"Музыка сидит у меня в голове и не дает мне покоя", говорил маленький мальчик своей гувернантке. Не догадываясь, что пройдет время и музыка, не дающая покоя, станет для него спасением. Все бури, все муки, весь ад своей души композитор Петр Ильич Чайковский выплачет музыке. В ней его вечный поиск мальчика-любовника и идеальной женщины-подруги. В ней сверкающая роскошь, откровенная чувственность и космическая грусть. Его музыка обнажена до неприличия и притягательна до боли. Как фантастически притягательна и жизнь самого композитора.

   Он полюбил ее горячо и безоглядно, как могут любить только дети. А она, поняв нервную натуру маленького Петра, стала для него самым близким человеком. Молодая гувернантка Фанни Дюрбах всегда рядом. Она называет Чайковского "фарфоровым мальчиком", стремясь не дать этому хрупкому созданию разбиться от захлестывавших его эмоций. Петр пишет стихи, его бьет нервная дрожь при звуках музыки, в пять лет он начинает свое музыкальное образование. И все это при чутком участии Фанни. Она стала для Петра первой любовью и первой потерей. Когда отец Чайковского вышел на пенсию и семья покинула Воткинск, пришлось расстаться и с ней. Перед расставанием Петр хотел написать ей прощальное письмо, но так и не смог, слезы застилали глаза и размывали чернила. Эта разлука стала для Чайковского катастрофой. Потом он писал Фанни письма, рассказывая о своей жизни без нее. "Я все время провожу за роялем. Здесь я нахожу утешение, когда мне грустно", - писал десятилетний мальчик наставнице, вспоминая и идеализируя те полтора года, что он провел рядом с ней. Много позже, в 1892 году, за год до смерти, всемирно известный композитор встретится с Фанни, которой в то время исполнится 70 лет, и напишет: "Она приветствовала меня так, как если бы мы не виделись всего лишь год - радостно, непринужденно и без всяких условностей... Потом она показала мне наши школьные тетрадки... но самое интересное - это милые, чудесные мамины письма... Мне показалось, что я вновь вдохнул чудный воздух нашего ВОТКИНСКОГО дома и услышал голоса мамы и всех наших...""
   Мать стала еще одной обожаемой женщиной и еще одной трагедией юного Петра. О его безумной любви к ней можно судить хотя бы по одному эпизоду В 1850 году, когда Петра определили в Училище правоведения в Петербурге, мать провела рядом с ним несколько месяцев, а потом собралась в Алапаевск, где в то время жила семья Чайковских. Петр провожал ее, а в минуту прощания так вцепился в мать, что его с трудом оторвали от нее. Потом, когда экипаж тронулся, Петр побежал вслед за ним, в отчаянии хватаясь за спицы. Воспоминания об этом расставании преследовали его всю жизнь. Как и неожиданная смерть матери от холеры, ставшая шоком для 14-летнего мальчика. Много лет спустя он напишет: "Я никогда не смогу смириться с мыслью о том, что моей дорогой матушки, которую я так любил, больше нет, и я не могу ей сказать, что и теперь, через 23 года разлуки, я так же искренне и горячо ее люблю. Это было первое большое горе, которое я пережил в жизни... Я помню каждую минуту этого ужасного дня так, как будто это случилось вчера". Первое музыкальное сочинение Чайковского датировано месяцем смерти матери. "Без музыки в то время, - скажет он впоследствии, - я сошел бы с ума"... 
