эпистемологические опции. Всякая теория познания, имеющая трансцендентально-теоретическую основу, т.е. предполагающая, что любое познание фильтруется и определяется понятиями познающего субъекта, автоматически «скатывается» к опции «Аналитическая системная теория». Так думают те, кто уже изучал эпистемологию и методологию науки; они знают, что все, что мы видим, определяется в том числе точкой зрения наблюдателя, и поэтому не склонны верить в то, что нечто подобное системам существует в реальности до того, как их наблюдают, и трактуют понятие системы как конструкт системного теоретика. С другой стороны, в повседневной научной практике эпистемологическая рефлексия такого рода встречается нечасто. Обычно ученый исходит из того, что то, что он исследует, существует и тогда, когда он это не исследует. Например, политическая система, организм или нервная система, согласно этому представлению, существуют и обладают свойствами, которые позволяют назвать их система¬ми, еще до того, как начинается исследование, и они продолжают существовать после того, как исследование завершено.

За этим различением стоят эпистемологические опции. Всякая теория познания, имеющая трансцендентально-теоретическую основу, т.е. предполагающая, что любое познание фильтруется и определяется понятиями познающего субъекта, автоматически «скатывается» к опции «Аналитическая системная теория». Так думают те, кто уже изучал эпистемологию и методологию науки; они знают, что все, что мы видим, определяется в том числе точкой зрения наблюдателя, и поэтому не склонны верить в то, что нечто подобное системам существует в реальности до того, как их наблюдают, и трактуют понятие системы как конструкт системного теоретика. С другой стороны, в повседневной научной практике эпистемологическая рефлексия такого рода встречается нечасто. Обычно ученый исходит из того, что то, что он исследует, существует и тогда, когда он это не исследует. Например, политическая система, организм или нервная система, согласно этому представлению, существуют и обладают свойствами, которые позволяют назвать их система¬ми, еще до того, как начинается исследование, и они продолжа¬ют существовать после того, как исследование завершено.
Между этими двумя вариантами теорий наблюдателя сложно сделать выбор, поскольку оба они в равной степени предполагают, что наблюдатель находится вне системы, Против аналитической теории можно возразить, что нельзя просто так предо¬ставить аналитику свободу самому решать, какие элементы он объединит в понятии системы. В утверждении, что все стаканы с белым вином образуют одну систему, а стаканы с красным вином - другую, мало смысла. Для этих целей достаточно концепций, основанных на теории множеств. По-видимому, не так много смысла и в утверждении, что все женщины - это одна система, а все мужчины - это другая система, или что все дети, вероятно, образуют третью систему. Системная теория должна задавать ограничения, критерии, должна указывать, при каких условиях реальность должна называться системой. Но если кто-нибудь спросит об этих критериях, он сразу же столкнется с проблемой, поскольку выбор этих критериев оправдывается целями познания. Нужно пытаться вступить в контакт с реальностью. По крайней мере, гак это выглядит, если вводить наблюдателя как некое внешнее существо. Аналогичным образом теорию конкретных систем можно критиковать в связи с тем. что она не отдает себе должного отчета в том. как сильно ее собственное видение влияет на само явление, которое она описывает как конкретное, существующее, данное в действительности. На этом уровне спор между аналитической и конкретной системными теориями кажется неразрешимым. Вопрос в том, не лежит ли в их основе какая-то об]пая ошибка, что означало бы, что и в том, и в другом случае необходима некоторая корректировка.
Я хотел бы объяснить эту необходимость в корректировке или эту ошибку в двух аспектах. Первый касается вопроса, можно ли исходить из того, что есть некий внешний наблюдатель, если мы говорим о физических, химических, биологических, психических, когнитивных или социальных системах. Не является ли этот наблюдатель изначально физически, химически, биологически и т.д. обусловленным существом? Существует ли он вообще как внеземной, трансцендентный субъект? Или скорее следовало бы предположить, что он участвует в мире, который он наблюдает, во всех его существенных аспектах? Он должен функционировать физически, жить, иметь когнитивный аппарат, память и так далее, должен принимать участие в науке, в обществе, коммуницировать, подчиняться или каким-то об¬разом приспосабливаться к характерным особенностям СМИ, прессы, издательств и так далее. Поэтому первый вопрос, который интересует прежде всего социологов, звучит так: есть ли разница между объектом и субъектом, между предметом наблюдения и наблюдателем, что не была бы уже изначально задана их общей оперативной основой? Или, другими словами, может быть, сам наблюдатель только и устанавливает эту разницу между наблюдателем и объектом наблюдения? Или, другими словами, может быть, следовало бы задаться вопросом, как мир делает так, что он может наблюдать сам себя, что он сам распадается в различие наблюдателя и наблюдаемое?
Задавая такого рода вопросы, мы снова приходим к послед¬ним тенденциям развития системной теории, к тем разработкам в области физики, которые были сделаны после того, как ученые поняли, что любое наблюдение физических явлений по физическим причинам изменяет эти явления и что наблюдатель, если он вообще хочет иметь возможность наблюдать, должен функционировать в физическом смысле и как человек, и как инструмент. Мы неизбежно приходим к тому, что по это¬му поводу сказали бы в биологической эпистемологии: что когнитивный аппарат должен быть, во-первых, обеспечен фактом существования живых организмов, что затем уже жизнь должна порождать своего рода когницию окружающего мира и что все явления, которые мы в качестве живых существ когнитивно познаем, обусловлены в том числе тем фактом, что мы живем.

