Фанфик-миниатюра. "Планета обезьян", фильм 1972 года. 

"Ночью на Земле"

Автор: surazal ©

Персонажи: Цезарь/Армандо

Предупреждение: Это не порнографический рассказ. Желающие полечить половую дисфункцию идут на другие ресурсы.

Все права на персонажей принадлежат обладателям медиафраншизы "Планета обезьян" (Planet of the Apes)©

Текст охраняется Законом об авторском праве. Размещение любой части текста на других ресурсах и в частных дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №216013002220

 

 

Под дождь, когда он только начинался, засыпать было одним удовольствием.

Армандо, плохо соображающий от лекарства, водил ногтями по узору на спинке своей старой кровати и моргал в такт с лампочкой, мерцающей на панели компьютера.

Компьютер был ему совсем не нужен – он не разбирался в нем, как и в шахматах, но чужая молодая жизнь диктовала свои условия. А его привязанность к этой жизни, свидетелем которой он был с самого его начала, заставила бы его без всяких условий отдать свою собственную.

В ночном небе словно что-то фыркнуло, как кошка. Сразу же полилось, словно из ведра.

Зажмурив глаза, Армандо с усилием припомнил и кошку, которая была у него давным-давно, и двух совсем молоденьких гепардов, звезд его цирка, оказавшихся слишком восприимчивыми к доселе неизвестной эпидемической угрозе...

Кошка пришла в его сон, навалившийся тяжело и сразу, – лекарства подействовали, как ни кочевряжился последние полчаса организм. Ткнулась головой в его ладонь, потерлась о предплечье и как-то низко, горлом, не по-кошачьи проурчала, толкнув его в бок так сильно, будто весила с десяток фунтов.

А когда грохнул и рассыпался, казалось, над самой землей гром, она позвала его по имени – негромко и глухо.

Армандо кашлянул и открыл глаза.

– Вам тоже спать страшно?

Кошки не было, да и быть не могло – уже много лет они обитали лишь в государственных хранилищах эмбрионов, да, быть может, где-нибудь в скрытых местах, куда человеку, по счастью, путь был закрыт самой природой.

Вместо нее рядом с Армандо, ухватившись за его руку, в странной позе, какую человек ни за что бы не принял, сидел Цезарь.

Армандо, не сдержавшись, зевнул – звучно, стукнув зубами; неохотно выпускал его на волю сон.

– Ты же больше не боялся грозы? – хрипло, полуутвердительно сказал хозяин некогда самого зрелищного цирка в Северных штатах.

Быстрый взгляд блестящих глаз – к окну и обратно, на Армандо.

– Иногда ещё боюсь.

Цезарь не извинялся за беспокойство, как делал в других случаях, – его страх был подлинным, грозы он действительно боялся, ходить под дождем не любил и никогда в жизни не плавал.

Армандо рассматривал его – в последнее время он так часто это делал. Цезарь достиг своего расцвета, превратившись в самое прекрасное существо из всех, что когда-либо встречались Армандо, и он поклялся бы в том по первому требованию. Казалось, природа дала в Цезаре восхитительный аккорд, наделив его умом, изяществом и силой в той степени, за пределами которой начинается невероятное. Кто мог бы утверждать – каденцию или новый рассвет представляла история видов, но представление обещало быть потрясающим.

Уж в представлениях Армандо разбирался.

Не отпуская его руки, Цезарь свернулся калачиком рядом, грея бок теплым и сильным дыханием.

Он был похож и на отца, и на мать. В подкрадывающейся дреме мелькнуло волевое и прекрасное лицо Зиры, в тумане за ним следовал силуэт Корнелия, и во всем облике его светилась нежная сила. Армандо любил их обоих. У него давно не было семьи, и в душе сладко ныло, стоило ему задуматься над тем, что бесценное наследство, которые оставили ему эти красивые интеллектуалы с великолепными манерами, принадлежит...

Нет, нет, всё неправильно! Это он сам принадлежит Цезарю! Он, носивший его на руках, кормивший его когда-то из ложечки, давший ему имя, учивший его ходить, понимать мир, говорить – и прятать свой интеллект, высший любого человеческого. И мукой была для обоих эта вынужденная скрытность!

А ещё Цезарь отдал ему первый поцелуй. Это произошло так внезапно, и было так потрясающе... Армандо стоял, ошеломлённый и дрожащий, пока сухие, нежные губы легко, но настойчиво трогали его собственные. Цезарь не закрывал глаз. Темные, хищно горящие в ту секунду, глаза его смотрели прямо в глубину сердца отца и учителя. Ничего, напоминающего страх или смущение, в них не было. Это был поцелуй равного равным.

Душа полыхала. Армандо поднял руки и обнял воспитанника, отвечая на поцелуй. Тогда Цезарь зажмурился и тихонько заурчал от счастья.

Он сам не заметил, как рука его принялась гладить голову Цезаря. Внутри все горело воспоминаниями – горькими и сладкими.

Повернувшись на бок, Армандо сдвинул руку ниже, ткнувшись пальцами в шерсть на груди шимпанзе. Тот выдохнул, как-то придушенно всхлипнув. Замерший, Армандо убедился, что рука Цезаря нашла его ладонь и мягко гладит. Никто и никогда так не прикасался к нему...

Корнелий мог бы так трогать его. Зира наверняка целовалась бы вот так – как теперь ее сын, чуть задевая его лицо пушистой шерстью и самым лёгким на свете дыханием.

Он тихонько охнул – Цезарь этого ждал, как некоего сигнала.

Крупное тело – гора мускулов и шерсти – опустилось сверху, прижалась щека к небритой щеке Армандо, и осторожные пальцы несколько раз задели его голову, взъерошивая и приглаживая волосы.

Пальцы на ногах Цезаря сжали щиколотки Армандо и с силой развели их в стороны.

Нежность Цезаря была нечеловеческой.

Армандо вдохнул и выдохнул, вслушиваясь в то, как его убивает и воскрешает это извечное, бессмертное, непознанное, то, что жило до них и будет жить после, когда исчезнут атом и время, и новое, уже с другим названием будет все так же нести их обоих, обнимающихся в полуобмороке, далеко-далеко, где они наконец-то встретят самих себя.

Он не чувствовал боли, он держался за покрытые шерстью предплечья, когда огромные зубы легко прикусывали и тянули поредевшие волосы на его макушке, а потом он понял, что его переворачивают – легко, как листок бумаги, и голова закружилась сильнее, чем при неловком повороте на трапеции. Наверное, мощный ветер Вселенной вот так разворачивает дрейфующие спутники.

–Учитель мой... – Цезарь был почтителен, в такие минуты особенно почтителен и деликатен.

Никогда у людей нельзя было найти ничего подобного.

Армандо едва заметно кивнул – оба уже не помнили, когда это стало сигналом, – и Цезарь прикоснулся к его животу, а потом Армандо зажмурился.

Его затопили боль и счастье.

 

Под дождь спала большая и ничья планета, которую своей считал каждый живущий на ней вид. Цезарь неслышно спал на кровати, рядом.

Армандо подумал, что пройдут миллионы и миллионы лет, прежде чем остынет Солнце, прежде чем растворится желание каждого живого существа выживать и господствовать, разрушать и править, и нести во Вселенную свое, единственно верное понимание справедливости и счастья.

А снаружи всё стучал и стучал равнодушный дождь.