    Вообще Чайковский часто был на грани сумасшествия. Нервный, издерганный, закомплексованный, он то сгорал в огне творчества, то впадал в состояние черной депрессии. По ночам его посещали галлюцинации, с ним случались истерические припадки, которые мог вызвать даже такой пустяк, как шум проезжающего экипажа. Порой он бывал столь раздражителен, что ему мешало даже тиканье часов. Он до ужаса боялся гроз, взломщиков и покойников. Ужас вызывало большое скопление людей, мешающее ему дирижировать. Когда Чайковский находился на возвышении перед оркестром, его охватывал такой страх, что появлялось ощущение, будто его голова вот-вот слетит с плеч. Чтобы предотвратить эту катастрофу, он левой рукой подпирал подбородок дирижируя только правой. От всех этих ужасов спасала музыка, а еще алкоголь. "Я не чувствую себя спокойным пока слегка не выпью лишку. Я уже так привык к этому тайному пьянству, что испытываю что-то вроде радости от одного взгляда на бутылку, которая у меня всегда под рукой. Считается, что пьянство вредно, с чем я охотно готов согласиться. Но человек, измученный нервами, просто не может жить без алкогольного яда... Я, например, пьян каждый вечер и просто не могу жить иначе". Не мог он жить и без того, что считал самым страшным своим грехом, - любви к мальчикам. Он мучительно стыдился своих гомосексуальных наклонностей, но юноши влекли и возбуждали его с детских лет. Он грезил ими наяву и в фантазиях. Мучимый страстями, он казнил себя: "Какое я все-таки чудовище! Боже, прости мне мои греховные чувства!" ...
   Его гомосексуальность определилась довольно рано. Детские игры Петра с братом Модестом носили интимную окрашенность. В Петербургском училище правоведения, где многие мальчики вместе с наукой юриспруденцией познавали радость однополой любви, Чайковский подружился с будущим поэтом и тоже геем Алексеем Апухтиным. Позже в жизнь Чайковского входит странный итальянец, учитель пения Луиджи Пиччиоли. Во время их знакомства Чайковский сочинил романс "Мой гений, мой ангел, мой друг". Правда, позднее Петр заверял брата Модеста, что лишь музыка была теми узами, которые их соединяли. Однако, что касается слуги Чайковского, молодого крестьянского парня Алексея Софронова, то тут соединение было совсем не музыкальное. Этот парнишка, войдя в жизнь Чайковского, лишь однажды покинул его, когда Алексея призвали на военную службу. Вынужденное расставание сильно потрясло Петра Ильича. В день прощания Чайковский бился в судорогах, а затем впал в глубокое обморочное состояние. В письмах к Алеше композитор пишет: "...Ах, мой любимый маленький Леша, знай, что даже если ты сто лет "пробудешь вдали от меня, я никогда тебя не забуду и буду ждать того счастливого дня, в который ты ко мне вернешься. Ежечасно я думаю об этом... Мне все ненавистно, потому что тебя, мой маленький милый друг, больше нет со мной"... 
   Любовные увлечения, а вместе с ними и страдания то захлестывают композитора с головой, то ненадолго отступают. И тогда рождается безумная идея стать таким, как все, и заткнуть рот сплетникам. Для этого нужно совсем немного - жениться. Чайковский предлагает руку певице Дезире Арто. Дело шло к свадьбе, но кто-то из доброжелателей предупредил невесту о нестандартной сексуальной ориентации композитора, и она ему отказала.

