"Я просто знал, что имею право танцевать и видел в этом свое предназначение. И я продолжал отстаивать себя до тех пор, пока меня не приняли как факт." (Рудольф Нуреев)

Писать отзыв к такому огромному спектаклю не просто. Хочется остановиться на каждой детали, и в то же время сетевые посты в наше время требуют лаконичности. Боюсь, не справлюсь.

Спектакль для меня начался с препарасьона на кордоне из железных заборов, оцепивших колоннаду Большого, со строгой охраной, вежливо, но дотошно сличающей паспорта с боем добытыми билетами. Прорвавшись за массивные двери театра, я прочувствовал свой собственный небольшой 'прыжок к свободе'. В фойе театра я тут же окунулся в многоязычную толпу хорошо одетых людей (после спектакля одна дама обратилась к администратором с просьбой поискать золотые часы, которые, аплодируя, обронила с 4-го (!) яруса). Таким образом, ещё до начала лицедейства, я сам начал вживаться в юного Рудика-перебежчика. Судя по рецензиям и рассказам друзей, Большой театр, ставший в эти три дня неким оплотом свободы, раскрепостил и объединил самых разных людей — от администрации президента, пожаловавшей на закрытый спектакль с Игорем Цвирко, до бизнесменов и представителей творческой интеллигенции, балетоманов и людей самых разных сословий. На состав 10 декабря с Артёмом Овчаренко пришло особенно много знаменитостей творческих профессий — от Дианы Вишневой до Владимира Спивакова. На поклонах, охваченные единым порывом, зрители оглушительной стоячей овацией отдавали дань таланту авторов и исполнителей спектакля, самому неистовому Рудольфу, а многие, думаю, отчаянно терзали костяшки пальцев и от душевной горечи за Родину, любовь к которой, точнее понимание этой любви, и стало главной идеей этой постановки.


Артём Овчаренко в роли Нуреева. Сцена в Вагановском училище.
© Дамир Юсупов © Большой театр

Идея положить ткань спектакля на канву посмертного аукциона, как справедливо отмечают критики, не нова и четко перекликается с "Дамой с камелиями" (своего рода обозначением копирайта становится заключительная сцена в дуэте Нуреева и Фонтейн, когда Марго ложится на кушетку, воспроизводя иконографическую сцену из этого шедевра Ноймайера, растущего в свою очередь из "Маргариты и Армана" Аштона — балета, поставленного специально на Нуреева и Марго Фонтейн). В отличие от ДсК аукционом "Нуреев" не только начинается, но и проходит через него всеми сценами и им же заканчивается, когда объявляется последний лот 1272 "Дирижерская палочка Рудольфа Нуреева, которая находилась в руках артиста во время его дебюта в качестве дирижера Венского симфонического оркестра 26 июня 1991 года". Нуреев оставил гигантское для артиста балета состояние в 80 миллионов долларов, большая часть которого пошла с молотка, включая его ордена и награды. Однако аукцион в "Нурееве", хотя и пробуждает чувство горечи, всё же не пишет по себе эпилогов типа "всё ржа и тлен" или "так проходит слава земная" — столь колоссален бессмертный вклад Нуреева-профессионала, обрисованный в спектакле.

Аукцион и "письма" в разных составах озвучиваются Игорем Верником и Владимиром Кошевым. Верника я слышал только в видеофрагментах, но и по ним сразу возникло неприятие его манеры чрезмерными интонациями голоса оттягивать внимание зрителя на себя. Четкая (в отличие от Верника) и нейтральная дикция Кошевого ничем не раздражала и его постоянное голосовое вмешательство в балет не казалось чужеродным или избыточным.

Сцены в Вагановском училище решены несколько сумбурно, но в общем и целом режиссёрски и хореографически интересно. Опять же "стереоскопический эффект" (© Facebook) от в точности таких же металлических заграждений, которыми оцепили в этот день Большой, — на сцене они то служат балетными станками, то ограждают других артистов Кировского театра от Нуреева, то превращаются в пограничный кордон. Зычное меццо-сопрано Светланы Шиловой с бездушным энтузиазмом вновь и вновь провозглашает "Родины себе не выбирают", рефрен начинает спотыкаться, как заезженная пластинка, цепляя зрителя за нерв, и перекликается с плакатной сценографией и костюмами в духе тех лет. С первого выхода Артём Овчаренко провозгласил инаковость своего героя, сначала принюхивающуюся и приглядывающая, но быстро переросшую в бунтарскую. Юный Нуреев выделяется и костюмом (белые репетиционные трико и майка), и техникой, и манерой держаться, даже на класс он является с опозданием. Впечатление усиливалось и за счет природной внешней схожести Артёма со своим героем.