Второй вопрос, напрямую связанный с первым, касается не¬посредственно системной теории: как представить себе наблюдение, если не рассматривать самого наблюдателя как систему? Как осуществится некий когнитивный контекст, некая память, некое ограничение перспектив, ограниченный интерес, ограниченная способность присоединения последующих когнитивных операций, если не мыслить самого наблюдателя как систему? Например, с психологической точки зрения обоснован вопрос, почему субъект не должен быть системой или, другими слова¬ми, как можно мыслить субъект, не имея перед глазами систематичность его операций. Классический трансцендентально-теоретический ответ гласит, что нужно различать между данными a priori условиями опыта, которые одинаковы у всех субъектов, и эмпирической реализацией, которая различна у разных субъектов. Но это не освобождает нас от вопроса, как эмпирически реализованный индивидуальный объект сам отмежевывается от своих наблюдений. И также не освобождает нас от сомнений насчет того, можно ли вообще дедуктивным способом вывести из трансцендентально-теоретических априори то. что наблюдается в каждом конкретном случае.
Это тем более верно, когда в качестве наблюдателя мыслится наука. Как можно думать, что наука может наблюдать, сама не будучи системой, системой с разветвленной сетью коммуникаций, системой с определенными институциональными регуляторами, системой с определенными ценностными предпочтениями, системой с индивидуальными карьерами, системой с социальной зависимостью? Нет необходимости более подробно объяснять это в аудитории, состоящей преимущественно из социологов. Но если это так, если наблюдатель сам всегда является системой, то все то, что он приписывает системе - не только понятийный аппарат, но и эмпирические результаты его исследований - вынуждает его па этом основании делать выводы о себе самом. Он никак не может действовать чисто аналитически, если он сам всегда должен быть конкретной системой, что¬бы иметь возможность действовать таким образом. Различие между анапитически м и конкретным понятиями системы в определенной степени стирается или даже полностью снимается, если помнить об этом принуждении к автологическим выводам - «автологическим» в том смысле, что в отношении меня само¬го верно то, что верно в отношении моего объекта.

Другим ученым, который время от времени принимал участие в исследованиях Лаборатории, был Умберто Матурана . Он хотел создать такую биологическую теорию, которая бы поместила цикличность воспроизводства жизни в центр эпистемологической, т.е. когнитивной теории. Ключевое слово здесь - это «аутопойесис», что означает самовоспроизводство жизни с помощью элементов, произведенных в самой живой системе. Я еще вернусь к этой мысли, чтобы рассмотреть ее более подробно. Пока же речь идет лишь о том, чтобы описать те области взаимодействия, которые привели к очень плодотворному даль¬нейшему развитию.
И, наконец, следует упомянуть Джорджа Спенсера Брауна . Насколько я знаю, он никогда не был членом этой исследовательской команды, но он был тем, чья принципиально важная книга «Законы форм» (Laws of Form) 1969 г. была сразу же высоко оценена Хайнцем фон Фёрстером, о чем он и написал в своей комплиментарной рецензии". И. вне всякого сомнения, именно он оказал решающее влияние на то, что системная теория сконцентрировалась на теории наблюдающих систем. Это связано прежде всего с тем, что он предложил математическую теорию исчисления форм, которая основывается на понятии различения.