 Дезире Арто

   Затем было еще одно сорвавшееся сватовство, к Марии Владимировне Бегичевой. Затем был целый список кандидаток на супружество, так и нереализованный. Чайковский то вплотную подходил к теме "я должен жениться", то отшатывался от нее. Его потайные желания, как он их ни забивал правильными рассуждениями о правильной жизни, не давали спокойно жить. "...После моих писем к тебе, - признается он брату Модесту, - уже раза три отдавался я силе природных влечений. Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное, как педерастический бордель..." 
   Летом 1876 года Чайковский вновь полон решимости всего себя перекроить и переделать, став наглядным примером брату Модесту. То время он провел в обществе Модеста и его глухонемого воспитанника - восьмилетнего Коли Конради. Видя их нежную дружбу, Чайковский забеспокоился, а что если она выльется в нечто иное. Примешивается к этому беспокойству и скрытая ревность. Его вновь посещает мысль о женитьбе. "Я должен это сделать, и не только для себя. Но и для тебя... Для тебя в особенности", - признается он Модесту. Однако к началу 1877 года разговоры о женитьбе вновь стихают. Чайковский на творческом взлете, он создает "Франческу да Римини", "Вариации на тему рококо", начинается работа над Четвертой симфонией. К тому же он страстно влюблен в своего недавнего ученика, скрипача Иосифа Котека. "Я его знаю уже 6 лет, - пишет Петр Ильич Модесту. - Он мне всегда нравился, и я уже несколько раз понемножку влюблялся в него. Это были разбеги моей любви. Теперь я разбежался и втюрился самым окончательным образом. Когда по целым часам я держу его руку в своей и изнемогаю в борьбе с поползновением упасть к его ногам... - страсть бушует во мне с невообразимой силой, голос мой дрожит, как у юноши, и я говорю какую-то бессмыслицу. Однако же я далек от желания телесной связи... Мне нужно одно: чтобы он знал, что я его люблю бесконечно, чтобы он был добрым и снисходительным деспотом и кумиром... Была восхитительная лунная ночь. Я нанял тройку, и мы полетели. Я не могу рассказать тебе тысячи подробностей, причинявших мне неизъяснимое блаженство. Я его кутал, обнимал, оберегал. Он жаловался на холод в кончике носа. Я голой рукой придерживал все время воротник его шубы, чтобы согреть этот священный для меня кончик. Замерзание руки причиняло мне и боль и вместе самое сладкое чувство сознания, что я страдаю для него..."   

 П. И. Чайковский и скрипач И. И. Котек.

   Но приближается роковой май 1877 года. Еще в апреле Чайковский получил письмо от одной девушки, Антонины Ивановны Милюковой. Письмо было написано "так искренно, так тепло", что он решается на него ответить...

