Всеволод Иванов, "Известия", СССР (№168 [7544]).



Статья опубликована 18 июля 1941 года.



1. Рассказ полковника Хетагурова

Полковник Георгий Иванович Хетагуров — командир артиллерии одного из соединений, действующих на фронте борьбы с германскими фашистами. Я встретился с ним в госпитале. Он ранен осколком в руку.



Полковник Хетагуров сидит на железной койке, прислонившись к стене, раненая рука его лежит на подушке. Говорит он медленно, не спеша, негромким голосом:

— Враг у нас жадный к нашему богатству, любит пограбить, — это мы давно знали. И когда началось его предательское нападение, мы прежде всего хотели знать, какими методами, какими способами, какой тактикой хочет он воспользоваться, чтобы нас ограбить.

Разгадали мы его грабительскую тактику скоро: паникой хочет взять.

Полковник Хетагуров улыбнулся. Мне понятна его улыбка. Этой улыбкой он хочет сказать, что организованный металл, тот, что называется артиллерийскими орудиями, на панику не возьмешь, потому что рядом с орудиями стоят советские бойцы и командиры. И полковник Хетагуров, видя, что я понимаю его улыбку, говорит:

— Да, на панику. Паника, известно, вызывается чаще всего внезапностью, скажем, сверкнет перед вашим лицом, загрохочет что-то, пронесется мгновенно, сея смерть, вы и испугаетесь. Для этой цели впереди их частей несутся с пулеметами двадцатисильные мотоциклы. За ними мчится более грохочущая сила — танкетки. И уже за танкетками — пехота и танки. Ну, мы их психологию быстро поняли, так быстро, что через несколько дней боев смогли вооружить ихними двадцатисильными мотоциклами целый свой полк. На мотоциклах сидят молодые люди, ездят они группами, машин по тридцать—сорок. И больше всего боятся, — чего бы вы думали? — больше всей они боятся, когда крикнешь «ура». Тут из рук у них валится руль и пулеметы не стреляют.

Полковник посмотрел на меня, как бы спрашивая: «верите вы или нет?» Но дело в том, что до разговора с полковником я уже разговаривал с рядом бойцов и командиров, и все они в один голос говорили, что враг не выносит штыковой атаки и криков «ура».

И, подумав, все они в голос говорят:

— Грабитель — он всегда норовит ударить в спину, а чтоб лицом к лицу встретиться, — он тут не верит в свою силу.

Я говорю об этом полковнику. Он кивает головой и развивает мою мысль:

— Они сильно надеются на свою авиацию. То, что мы сшибаем у них сотни самолетов, это сшибаем мы всю их надежду. Вот добавим все о том же «ура» и о штыковой атаке:

«Если вы закричали «ура» и кинулись в атаку, так знайте, немедленно же прилетит авиация восстанавливать положение. Ну, тут ей, авиации, летчики по-своему кричат пулеметами «ура».

— Отсюда у врага — пьянство. Вам, наверное, уже многие говорили насчет водки.

Я подтвердил, что все, с кем я ни разговаривал, говорят, что враг идет в сражение пьяным и при пленных и убитых находят бутылки с водкой.

— Анестезируют себя, — сказал, ухмыльнувшись, полковник, — это для нас признак хороший. Если они в первый месяц войны кинулись к водке, так на какой же месяц они кинутся к яду? Я их понимаю. Им без водки трудно. Перед ними такая скала, на которую влезть трудно. Вот возьмем, к примеру, нашу часть. Мы приняли удар на себя первыми. Авиации еще нам не придали, тяжелой артиллерии у нас не было, а все же перед громадными, отлично вооруженными силами противника мы держали фронт на протяжении 3 километров и отошли тогда, когда был дан приказ отойти на заранее подготовленные позиции. Что мы имеем в результате боев? А то, что уничтожили 226-ю фашистскую дивизию, 144-й танковый батальон и много других частей. Посбивали мы в этих боях 144 орудия и 87 танков.

«Вот, скажем, три дня одна наша часть билась за переправу. Метров на четыреста вся река забита была танками, машинами и трупами, так что вода стала бурая и поднялась вверх, как во время разлива. Я знаю, это не у нас одних случалось, так поднялись многие реки Советского Союза, — это, так сказать, разлив народного гнева.

«Судите сами. Раненого в поле не оставь — непременно добьют. Они, надо прямо сказать, охотятся за ранеными, какое-то непонятное удовольствие от этого получают, что ли, — просто противно думать, что это за люди.

«Или возьмем, к примеру, мирное население. Вот я сам видал. Вышли мы на шоссе. Нам надо было передвинуться но нему немного к западу. Приближаемся — и видим, что по шоссе уходит мирное население — дети, женщины, старики, те, кто не хочет оставаться в поле боя. Ведут с собой коров, волов, гонят свиней, везут запасы, кто что взял. Ну, слепому видно, что это мирные люди.