Сцена с трансвеститами в Булонском лесу раскрепостила артистов Большого настолько, что те могли бы вызвать комплекс неполноценности и у профессиональных травести гей-клубов. Ребята с истинным актерским талантом освоили все их мины и ужимки и с таким смаком танцевали на высоченных каблуках, что я просто не узнавал знакомых танцовщиков кордебалета. Важно, что в этой сцене не прозвучало и намека на нечто, способное возбудить даже ярого гомофоба. Вообще эта сторона Нуреева, несомненно стержневая черта его личности (каковой является сексуальная ориентация для всякого человека), преподнесена в спектакле с большим тактом. Авторам удалось достаточно четко проговорить эту тему без скандалов и вызовов даже в таких краснотряпочных сценах, как мужики, переодетые в женское, или дуэт мужчин-любовников. Думаю, что цензурный компромисс, на который пришлось пойти режиссеру Серебренникову и хореографу Посохову в решении таких сцен, в итоге явился благом для спектакля, созданного для конкретного общества, существующего в конкретных политических и общественно-культурных обстоятельствах.


Артём Овчаренко в сцене прыжка к свободе.
© Дамир Юсупов © Большой театр

Прыжок к свободе (в оригинале "танец к свободе") можно было бы поставить и ярче, но в целом эпизод раскрыт понятно.

"Письма учеников" тронули и душевной откровенностью текстов, и блестящим танцем Дениса Савина. Не всякий раз Денис попадает в образ, но в этом спектакле я проникся глубочайшим уважением к этому думающему танцовщику.

В антракте, на перекрестье проходов партера, я присоединился к кучке друзей, расспрашивающих Лорана Илера о его впечатлении от 1 акта. Любимый ученик Нуреева, ныне худрук Стасика, выглядел неподдельно растроганным. Он объяснил, что его захватили реминисценции из его юности – даже идущие с молотка предметы интерьера уносили его мыслями в парижскую квартиру Рудольфа на улице Вольтера, в которой он провел немало вечеров в компаниях с балетной молодежью и разными знаменитостями. Лоран рассказал и о том неприятии, с которым столкнулся Нуреев, когда возглавил Парижский балет – не многие восприняли его диктат и нововведения. После спектакля Лоран покидал зал в заметном душевном смятении, на его лице блуждала рассеянная улыбка. Думаю, финал "Нуреева" глубоко его тронул.


Артём Овчаренко в роли Нуреева. Сцена в студии Ричарда Аведона.
© Дамир Юсупов © Большой театр

Сцена в студии Аведона была также подвергнута значительной само- и внешней цензуре. К третьему показу из спектакля вслед за портретом Николая Второго изъяли и наскандалившее фото фронтально обнаженного Нуреева с полуэрегированным членом (этот снимок появляется лишь на доли секунды и радикально кастрированный). Надо полагать, изъяли, чтобы не возбуждать городских сумасшедших, чтобы не раздражать патриаршее подворье, чтобы спектакль пожил хотя бы ещё один блок в июне… Несмотря на то, что Артём Овчаренко танцевал эту сцену в облегающих бесшовных трусах телесного цвета, зритель увидел совершенно обнаженного Рудика с портретов Аведона так, как и задумал Серебренников. Навострившие перья блюстители общественной нравственности остались с носом. Застенчевому в жизни, Артёму удалось отпустить и "раздеть" себя, как уже случалось с его пьяным Арманом в той же "Даме с камелиями". Вообще, умение этого артиста входить в образ своего героя удивляет с каждым новым спектаклем. В студии Аведона и в последующей сцене рудимании я увидел упивающегося эпатажем Нуреева, причем все переходы от зажатости к полной развязности были сыграны естественно и бесшовно как актерски, так и пластически.

Дуэт с Эриком Бруном хореографически решен с особой интимностью и даже нежностью, но в нем очень многое зависит от личных интерпретаций исполнителей. Не могу сказать, что Артем и Владислав Козлов полностью оправдали мои ожидания — многие места удались, но проскакивала и зажатость. Владислав очень неплохо справился с ролью, но ему не удалось скрыть своего юного возраста, мешающего убедительно воплотить образ старшего наставника. Чисто умозрительно могу предположить, что Денису Савину эта партия удалась лучше, и могу только помечтать о Бруне-Холлберге. Невоплощенная концовка с бурным разрывом, каковой она была изначально задумана Серебренниковым, в итоге была сведена к резкому беспричинному отталкиванию Рудольфом своего учителя и возлюбленного. Как-то смято это, не тот осадок… 25 лет отношений рождают иное. Не эротики или чувственности не хватило мне в исполнении этих артистов, мне недостало любви, а именно любовь — единственная и настоящая — связывала этих людей. Не знаю, какими красками следовало это нарисовать… Может, мне не хватило особой пластики, а может и эмоционально наполненных пауз.

Дуэт с Марго Фонтейн был исполнен с Кристиной Кретовой. Вначале Артёму недоставало уверенности в навороченных поддержках, а Кристине — аристократизма в пластике, но с середины дуэта артисты растанцевались и передо мной действительно возникли юный Руди и помолодевшая леди Фонтейн.