  Рок преследовал Антонину Милюкову едва ли не с рождения. Девочка была совсем крошкой, когда ее мать совершила немыслимый по тем временам поступок: бросила мужа и детей, прихватив с собой лишь младшую – Антонину. Поступок этой женщины станет понятнее и объяснимее, если хоть немного знать ее историю. Рано лишившись матери, она еще юной была выдана отцом, оставшимся с пяти детьми, чуть ли не за первого встречного, кто пожелал стать ее мужем. С первых же лет совместной жизни стали очевидны несходство взглядов и привычек этих супругов, неуживчивость их характеров – оба оказались вспыльчивыми и неуравновешенными. Один за другим рождались дети, но семья счастливее от этого не становилась. А когда Милюковы обосновались в Москве, и вовсе начались скандалы. Ольга Никаноровна, не обиженная внешними данными, с упоением окунулась в вихрь светских удовольствий, посещала балы и вечера, на которых заимела немало поклонников. Поздние ее возвращения домой раздражали мужа, он осыпал Ольгу Никаноровну попреками и бранью, неоднократно давал волю кулакам, а однажды в холодное время года, посреди ночи, выставил полуодетую «распутницу» на улицу. Тогда Ольга Никаноровна, не выдержав, сбежала от Милюкова и поселилась отдельно вместе с маленькой Антониной. Разъяренный супруг подал на нее в суд, а жена выступила с ответным иском – по поводу того, что Милюков и в браке не отказывал себе в противоестественных радостях и жил с их дворовым человеком. Человек этот подтвердил сказанное на суде…
   Маленькая Антонина стала предметом новых распрей между разошедшимися родителями. Ей исполнилось семь лет, когда отцу с помощью полиции удалось забрать младшую дочь из частного пансиона и увезти в свое имение в Клину. Но тут враждующих супругов Милюковых настиг новый удар: их четырнадцатилетняя дочь Елизавета была обольщена одним из домашних учителей, нанятых отцом. Ребенка, рожденного от этой связи, сдали в воспитательный дом, юную мать отправили в монастырь. А вскоре внебрачные дети стали рождаться и у Ольги Никаноровны…
   Семейные обстоятельства сыграли свою роль в судьбе Антонины: матери удалось добиться, чтобы ее поместили учиться в закрытое учебное заведение в Москве. Окончив его, девушка решила поселиться самостоятельно в дешевых меблированных комнатах. Она сумела стать вполне приличной музыкантшей и могла заработать себе на жизнь уроками. Правда, своего рояля у нее не было, а значит, и приходящих учеников – тоже. Как-то, зайдя в соседний номер к своей близкой подруге, Антонина Ивановна впервые встретила Петра Ильича, забежавшего туда «на огонек», – по дороге из расположенной неподалеку Московской консерватории, где он тогда преподавал. Встреча оказалась роковой для обоих. Но в большей степени – для Антонины Ивановны, сразу влюбившейся в композитора. Тогда девушка и понятия еще не имела ни о его зарождавшейся славе, ни о гениальности. Лишь через четыре года тайной влюбленности в Петра Ильича Антонина решилась написать ему, открыться в своем чувстве. «То, что мне понравилось в Вас, я более не найду ни в ком, да, одним словом, я не хочу смотреть ни на одного мужчину после Вас… Жить без Вас я не могу, а потому скоро, может, покончу с собой…». Теперь задумался уже композитор. Жениться? А почему