Я полагаю, что таким образом можно убедительно показать также и при более подробном и обстоятельном рассмотрении, что в социальную систему, которая работает с этой операцией «коммуникация», всегда уже встроено «reentry» и по-другому она вообще не могла бы функционировать. Внутренняя референция. самореференция и внешняя референция всегда происходят более или менее одновременно. Иначе говоря, система может в любой момент перейти с одной стороны на другую, но всегда только посредством внутренних операций. Этим объясняется различение между тем, что наблюдатель видит в качестве окружающего мира, и тем. с чем сама система обращается как с окружающим миром, совершая колебания между самореференцией и внешней референцией и выбирая на определенное время основные задачи в том или другом направлении, но при этом оставляя за собой возможность пересмотреть и изменить направление. Это также означает, что в зависимости от того, имеется ли и виду система, для которой нечто является окружающим миром (т.е. подразумевается внешняя референция определенной системы), или исходной точкой является внешний наблюдатель, для которого и система, и ее среда являются окружающим миром - в зависимости от этого мы имеем дело с тем или иным окружающим миром. Вполне вероятно, что внешний наблюдатель может видеть гораздо больше или нечто совершенно иное, чем то, что доступно самой системе. Кстати, биолог Якоб фон Икскюль в своей области знания довольно рано пришел к пониманию того, что окружающий мир среда для животного - это не то, что мы бы описали как среду (Milieu) или окружение (Umgebung). Мы видим больше или, возможно, меньше, или что-то другое, нежели может воспринять и об¬работать животное. Таким образом, следует различать эти два понятия окружающего мира.

Сознание также является закрытой системой, но его своеобразие, если использовать очень формальное описание, заключается, по-видимому, в переходе от чисто оперативной закрытости электро¬физического языка нейрофизиологического аппарата к различию самореференции и внешней референции, так что само это центральное различие и конституирует сознание, разумеется, на основе нейрофизиологических коррелятов. Я не утверждаю, что сознание - это что-то такое, для чего уже не нужен мозг, но интересно то, что, возможно, мы имеем дело не просто с новой ступенью рефлексии, как это часто представляют, с научением научению или сопряжением сопряжения или с чем-то подобным, а с введением решающего различия.

В системной теории все не так просто. Прежде всего, там сказали бы, что есть различение между системой и окружаю¬щим миром. Это различение есть различие, которое конституи¬рует систему. Но тогда сразу же возникает вопрос, кто проводит это различение. Ответ па этот вопрос подводит нас к теме это¬го часа, а именно к теме оперативной закрытости. Различение системы и окружающего мира создастся самой системой. Это не исключает возможности того, что кто-то другой наблюдает это различение, т.е. наблюдает, что система существует в среде. То, что важно для пас в связи с тезисом оперативной закрытости, так это то, что система посредством собственных операций проводит границу, отличает себя от окружающего мира и только затем и только так ее можно наблюдать как систему. Это происходит всякий раз особым образом, не как попало, а таким способом, который мы можем более точно охарактеризовать понятием операции или операционального. Это тот способ, которым система создает сама себя посредством присущих именно ей операций.

В терминологии Джорджа Спенсера Брауна мы бы сказали, что система всегда оперирует на внутренней стороне формы, т.е. в себе самой, а не на ее внешней стороне. Однако оперирование на внутренней стороне, в системе, а не в окружающем мире, уже предполагает, что есть этот окружающий мир, внешняя сторона. Нел и сформулировать это и роще, то это по¬кажется тривиальным, потому что, наверное, сразу становится очевидно, что система не может оперировать во внешней среде, что операции, таким образом, всегда протекают внутри системы. Если бы операции системы протекали в окружающем мире, то это лишило бы смысла различение между системой и окружающим миром.

Это становится менее тривиальным и даже более того, способно удивить, если задуматься, например, над следствием этого тезиса: система не может использовать свои собственные операции для тога, чтобы установить связь с окружающим миром. Именно это утверждается в тезисе об оперативной или операциональной закрытости. Операции от начала до конца или в значении событий всегда возможны только в системе, и они не MoiyT быть использованы для того, чтобы как-то проникнут ь в окружающий мир, гак как тогда, когда граница уже пересечена, они должны были бы стать чем-то другим, нежели системными операциями. Это повлияло первую очередь на теорию познания. Заостряя формулировку, можно сказать, что познание воз¬можно только потому, что не существует никаких отношений, никаких оперативных связей с окружающим миром. Об этом можно поразмышлять. Познание возможно не только вопреки, но именно потому, что система является оперативно закрытой. Она не может проникнуть в окружающий мир с помощью своих познающих операций, а должна все время искать возможности подсоединения, продолжения, следующие знания, отсылки к памяти и гак далее внутри системы.

