В версии "ПлОб" 1968 меня очень заинтересовало, почему именно орангутаны являются духовными лицами, хранителями веры. Поскольку я симпатизирую персонажу орангутану из версии 2012-14, я решила попытаться объяснить одновременно простое и сложное явление.

"История Мориса"

Автор: surazal ©

Все права на персонажей принадлежат обладателям медиафраншизы "Планета обезьян" ("Planet of the Apes") ©

Текст охраняется Законом об авторском праве. Размещение любой части текста на других ресурсах и в частных дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №214102600976

 

Она стояла высоко над его головой, раскачивалась, приплясывая на ветке. 
Ее огромный силуэт то скрывал, то открывал солнце, которое било в глаза, мешая рассмотреть красоту ее крупного мускулистого тела. 
Почти неслышно он вздохнул и осторожно запустил руку в свою шерсть, раздвигая рыжие жесткие волоски и бережно, словно впервые пробуя, прикоснулся к себе. На голову посыпались листья и поломанные веточки. Женщина наверху продолжала танцевать и, наверное, ловить в шёрстку прикосновения нежных верхних ветров. Скоро он дотронется до нее ничуть не менее нежно. 
До него доносился её запах. Она была из новеньких, завезённых совсем недавно, молодых и здоровых. 
Он не стал ждать – едва она остановилась и начала спускаться, выпрямился, подтянулся и дёрнул ее за ногу. 
Она рухнула на землю, вонзив пальцы во влажную почву. Он развернул ее на спину и подтянул к себе, не дав ей ни одной попытки освободиться, крепко прижал к земле, сдавливая руками и ногами.  
Она смотрела в его лицо и молча вырывалась. В ее широко открытых глазах не было ни страха, ни негодования.  
Никто не мог их видеть здесь – он довольно заурчал, придвигаясь бедрами ближе к ней. Запах между тем стал сильнее, ярче, слаще. Это был запах жизни, которая никогда не заканчивалась.    
Женщина вытянула губы – в ее янтарных глазках сверкнуло солнце – и тут же отвернула голову, смущённо прикрыв лицо рукой.




Ему было немного не по себе, когда он возвращался – медленно, по земле, обессиленный, полностью вымотанный, не желающий ни танцевать в деревьях, ни есть, ни думать. Добравшись до открытого пространства, ближе к служебному выходу из заповедной зоны, уселся прямо в траву и через некоторое время услышал знакомый звук открывающейся высокой калитки.
Обернувшись, как по наитию, он увидел у входа человека, девочку, которую знал почти с самого ее рождения, и которая до сих пор приходила к нему, несмотря на изматывающую болезнь и многочасовые занятия очаровательной музыкой. Он знал, что ее отца, обучавшего и лечившего орангутанов, больше нет в живых. 
– Морис, Морис!
Он быстро, как мог, приблизился к ней. 
– Как поживаешь? – она улыбнулась, и он увидел, что у нее выпали два передних зуба. 
«Спасибо». 
Она протянула ему руку, и он нежно погладил ее ладонь. Потом он позволил ей потрогать его голову, погладить его плотные щёки.  
– У тебя грустный вид, –  констатировала девочка, и Морис солгал:
«Морис плохо поел».
Она замолчала, потом снова взяла его за руку, с трудом приподняв его запястье. 
– Морис, я больше не смогу быть твоим опекуном, у нас не осталось денег. Но я буду твоим другом по-прежнему, если тоже не умру, как папа. Я надеюсь, что выиграю конкурс с моей скрипкой, и тогда заберу тебя к себе. Потом ты и другие орангутаны будете моими наследниками. 
Она обняла его, уткнулась носиком в его мохнатую руку и вдруг заплакала – вся сотрясаясь и давясь слезами, но в полном молчании, как будто тоже была орангутаном. 
Бережно обхватив ее крохотное безволосое тельце, закутанное мягкой одеждой, Морис сидел, оцепенев от неизвестного прежде, безжалостно захватившего всё его существо неожиданного ужаса. Он примерно знал, чем может обернуться окончание финансирования. Как люди ни старались скрывать – он был отлично осведомлен и о научных лабораториях, и о богатых сумасбродах, для которых нет никакого закона. 
Он покачал головой, не желая вспоминать то, что было ему известно. Ведь его в конце концов могут просто застрелить, а не мучать. Бывает и это.  
– Морис. Давай помолимся, как молился папа.
Подражая ей, он сложил руки и наклонил голову. 
– Пусть у меня будет много денег, и мы бы снова встретились с Морисом, и он бы стал самым богатым орангутаном на свете, – простодушно сказала девочка.  
Пусть она поправится. Пусть она не умрет от этой болезни. 
Пусть она поправится. Не умрет от этой болезни. 
– Мы потом поедем на Борео, где ты родился. 
Она опять забыла, как правильно называется – Борнео. 
Поцеловав несколько раз его опечаленное темное лицо, она встала и ушла, не оглянувшись ни разу. 