нет? Антонина подходит на роль верной жены. К тому же в одном из писем Милюкова упомянула о крупной сумме денег, которую может принести на супружеский алтарь. Деньги Чайковскому чрезвычайно нужны, поскольку его финансовый покровитель Надежда Филаретовна фон Мекк появится со своей дружбой и деньгами чуть позже. Тогда он пишет в письме своему брату Анатолию: «Кандидатки на супружество со мной сменяются ежеминутно, – но ни на ком не могу остановиться. Одна девушка даже сама письменно предложила мне руку и сердце, объяснивши, что уже три года влюблена в меня страстно. Она в письме своем обещала быть моей «рабой» и присовокупляет, что имеет десять тысяч капитала. Я ее когда-то видел и помню, что она смазлива, но противна. Вследствие того я ей объявил решительный отказ»... Здесь говорится, разумеется, о Милюковой: ни от кого другого письменных предложений о браке композитор не получал, равно как и обещаний наследственного капитала в качестве приданого. Только слукавил Петр Ильич перед Анатолием: никакого решительного отказа Антонине Ивановне он не объявлял. Может, и хотел объявить, потому что с самого начала, заметим, она была ему «противна», но передумал. Тому причиной явилось не только злополучное наследство Милюковой, а главное – быть "как все", иметь семью, детей...Примерно в то же самое время, что и Анатолию, композитор отправил Модесту Ильичу совсем другие письменные откровения, где искренне признавался, что бороться с собственной природой ему тяжело. И далее – открытым текстом о причине будущей женитьбы: «…я хотел бы женитьбой или вообще гласной связью с женщиной зажать рты разной презренной твари, мнением которой я вовсе не дорожу, но которая может причинить огорчения людям мне близким». Заметим, что о самой женщине, которая будет служить лишь ширмой перед обществом «презренных тварей» (т. е. людей вполне нормальных и, может, положительных), здесь никто и не думал.Все это вместе взятое и составило то, что беспощадным образом сломало жизнь Антонины Ивановны.
   Далее события разворачиваются так стремительно, будто их подхлестывает чья-то невидимая плетка. Все завязывается в черный траурный узел, который очень скоро разорвется в кровавые клочья. Чайковский посещает семью своего давнего приятеля и интимного друга Владимира Шиловского, женившегося на женщине одиннадцатью годами старше себя и получившего приличное состояние. И тут он с удивлением обнаруживает, что женитьба нисколько не мешает другу жить той гомосексуальной жизнью, которую он вел ранее. Почему и ему тогда не жениться? Тем более что любовь к Котеку затухает... 20 мая Чайковский приходит в гости к Антонине Ивановне, а 23 мая во время своего второго визита Петр Ильич делает официальное предложение, предупреждая, что сможет подарить невесте "любовь брата". Антонина с восторгом бросается к нему на шею. Через неделю Чайковский уезжает в Глебово писать одно из красивейших своих произведений, оперу "Евгений Онегин". По фантастической прихоти судьбы идея оперы возникла в майские дни переписки композитора с Антониной Милюковой. А начиналось сочинение "Евгения Онегина" с письма Татьяны. Так что теперь и не разгадаешь, чей образ запечатлен Чайковским в опере, пушкинской Татьяны или его невесты Антонины Милюковой.  