«И что же вы думаете? Ведь мы, боевая часть, стоим рядом и, чтобы не мешать уходящему населению, не по шоссе двинулись, как располагали, а по проселку. А по шоссе идут совсем мирные и слабые люди.

«И вы полагаете, что фашист бросился на нас, на нашу часть? Нет! Он кинул самолеты к шоссе и давай бомбить мирное население, давай его расстреливать из пулеметов. Конечно, мы его отогнали, и он много оставил разбитых голов на нашем поле, но все же, смотрите, какая его берет, грабителя, злость, что люди угоняют от него скот и увозят запасы. Ему это терпеть невозможно: как же так, идет на грабеж, а добро увозят.

«И это не единичный случай. Когда меня ранили и я лежал в палате, там больше чем наполовину раненые были из гражданского населения. У меня рука болит, понимаете, что такое боль, когда вашу руку раздробили, но все же боль на сердце и злость на врага мучали меня сильнее этой раны, когда я вижу рядом искалеченных детей, замученных женщин, раненых стариков. Я день и ночь дрожу от злобы, да и не я один.

«Мы все ненавидим смертельно врага и эту ненависть каждый час и каждую минуту будем воплощать в действие».

Он посмотрел мне в глаза своим пронзительным и твердым взглядом и, видимо, опасаясь, что утомил меня своими рассказами, сказал тем теплым тоном, который так свойственен нашему скромному героическому советскому человеку:

— Извините, я вас задерживаю, да и наблюдения не так интересные, мало их у меня. Вот поправлюсь, через месяц где-нибудь встретимся, впечатлений будет больше расскажу: как мы продолжаем воевать и как побеждаем.


2. Рассказ политрука Ив. Веремея

«Впереди нас — лесок, за леском — пески, а там и море. До моря от нашей разведывательной группы не более пяти километров.

«Позади нас — войска гарнизона, милиция и часть гражданского населения, которое захотело с оружием в руках стоять вместе с нами.

«Пролетел над нами самолет, сбросил ракету. И тотчас же откуда-то миномет нас стал обстреливать. Будто молнии — отсюда и оттуда. Из лесу? Понять трудно. Пошли, прочистили лес. Вроде никого нет. Выходим из лесочка, вдруг — сзади пулемет. Моряки из второй группы кричат: «Это наши, по ошибке стреляют». Нет, думаю, — я тогда взял командование группой, — нет, не похоже, чтобы наши, и приказал лезть обратно в лес.

«Ползем. Дерн, кочки, травка кое-где. Дело уже к вечеру. Тут один наш боец кричит: «Окошко» Фу, ты, что произошло! Стоит кочка, а в кочке окошко, а там, видно, ямка, и сидят они, два, дерном замаскированные. Парашютисты. Мы их днем много на лету перебили, а некоторых прямо на штык брали. Они спускаются, а мы выбежим на поляну с поднятыми вверх штыками, они так и садятся на землю, подняв кверху руки.

«Ну, а эти два, ясно, уцелели, влезли в эту ямку и ждут сигнала ракеты с самолета, чтобы действовать, так как при них автомат, вроде нашего пулемета.

«Как они почувствовали, что штыком до них дотронулись, так они кричать, что сдаемся, мол. Взяли. Только я подумал, а вдруг они здесь не одни, и говорю: «Надо, мол, тщательнее лес прочистить». Вторая группа разведки, которая рядом с моей шла, состояла большей частью из матросов. Они — народ морской, пылкий, как услышали предложение понастоящему очистить лес, сейчас штыки наперевес и «ура».

«Э, думаю, все дело краснофлотцы испортили, зачем кричать.

«А оказалось наоборот. У «него» душа нашего крика не выдерживает. Как, значит, крикнули «ура», так они из всех ямок повыскакивали, человек не менее десяти диверсантов, и перебежкой из лесу. Ну, ясно, убежали не очень далеко, пуля быстрее диверсанта.

«То, что рассказываю, относится к первым двум неделям войны. Он тогда нас хотел на испуг взять и посыпал нас, как хлеб для вкуса солью посыпают, так он нас диверсантами. Как ни увидишь брошенный хутор или селение, или даже лесок, так и жди, что он тебе норовит в спину ударить. Мы к хуторам к этим с большой осторожностью относились.

«Идем. Было в моей группе сначала 25 человек, но так как путь прочищали с большими затруднениями, то вскоре осталось под моей командой только двенадцать, а я, тринадцатый, был партийный, а они беспартийные...»