Вечером, когда начало уже смеркаться, они с Велле сидели вместе на лужайке недалеко от ограждений и ужинали тем, что нашлось. 
Велле был мудр во всем, что касалось добывания еды. Он был ещё достаточно молод, но потрясающе хитёр и изобретателен. Ему никогда не нравилась простота – придавить какого-нибудь жучка и съесть его, выплюнув лапки. В дни, когда приходили посетители, он храбро вставал во весь рост около ручья и махал руками в разные стороны или приплясывал, показывал непристойные жесты или кружился по поляне, обняв себя за плечи. Он без всякого удовольствия слушал восхищенные выкрики гостей, зато с восторгом вгрызался в лакомства, что они ему перебрасывали – никого и никогда не волновали надписи, запрещающие кормить население заповедной зоны. Он также делал заначки и горе было тому, кто нечаянно набредал на них и раскапывал – Велле тут же набрасывался и мог нещадно отлупить кого угодно. Агрессивный и сильный, он, тем не менее боялся Мориса, одного только Мориса, с которым делился своей едой, даже вел себя как полагается, в то время как они оба неспешно ели, не отрываясь от всегдашнего молчаливого созерцания мира.  
Морис медленно жевал галету, а Велле торопливо поедал пучки сельдерея, то впихивал в рот по целому яблоку и поминутно вытирал лицо жестким листком дуба. Изредка он тихонько рыгал, потому что поглощал пищу слишком быстро, а до воды был не один метр. Кроме всего прочего, Велле был ленив.    
Закончив с ужином, Морис развернулся к компаньону и поднял руку, сквозь шерсть которой просвечивал невероятный оттенок лунного света, смешанного с искусственным. Настойчиво помахал пальцами, будто ловил что-то в воздухе. 
«Там».
Блестящие карие глаза его собеседника – впрочем, как можно было назвать собеседником того, кто не отвечал? – задумчиво закатились вверх. 
«Бог», – не унимался Морис. 
Велле с непонимающим видом протянул ему свою любимую жестяную банку из-под коки, гремевшую камушками.
«Бог – очень большая, умная обезьяна. Помогает».
Велле, недоумевая, нахмурился и отвернулся. 
Морису захотелось пойти поискать женщину, которой он овладел утром, и тоже рассказать ей про  Бога, но вместо этого он сел у старого металлического укрепления, переплетя пальцы, и уставился на землю. 
Велле встал, сделал круг по лужайке, снова сел рядом с Морисом и дотронулся до его локтя. 
У входа вновь горел свет. До орангутанов донеслись голоса ветеринара и ее помощника. Морис замер. Он слышал, как в глубине тела сильно стучало сердце. 
– Ты вообще видела, что там за питомник, куда его отправляют? Настоящий сарай. И хозяин садюга. 
– Бедняга Морис. Я уже привыкла тут к нему... И девочку очень жаль. 
У него сжалось внутри и захотелось закричать от отчаяния.
«Бог, помоги». 
Голоса смолкли.
Онемевшая от удивления ветеринар тыкала из-за стекла пальцем в направлении Мориса.
– Ты видишь?
– Ну да, руками машет, – усмехнулся ассистент. – Он же умеет общаться жестами.
– Бог, помоги... Он молится. Стив, он молится! 
– Да ладно, не сочиняй. Нашла тут пастора... Пошли, подготовим его документы. Я тоже буду скучать по этому парню.
Загудел электронный замок, вдалеке кто-то кашлянул, и свет у служебного входа в обиталище орангутанов окончательно погас. 




Четыре месяца спустя Джина ди Ливио, дочь всемирно известного, но уже покойного приматолога, возвращалась с репетиции. На душе у нее было светло и славно – всё только немного портила некстати случившаяся болезнь адвоката, который занимался делами Джины и ее матери. Она наткнулась на него у лифта – вид у адвоката был не самый здоровый, несколько раз он даже чихнул, не удержавшись, почти на лицо Джины. 
Ей не хотелось теперь болеть из-за него каким-то дурацким гриппом – ведь тяжелая болезнь, которая мучила ее несколько лет, мало-помалу сдавалась. Она вспомнила, как Морис молился с ней в заповеднике, потом вспомнила цифру на их семейном счёте, которая могла теперь оживить ее мечту, и вдруг пошла вприпрыжку, размахивая футляром со скрипкой, хотя делать это строго-настрого запрещалось. 
«Папа говорил, что молитва чистых сердец исполняется! Я никогда не умру от концентрического склероза. Ведь Морис молился вместе со мной».