 Чайковский и Милюкова

  Настал день свадьбы. Свидетелями от Чайковского были его брат Анатолий и недавняя любовь - Иосиф Котек. Когда приехали в церковь, то оказалось, что забыли взять розовый атлас под ноги, - дурное предзнаменование. Сразу же послали за ним, но его привезли уже к концу венчания. Чайковскому подстелили под ноги белый шелковый носовой платок, а Милюкова стояла так. «Поцелуйтесь», — сказал священник. Чайковский слегка наклонился, губы его коснулись края губ Антонины Ивановны и ее розовой щеки. И в это мгновение дрожь отвращения прошла по нему. Его замутило. Он понял, что начинается ни сон, ни явь — ужас, которому не будет конца... Позднее, во время свадебного обеда Антонина Ивановна, уже не Милюкова, а Чайковская, почти не прикасалась к кушаньям, находясь в предчувствии чего-то недоброго, а весь обед прошел словно похоронный. Предчувствие не обмануло женщину, недоброе пришло очень скоро. Композитор уже понял, что совершил дикий поступок. Жена внушает ему отвращение, супружеская кабала для него невыносима. Он боится, что семейная жизнь убьет в нем талант, и приходит в ужас от той, с которой должен находиться рядом.  "Мещанка", "гадина", "чудовище", - обзывает он в письмах жену, которая пробыла в обществе мужа не более двух с половиной месяцев. А в письмах к братьям следуют и вовсе жуткие признания: «Жена моя в физическом отношении сделалась безусловно мне противна… я не встречал более противного человеческого существа… Она мне ненавистна, ненавистна до умопомешательства… мне случалось даже плакать при ней… это омерзительное творение природы…». Антонина чисто по женски пыталась растормошить чувства Петра, рассказывая о влюбленных в нее мужчинах – она надеялась вызвать в супруге то ли ревность, то ли подобие любви. Но тщетно...
   В один горький день Чайковский от нее просто сбегает. Брат Анатолий присылает телеграмму из Петербурга со срочным фиктивным вызовом из консерватории. Чайковский отправляется в Петербург. Жена провожает его на вокзал, не подозревая, что расстается с ним навсегда. Когда ударил второй звонок, Чайковский порывисто обнял жену, прижал к груди и поцеловал, потом махнул рукой и сказал: "Ну, иди, Господь с тобой". Так, не успев начаться, закончилась их семейная жизнь. И если у Чайковского, мучительно переживавшего свой кошмарный брак, были родные, друзья, любовники, музыка, то у Антонины Ивановны не было никого и ничего. Когда через месяц она получит письмо от мужа, в котором Чайковский напишет, что они больше никогда не увидятся, то переживет сильнейшее нервное потрясение. Сначала она беззвучно заплачет, и слезы будут ручьями струиться из ее глаз, а потом забьется в страшных рыданиях и криках. Сестра Чайковского Александра, на глазах которой происходила эта драматическая сцена, напишет: "Поступок Пети очень дурен, он не юноша и мог понять, что в нем и тени задатков быть даже сносным мужем нет... Я почти убеждена, что в причине ненависти его к жене никакую роль не играют ее личные качества - он возненавидел бы всякую женщину, вставшую с ним в обязательные отношения... я никогда не помирюсь с мыслью, что Петя, этот избранник, осененный при рождении Богом, не ушел от зависти дьявола, наложившего на него свое клеймо". В конце концов братья Чайковские перетянули на свою сторону Александру Давыдову, и она, которая поначалу полностью поддерживала свою невестку, фактически выставила ее из Каменки, где тогда находилась покинутая молодая жена. Убитая горем Антонина Ивановна вернулась в Москву, где сначала жила у подруги. Ее послания к отцу Чайковского не доходили – их перехватывали… Неподдельной горечью переполнено ее письмо к Модесту Ильичу: «За всю мою любовь и преданность Петя мне отплатил тем, что сделал меня своею ширмою пред всею Москвою, да и Петербургом. Где же эта доброта его, про которую так много говорили? Такой страшный эгоизм не может соединиться с добротою»...  Далее последовали десятилетия скитаний по убогим углам, почти полное безденежье… Был еще один человек на ее жизненной дороге – Александр Шлыков, юрист по профессии, давно любивший Антонину Ивановну. Он пытался (правда, безуспешно) заниматься ее разводом с Чайковским, но стороны так и не пришли к взаимному согласию. Уже в этот период Антонина Ивановна однажды выследила композитора в Петербурге и с плачем бросилась к нему на шею, умоляя вернуться к ней. Разумеется, ни к чему хорошему это не привело… Отчаявшись вернуть сбежавшего мужа, она стала жить со Шлыковым в гражданском браке, родила от него троих детей, которых сдала в воспитательный дом, где они и умерли. Затем Шлыков серьезно заболел, и последние годы его жизни Антонине Ивановне пришлось ухаживать за ним из последних сил и средств.
   А окружение Чайковского распространяло слухи о том, «сколь ужасной, бессердечной, не понимающей своего мужа-гения была эта женщина». Ее называли «нимфоманкой» и «авантюристкой, ловко прикинувшейся музыкантшей», чьи настойчивые сексуальные притязания привели композитора к попытке самоубийства. Они мечтали подловить ее с каким-нибудь мужичком, прижать через суд и добиться развода. Но Антонина до конца жизни сохранит почетное и горькое звание жены композитора. Она будет вести себя удивительно благородно. Имея свидетельства о специфических сексуальных увлечениях Чайковского, кстати, подпадающих под статью закона, никогда не позволит себе играть на этой теме.  