Тезис гласит, что системы являются операционально за¬крытыми. Они целиком и полностью основаны на внутренних операциях. В этой связи можно было бы предположить, что происходит возврат к старой теории закрытых систем и, сле¬довательно, к проблеме энтропии, однако это не так. Дело в том, что внутри теории операциональной закрытости теперь нужно различать между операцией и каузальностью. Вели мы хотим описать систему, описание операций должно быть очень специфическим. Есть разница, идет ли речь о биохимической структуре, которая позволяет клетке жить, о коммуникативной цепочке операций с использованием языка или об операци¬ях сознания, которые в данный момент владеют вниманием и от биохимии жизни отличаются так же, как от коммуникации. Специфическую характеристику операциям следует давать та¬ким образом, чтобы одновременно определялось типическое в системе, о которой идет речь. В нашем случае это типическое живых, сознательных или социальных систем. Пока это никак не связано с каузальностью. Каузальность, согласно этой вер¬сии системной теории, - это дело наблюдателя.
Каузальность есть суждение, наблюдение наблюдателя, сопряжение причин и следствий, в зависимости от того, как наблюдатель выстраивает свои интересы, какие следствия и причины он считает важными, а какие нет. Каузальность - это селективное высказывание: определенные причины представ¬ляют интерес, потому что существует неуверенность относи¬тельно следствий. Или же потому, что хотят добиться опреде¬ленных следствий и с этих позиций спрашивают, какие причи¬ны их вызывают. Формально каузальность - это схема наблю¬дения мира. Для всех причин можно было бы до бесконечности искать другие причины, и в отношении всех следствий можно было бы до бесконечности переходить к другим следствиям, к побочным эффектам, к непреднамеренным следствиям и так далее. Но у всего этого есть естественные границы. Мы не можем каузально расчленить весь мир. Это превысило бы информационные мощности любой наблюдающей системы. Поэтому каузальность всегда селективна, и ее всегда можно отнести на счет какого-то конкретного наблюдателя с определенными интересами, определенными структурами и определенными мощностями по обработке информации. Это верно уже ввиду бесконечности последовательно выявляемых каузальностей, которые оказывают влияние на рассматриваемый результат.

Но это верно также потому, что есть еще не совсем обычные каузальные атрибуции, например, каузальность отрицательных фактов: «Вчера вечером передняя дверь моего автомобиля не от¬крылась. Я должен буду отвезти машину в автосервис, если такое еще раз повториться. Тогда надо будет отремонтировать дверь или перенести руль на другую сторону». Отрицательный факт становится причиной определенного действия. Дверь не открылась. Структурные атрибуции - это еще один аналогичный случай непривычной каузальной атрибуции, например, когда капиталистическое общество объявляется причиной определенных следствий в силу определенных структур монетаризации труда и так далее. Т.е. бывают и другие случаи, кроме бесконечности причин и следствия. Бывает еще - по крайней мере, применительно к системам, которые имеют возможность следить за этим - каузальность бездействия и структурная каузальность.

И снова мы должны наблюдать наблюдателя, если мы хотим знать, о какой каузальной атрибуции идет речь, какие последствия и какие причины объединены в этой атрибуции. Об этом есть множество исследований . Результаты этих атрибуционных исследований вынуждают нас соотносить понятие каузальности с наблюдателем или с атрибутивными привычками. Это как бы другая сторона необходимости проводить различение между операцией, конституирующей и воспроизводящей систему, с одной стороны, и каузальными высказываниями, с другой стороны. И, разумеется, наблюдатели, применяющие каузальные схему, тоже, в свою очередь, должны функционировать как системы. Они, например, должны жить в соответствии с требованиями каузальною декодирования системы по отношению к окружающему миру, иметь сознание или коммуницировать. Это различение каузальности и операции не дает нам скатиться к старой теории закрытых систем, поскольку те системы мыслились как каузально закрытые.