Политрук Ив. Веремей смотрит вперед, прямо на прутья койки, окрашенные голубой краской. Ноги его прикрыты байковым одеялом. Он держится руками за колена и рассказывает последовательно, шаг за шагом, как он вел разведку и «очищал путь для колонны армии и мирного народа за ней». На одеяле лежит листок бумаги, разграфленный голубыми штрихами, в клеточку. Я думал, что это какие-нибудь записи, по которым Ив. Веремей и рассказывает мне. Однако он не смотрит в этот листок. Когда он сказал, что их, разведчиков, осталось тринадцать, он взял этот листок и подал его мне:

— Их осталось тогда двенадцать. Подходит ко мне Духович, командир взвода, из вольнонаемных, очень хороший парень. Подходит и просит разрешения прочесть это заявление. Вы его, товарищ писатель, возьмите себе, может быть, где-нибудь опубликуете, чтобы помнили, какие были люди...

— Они?

— Из них, когда я обнаружил второй миномет и подошел к нашей артколонне, остался только Духович, раненый, да еще Смирнов, краснофлотец…

И я прочел: «Во фронтовую партийную организацию N-ского гаубичного полка от бойцов сводной роты 5 взвода: Духович, Федоров, Глинченко, Колотушкин, Сергеев, Лапинский, Смирнов, Пашков, Баганду, Рызаев, Коцур, Еременко. — «В момент, когда презренный враг напал на нашу родину, мы, бойцы пятого взвода, будем грудью защищать нашу родину, каплю за каплей отдадим свою жизнь за родину, за Сталина, за трудовой народ. Занятые нами рубежи защитим и, если нужно, погибнем как один. Наше дело правое, мы победим. Идя в бой с фашистской бандой, просим считать нас большевиками и зачислить в ряды большевистской партии Ленина—Сталина. Нашу землю, наш народ мы защитим грудью и будем драться с врагом до последнего вздоха».

— Они сдержали свое слово, — сказал политрук Веремей, — дрались крепко за родину, враг узнал нашу силу, и колонне нашей путь был прочищен. Что же касается партийной принадлежности, то я как партийный организатор счел их полными партийцами.

«Когда мы бились в одном месте то встретили на дороге санитарку. Ведет двух раненых, под выстрелами, и лицо такое расстроенное, что, видно, не выстрелы ее тревожат, а что-то другое.

Один из наших, кажется, Пашков, спрашивает:

— Что такая расстроенная?

— Медаль, — говорит, — за отвагу получила на финском фронте, а тут в работе и потеряла ее.

Боец ей и говорит:

— Потеряла одну, а нашла две. У нас теперь у всех по два счастья: первое — за родину бьемся, за дом, а второе — за всех людей, на всей земле, за все их счастье!

И у меня такое впечатление, что боец был прав. Это — общее мнение, и при таком мнении нам не страшны никакие тягости, никакие испытания. // Всеволод Иванов.
________________________________
Е.Кригер. Как была взята Ельня* ("Известия", СССР)
Парашютная дивизия в... окопах* ("Красная звезда", СССР)**


**************************************************************************************************************************************************
Воздушные пираты


Я на транспорте уже 11 лет. Мой локомотив совершил пробег Москва—Владивосток. В суровые дни войны с белофиннами я водил специальные составы. Сейчас с гордостью стою за регулятором паровоза, который движет составы на запад, к местам сражений героической Красной Армии с бандами Гитлера.

Пиратским нападениям с воздуха наши поезда подвергаются нередко. Мой состав был уже обстрелян из пулемета и рядом с ним раздавались взрывы вражеских бомб. Но фашистским разбойникам не удается вывести из строя советские локомотивы.

... Мы прибыли на станцию К. Стояла лунная ночь. Было видно, как дном. Сохраняя все меры предосторожности, я подвел состав к семафору. И вдруг над лесом показался огромный силуэт самолета. Он летел совсем низко, чуть ли не задевая верхушки деревьев. Мотор его был заглушён.

«Чей?! Наш или фашистский?» — мелькнуло в голове, а самолет, с шумом рассекая воздух, уже перелетел через состав. Ответ на вопрос дали взрывы. Пират сбросил бомбы на путях за светофором, и под покровом ночи исчез. Минут десять спустя он вернулся вновь, и я насчитал еще пятнадцать взрывов.

Меткостью фашист не отличался. Состав остался невредимым. Не было повреждено и железнодорожное полотно. Только по сторонам путей зияли воронки — следы неудачного налета.

Вторично мой состав был атакован с воздуха около станции В. Местность тут безлесная, и с высоты не больше чем полтораста метров хищнику заметить нас было нетрудно. Самолет резко накренился, и пулемет обрушил на состав град пуль. Затем разорвалась бомба. Осколок ее пробил буксу одного из вагонов.

Но и на этот раз пират улетел, не достигнув цели. Состав попрежнему двигался вперед — на запад. С.Чебураев, машинист, награжден двумя значками «Почетному железнодорожнику».

______________________________________________
Фашистская расправа с пленными красноармейцами* ("Красная звезда", СССР)**
Зверства немцев над ранеными и пленными красноармейцами* ("Красная звезда", СССР)***
Фашистские звери живыми закапывают раненых красноармейцев* ("Красная звезда", СССР)

http://0gnev.livejournal.com/365225.html