    П. И. Чайковский со своими учениками и интимными друзьями - с виолончелистом Анатолием Брандуковым и пианистом  Александром Зилоти

    "Вот какая я неудачница, - напишет Антонина Чайковскому. - Несчастья и неудачи сыплются на меня с того самого времени, как Вы меня оставили; значит, вместе с собой унесли Вы все мое счастье". Но если для нее все "счастье" закончилось в 1877 году, то у Чайковского впереди насыщенная жизнь. Он финансово независим, у него мировая известность. Он носит маску успешного композитора, а его сердце разрывается от страхов и одиночества Он терзается своим "грехом", болеет, пьет, стареет, но вновь и вновь бросается на поиск юной мальчишеской любви. Он ищет маленького принца... В конце жизни этим принцем для него становится племянник - Владимир Давыдов, которого родные зовут Беби, Боб, Бобик. Весной 1884 года в дневнике Чайковского появляются восторженные записи о четырнадцатилетнем мальчике. "Что за сокровище Боб... Мой милый, несравненный и чарующий идол Боб!.. Я даже страшусь того, как я его люблю... Все время после обеда я неразлучно был рядом с моим прекрасным, несравненным Бобом..." ...  

 Композитор со своим "маленьким принцем" - племянником В. Л. Давыдовым 

   По завещанию Чайковского Боб станет основным сонаследником композитора и получит право распоряжаться всеми авторскими отчислениями, поступающими за исполнение сценических произведений Чайковского. Ему композитор посвятит и свой последний шедевр - Шестую симфонию. В декабре 1906 года, в возрасте 35 лет Боб покончит жизнь самоубийством. А Шестая симфония, где измученное сердце композитора сгорает от печали и страсти, войдет в историю музыки как самое откровенное и пронзительное объяснение в любви.
   Но мучительные угрызения совести по поводу Антонины до конца жизни не оставляли Петра Ильича. Время от времени Чайковский просил друзей узнать: как живет его несостоявшаяся жена, не нуждается ли больше меры, не пора ли увеличить ей пенсию? Несколько раз он даже сдержанно и вполне доброжелательно отвечал на ее письма, и даже находил в себе силы признать в дневнике: «…она поступала честно и искренно; я отдаю полную справедливость ее искреннему желанию быть для меня хорошей женой и другом, и… она не виновата в том, что я не нашел того, чего искал». Принял он и ее подарок – самолично сшитую ею рубашку – и поблагодарил. В ответ она смиренно попросила фотографию Петра Ильича, а еще… посвятить ей какое-нибудь произведение, пусть даже самое маленькое. Возмущенные друзья отчитали композитора, когда он распорядился передать ей свой снимок: «Ей палец покажи, она руку откусит!»... Отчаянную боль источает последнее письмо Чайковской к мужу: «О, если бы я захотела сделать зло Вам, я уже давно, давно бы его сделала. Но зачем я буду брать грех на душу? Какое право я имею судить Вас? Нас будет судить Бог… Я и сама полна всевозможных недостатков. Ваше же дурное давным-давно покрылось Вашей добротой и участием к людям. И в Вашей власти остановить слухи, что Вы женились на какой-то дряни, которая оказалась впоследствии еще и дурной женщиной. Натерпелась я унижений по горло». И еще одна фраза из ее письма брату композитора, Модесту Чайковскому: «Вы все, вы убили мою жизнь!..». Будучи пострадавшей стороной и зная достаточно много о грехах своего супруга, Антонина Ивановна не только никогда не использовала выгод такого положения при его жизни, но и стала одной из самых строгих защитниц непогрешимости композитора после его смерти. Она дала интервью одной из газет, а в другой опубликовала свои воспоминания, в которых рассказывалось о ее знакомстве с Чайковским и коротком периоде их брака. И хотя Петр Ильич представал в этих публикациях благородным человеком добрейшей души, братья композитора и здесь были недовольны и зло брюзжали по этому поводу. Известна их переписка, в которой они договаривались после смерти Петра Ильича об уничтожении компрометирующих его бумаг и писем, чтобы для потомков ничто уже не заслоняло ореола святости композитора и созданного с их помощью его сусального образа...

   ...Официальная версия смерти Чайковского выглядит так: 21 октября 1893 года в Петербурге состоялась премьера Шестой (Патетической) симфонии, которая была более чем прохладно встречена публикой. По дороге домой Петр Ильич зашел на Невском проспекте в ресторан Лейнера и, мучимый жаждой, попросил воды. Кипяченой воды не оказалось, и он выпил ее в сыром виде. А поскольку в это время в Петербурге свирепствовала холера, композитор заразился этой болезнью и 25-го числа скоропостижно скончался. Но такая трактовка событий не выдерживает никакой критики по двум причинам: во-первых, Петр Ильич был болезненно мнительным человеком: композитор долгое время страдал от болезней пищеварения, а потому очень строго относился к диете и был буквально зациклен на гигиене. Поэтому эпизод со стаканом воды в разгар холеры, когда газеты пестрили предупреждениями врачей и инструкциями по выживанию, выглядел не слишком убедительно - Чайковский пить сырую воду не стал бы даже в обычное время, а тут - эпидемия, в которой ежедневно умирают люди. Во-вторых, в фешенебельном ресторане Лейнера никто из посетителей просто не смог бы заразиться холерой - воду здесь подавали исключительно в кипяченом виде, и за всю историю этого заведения не было зафиксировано ни одного инцидента с желудочно-кишечными инфекциями! Да и после смерти композитора не были проведены необходимые в таких случаях карантинные мероприятия. Никто также не собирался дезинфицировать дом композитора, а использованные простыни вместо того, чтобы сжечь, отправили в прачечную. А Римский-Корсаков вообще писал: «Как странно, Чайковский умер от холеры, но доступ на панихиду был свободный. Помню, как Вержбилович целовал покойного в голову и лицо». Как-то это не вяжется с версией гибели от заразной болезни… Но если уход великого композитора не является следствием несчастного случая, то что же все-таки стало причиной его смерти? 
   Ключ к разгадке этой страшной тайны содержится в последнем музыкальном произведении Чайковского. Критики часто называют Шестую (Патетическую) симфонию высшим проявлением пессимизма - своеобразным признанием торжества смерти над жизнью. Не менее символично и то, что Чайковский посвятил его своему племяннику - Владимиру Давыдову (Боббу), которого композитор объявил наследником основной части своего имущества. Получается, произведение написано о смерти? И возможно, подобно моцартовскому «Реквиему», последняя симфония должна была стать прощанием Чайковского с этим миром? Что же могло вызвать это прощание? 