Кристина Кретова и Артём Овчаренко в дуэте Нуреева и Марго Фонтейн.
© Дамир Юсупов © Большой театр

Гран-гала с балетами Нуреева, как задумка совместить Нуреева-хореографа, Нуреева-педагога и Нуреева-нарцисса, очень интересна, но не уверен, что в этой сцене уместны грубые окрики и нецензурная брань — артисты балета прекрасно выражают всё это пантомимой. Дуэтам не хватило совместных репетиций, хотя я очень порадовался за вышедшего на сцену после сентябрьской травмы 20-летнего бразильского танцовщика Давида Мотту Соареса — в костюме нуреевского Зигфрида он приковывал внимание своим элегантным танцем и врожденными линиями.

Письма Аллы Осипенко и Натальи Макаровой глубоко растрогали. Осипенко высказала то, что для меня является смысловой квинтэссенцией спектакля. А мораль такова, что если в силу личных убеждений или непреодолимых обстоятельств тебе не удалось достичь того, что удалось другому, следует унять своих демонов зависти, маскирующихся под патриотическое негодование, и порадоваться за успехи собрата по цеху. Не могу дословно воспроизвести её письма, но на слове "кухонный" к горлу подкатил комок, а девушка пососедству захлюпала носом. В этом обращении, как и в словах Макаровой, прозвучало много пафосного, но возвышенное не отдавало фальшью. Я услышал Выстраданное. Хореографическую "озвучку" доверили Екатерине Шипулиной. Не зря Посохов называет её своей балериной, — Екатерина умеет слушать и слышать этого хореографа. Опять же к сожалению не могу сравнить с исполнением Светланы Захаровой (не видел) и лишь мысленно представляю в этой роли Ольгу Смирному, но Шипулина понравилась очень.


Артем Овчаренко в сцене Гала балетов Нуреева.
© Дамир Юсупов © Большой театр

Сцена с Королем-Солнце потрясла и великолепными костюмами и игрой Овчаренко. Расфуфыренный в перья, вышедший в сопровождении пышной свиты певец короля (Владимир Магомадов) сразу же перенес меня в фильм "Фаринелли-кастрат", и ещё до того, как он пропел первые ноты, я догадался, что сейчас прозвучит контратенор. Маршевая партитура Ильи Демуцкого (схожая по форме с "Турецким маршем" Ж.-Б. Люлли, придворного композитора Людовика IV) обрушилась на меня своим барочным великолепием с татарским налётом. И, конечно же, упивающийся всеобщим обожанием, горделивый идол, воплощенный в мимике и жестах Артёма, — блестящая работа. Этот Нуреев ослепляет и заставляет верить в заслуженность всех растиражированных восторгов в его адрес. Китчем а-ля Киркоров здесь даже не пахло, хотя чего-то такого можно было опасаться, глядя на одни лишь фотоснимки.

Контрастный переход к сцене "Остров" с Лунным Пьеро — еще одно блестящее решение режиссера. Святое неистовство поэта, упивающегося лунным напитком (по Альберу Жиро), здесь уступило место пронзительному внутреннему одиночеству героя. Думаю, Артём ещё поищет дополнительных красок, но и в его дебютном исполнении идея артикулирована очень четко. Интересно вплетены в сцену персонажи в коже, словно сошедшие с картин Тома оф Финланд.


Контртенор Владимир Магомадов в сцене с Королем-Солнце.
© Михаил Логвинов © Большой театр

Финальная сцена — самая блестящая и безукоризненная, как по постановке, так и по исполнению. Под звуки из "Теней" ("Баядерка" — последний балет Нуреева-хореографа), знакомым зигзагом и под знакомую музыку на сцену спускаются девушки, и вот, после девятой, из тумана проявляется мужская фигура, шествующая на высоких полупальцах, и далее юноши чередуются с балеринами и, наконец, на сцене в безупречном синхроне танцуют 6 женских шеренг и 6 мужских — всего 36 теней. В таком решении читается дань вкладу Нуреева в развитие мужского танца, вставшего в современном классическом балете вровень с женским. Одновременно на измученного иммунодефицитом Нуреева надевают дирижерский смокинг и озвучивается тот самый лот, который я процитировал в начале. Артему и здесь удалось наполнить необходимыми эмоциями свой образ. Смокинг, словно на пару размеров больше, висит на нем балахоном, отчего бредущий среди теней Нуреев выглядит ссохшимся и немощным. В то же время его герой не воспринимается окончательно погасшим. Его лицо недоверчиво оживляется, когда аукционер вручает ему его палочку (снова комок в горле). Когда этот Нуреев спускается в оркестровую яму, гробовое молчание зрительного зала разрождается овацией — ему, Нурееву. И вновь всё умолкает, зритель прощается с Рудольфом, пока тот дирижирует собственной кончиной, дирижирует вечностью. Палочка в руках Артема дрожит, свет гаснет.

Вот уже второй день меня не отпускает этот Нуреев. Многожанровый спектакль вышел колоссальным не только по численности задействованных артистов (160 человек), но и по силе воздействия на зрителя. Равнодушных не было. Эпохальная работа. Огромный простор для личных интерпретаций умным артистам. Браво всем причастным!


Артём Овчаренко в образе Нуреева в последние дни. Поклоны.
Фото со страницы артиста в Фэйсбуке.

https://botalex.livejournal.com/149355.html