Память не является хранимым прошлым. Прошлое про¬шло и никогда не сможет стать снова нынешним. Память - это своего рода проверка на консистентность, причем обычно нет нужды вспоминать, когда было выучено или не выучено что-то конкретное. Если я сейчас говорю по-немецки, мне не нужно знать, когда я выучил этот язык и как это вообще произошло или когда я впервые употребил или прочитал какое-то конкретное слово, например, «аутопойесис». Определяющим для того, чего хотят достичь в будущем в контексте ожиданий, антиципации, целсполаганий и тому подобного, является нынешняя возможность актуализации, если хотите, нынешняя проверка спектра применения структур. В этом смысле это совершенно прагматичный подход. Существует связь между теорией памяти, с одной стороны, и прагматичной ориентацией на будущее, с другой стороны. Эта связь всегда довольно тесная, так что, наверное, можно сказать, что память есть не что иное, как текущая проверка консистентности различной информации в свете определенных ожиданий, будь то желание чего-то достичь, страх перед чем-то или восприятие наступления чего-то и желание отреагировать на это. Здесь мы видим не теорию памяти, отличную от той, которая предусматривает некое подобие хранилища. Нейрофизиология, по-видимому, подтверждает нашу точку зрения . Ведь в нервной системе тоже нет никакого прошлого, которое бы хранилось в определенных нервных клетках, но есть cross-checking, проверка разных накопленных привычек по определенным поводам в определенные моменты времени.

Поэтому рекомендуется за основу определения структур брать понятие ожидания. Структуры - это ожидания в отношении способности операций подсоединять последующие операции. будь то просто переживание или действие, причем ожидание в таком смысле, который необязательно является субъективным. Критики этого понятия ожидания как раз упрекают его в субъективизации представления о структурах. Однако традиция такой.) понимания ожидания гораздо старше и необязательно связана с психическими структурами. В 1930-х гг. понятие ожидания было введено в психологии для усложнения жестких взаимозависимостей Input - Output или негибких моделей «стимул - реакция», чтобы можно было, в частности, представить, что стимул и реакция не находятся в жесткой взаимозависимости, а могут контролироваться ожиданиями системы. Стимул можно идентифицировать только в том случае, если есть определенные ожидания, Происходит как бы обследование некой области, в которой что-то воспринимают и улавливают раздражители, на предмет ожидания, которое обычно имеют в определенной ситуации или предполагают в силу привычки. Отсюда также идея о «генерализованных» ожиданиях (Мид). Первоначально это оз¬начало разрыв с прежней бихевиористской психологией, однако затем было переня то и социальной теорией в виде положения, что роли - это набор ожиданий и что коммуникации передают ожидания, причем независимо от того, что люди думают сами по себе. Таким образом, ожидания образуют некий аспект, кото¬рый может быть дан в качестве будущего аспекта смысла либо психически, либо в социальной коммуникации.

Для данной теории, которая определяет понятие структуры через ожидания, различение субъекта и объекта не имеет значения. Однажды в Билефельде я по этому поводу имел дискуссию с Йоханнесом Бергером, который говорил, что понятие ожидания является субъективным понятием и, собственно говоря, неприемлемо для социологов, поскольку социологи как раз изучают объективные, общественные структуры . Если вы уже проходили структурный анализ, то у вас, возможно, сложилось впечатление, что изучая структуры, мы имеем дело с объектив¬ным положением вещей, которое можно обосновать статист и¬чески, с позиций марксизма или как-нибудь еще, не соотнося это с тем, что по этому поводу думают отдельные личности. Но по тому, как строится данная системная теория, вы увидите, ч то я хочу попытаться выйти из этого различения субъект-объект и заменить его различением операции, которую фактически осу¬ществляет система, если она ее осуществляет, с одной стороны, и наблюдением за этой операцией, проводимой этой же самой системой или какой-либо другой - с другой стороны.

Я думаю, что требования к точности презентации, а также к дифференцированности понятийного инструментария растут и классические концепции им уже не удовлетворяют. Это относится, с одной стороны, к эволюционно-теоретической концепции, которая демонстрирует тенденцию к двум видам объяснения. В первом варианте отношение между системой и окружающим миром объясняется с точки зрения побуждения к вариациям и объявляется случайным. Здесь используется понятие случая и утверждается, что системы могут развиваться в окружающем мире, которая случайным образом побуждает систему к измене¬ниям, так что, например, по химическим причинам происходит мутация, которая сначала не согласована с жизнеспособнос¬тью, но затем, если она оправдает себя, она может удержаться. Во втором варианте работают с теорией естественного отбора (natural selection) жизнеспособных форм, которые тоже не пре¬дусмотрены в самой системе, но возникают из экологических контекстов живых существ.

https://ivanov-p.livejournal.com/120511.html