П.И.Чайковский. Шестая симфония,часть 4 (фрагмент)...

   По одной из версий, к такому шагу Чайковского подтолкнул сам царь — Александр III, возмутившийся очередной гомосексуальной интрижкой композитора. В 1893 году у Чайковского завязался роман с юным племянником графа Стенбок-Фермора, близкого друга Государя. Разгневанный граф написал жалобу Александру и передал ее главному прокурору Сената Николаю Якоби, однокласснику композитора по Училищу правоведения. Предмету любви композитора на тот момент было 15 лет, и пахло тут уже не только гомосексуальной связью, но и растлением малолетних. Впрочем, для композитора это было не впервой – его племяннику Бобу было на момент их любви 14 лет, имели место и другие увлечения Петра Ильича подростками. Но те никуда не жаловались, и всех все устраивало. А тут такой скандал, да еще и с жалобой самому Императору, да с обвинением элитного Санкт-Петербургского училища правоведения рассадником однополой любви! Тогда Якоби, обеспокоенный возможным уроном репутации этого элитного учебного заведения, и созвал «суд чести» из школьных товарищей, бывших в то время в Петербурге. После пяти часов прений за закрытыми дверями, по свидетельству очевидцев, Чайковский вышел «очень бледный и взволнованный». Условием, при котором «судьи» соглашались скрыть обстоятельства этого дела, было то, что композитор лишит себя жизни, избрав два способа самоубийства. Первый, традиционный,- принять яд. Второй способ - добровольно заразиться и скрывать заболевание до момента, когда болезнь войдет в неизлечимую стадию. Вот тут и помогает свирепствующая холера: композитору достаточно было пить каждый день сырую воду. При этом шансы заболевания очень высоки, что в итоге и происходит… Что же касается пресловутого стакана якобы некипяченой воды, который Чайковский прилюдно выпил в ресторане Лейнера, то он был призван скрыть факт добровольного самоубийства и списать эту смерть на случайное заражение холерой...
   На счет, какой же из версий о смерти великого композитора верить больше, так и нет однозначных ответов. Смерть Чайковского по-прежнему оставляет простор для воображения потомков... 

   ...Перед самой своей кончиной Чайковский назвал покинутую жену болью, открытой раной своей души... Уж кто-кто, а он знал точно: белый лебедь его жизни, каким явилась Антонина Ивановна, был очернен и оболган самым жутким образом. Уже после похорон мужа разум Антонины Ивановны не выдержал доставшихся на ее долю злоключений. В 1896 году она в результате сильнейшей мании преследования попала в психиатрическую лечебницу, где с некоторыми перерывами провела долгих двадцать лет. Ее содержание там щедро оплачивалось в соответствии с завещанием Петра Ильича. В феврале 1917 года вдова Чайковского скончалась в Доме призрения для душевнобольных. В последние годы, судя по медицинской карте, никаких признаков душевного нездоровья она не выказывала...

 Тут...

Тут...

 тут...

Серия сообщений "композиторы":
Часть 1 - ЗАВЕЩАНИЕ ФЕРЕНЦА ЛИСТА
Часть 2 - Интересные факты из жизни Моцарта
...
Часть 5 - Его называли скрипачом дьявола
Часть 6 - ТАЙНЫ ГОСПОДИНА МУСОРГСКОГО
Часть 7 - В поисках маленького принца (П.И.Чайковский и А.И.Милюкова)
Часть 8 - Добрый ангел-хранитель Чайковского