Продолжаем тему императрицы и охранника :-) На сей раз поговорим о паре наших любимых китайцев.

"Освобождение", рассказ по мотивам аниме "Код Гиасс"

Автор текста: surazal

Авторы персонажей: Танигути Горо, Окоути Итиро (Code Geass anime&manga)

Пара: Ли Синкэ/Тянь Цзы

Рейтинг: М

Текст охраняется Законом об авторском праве. Размещение любой части текста (а также текста целиком) на других ресурсах и в личных дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №214051000561

 

По Запретному Городу, незамеченный, под прикрытием легкого дождя, щадящего даже паутинки под крышей, крадется теплый летний вечер.
В лабиринтах дворцовых галерей гуляет запах магнолий и роз; на шелковые драпировки всех существующих в мире оттенков присели, словно бабочки, дрожащие блики. 
Солнца не видно – висит, будто туман, таинственная хмарь, синеватая, как глубина Центрального пруда, и подобно воде колышется затухающий звук развешанных повсюду колокольчиков, ведущих меж собою тихую вечернюю перекличку.  
Ненавязчивый электронный сигнал, напоминающий звук падения монетки в котел, возвещает о наступлении Часа Собаки. Мерцают голубые огоньки на стенной панели, тускло, с переливами, словно плавают, запутавшиеся в переплетениях метелочек и веток гигантской цветочной композиции. 
Цзянь Лихуа наблюдает через широкую дверную арку, как колышется белый пух, обвивающий стебли. Точно так же ее волосы развевались вчера, во время прогулки по озеру.
Этот букет она составила утром, со скуки.  
– Ваше Величество, что это у вас такое интересное выйдет? 
Прислуга не умеет интересоваться невпопад. Все они либо деликатно молчат, либо спрашивают с одинаковой улыбкой.
– Будет называться «Жизнь пожилого человека», – отвечала Цзянь Лихуа.
И вот спросите – почему она так решила?
Ввечеру букет уже подвядший. Завтра его выкинут, быть может, ещё когда императрица будет спать... Хотя нет, невозможно. Никто не входит в ее комнаты без ее личного разрешения. 
Почти никто. 
Это против всяких правил, всех существующих традиций, но в ее покои днем и ночью есть доступ для офицера Ли Синкэ.
Ее Синкэ. Тот, в руках которого ключи от ее жизни. Которого она никогда не испугается, на которого не обидится ни под каким предлогом, и кто никогда не надоест ей. 
Он всякий раз приветствует ее поклоном. Глубоким церемониальным поклоном, после которого снимает оружие и оставляет его у двери, а сам садится, как положено, ниже, чем сидит Цзянь Лихуа, которую он называет Тянь Цзы. 
Она не зовет его – он приходит по своей воле. Будь Тянь Цзы старше, она знала бы, что, согласно этикету, это означает их обоюдные обязательства в будущем, но пока она молода, и ей никогда не будет те же самые двадцать шесть, что ему сейчас.  
– Как прошел ваш день, Тянь Цзы? 
Под глазами Синкэ круглые фиолетовые тени, кажущиеся ещё темнее под его длинными ресницами. Не спал...
– Нормально, – она улыбается и кивает ему на композицию. – А твой, Синкэ? Ты здоров? 
Его здоровье – единственный предмет ее молитв, и она никому в этом не признается. 
– Да, благодарю вас, моя госпожа. 
Чуть сощурившись, он читает наклейку на прямоугольной терракотовой вазе. Рассматривает так внимательно, будто это сложный чертеж, а не произведение скучающей императрицы.
Она знает, что ужинает он у себя, да и для обычного чая уже поздно. 
– Синкэ, у тебя с собой травяной чай, который в банке? – мучительно стесняется императрица и крутит тугие хвостики волос указательными пальцами.
Синкэ, даже не кивнув, достает откуда-то голубую жестяную баночку.   
Рассматривая собственные вышитые туфли, Цзянь Лихуа протягивает руку. Жесть холодит ее ладонь дыханием Внешнего мира. 
– Для вас открыть?
– Нет. Сама...
Она делает несколько глотков, запрокинув голову, как девушки из телепередач, и возвращает чай Синкэ. Черный блик внезапной молнии раскалывает пополам спокойную, вечернюю голубизну баночки, и Синкэ, не отрываясь от напитка, уверенно нащупывает на стене две гладкие кнопки. Снаружи из земли поднимаются ставни, погружая комнаты императрицы в темноту и на несколько часов скрывая ее даже от ее обычной жизни.   
Из Внешнего мира пришла ночная гроза.


Какой этот вечер по счету? Только их вечер – Боги, вы и правда милосердны!
Одетая в пижаму, Тянь Цзы возится с расческами. Она с вечера отослала обоих парикмахеров и жалеет об этом. 
– Синкэ, почему ты вечно спишь у дверей?
– Чтобы обеспечивать вашу безопасность, госпожа. 
– Так ведь если ты будешь спать рядом, это гораздо лучше. Как ты успеешь добежать до меня, если ворвутся?.. – она дергает ленточки, запутавшиеся в ее белых прядках, и наблюдает за его лицом. – Ты ведь будешь укрывать меня своим телом?
Синкэ краснеет.  
– А расчеши мне волосы, – просит она, покачивая в ручках расчески, как ракетки. – А то я не дотянусь. Я пробовала, но не вышло. 
Он, досадуя на себя, подходит. 
Тянь Цзы, поджав ноги, садится спиною к нему в кровати – слишком поспешно садится, наконец стягивает ленточки с волос и вслепую сует их Синкэ. Подушечки ее пальцев касаются его подставленной ладони. Синкэ чувствует, как снаружи и внутри глухо и сильно бьют безжалостные молнии. 
По одной он берет прядки и погружает в них расческу – нефритовые зубья скользят по волосам, медленно и плавно разделяя их, будто лодочки на лунной реке.
Он не видит ее, но знает, что она зажмурилась от удовольствия. Она глубоко дышит и даже тихонько раскачивается. 
Оба начинают дышать в унисон. Тянь Цзы наконец вздыхает и дергается, едва не завалившись набок, успев опереться на ладошку. 
– Ой. 
Синкэ прикусывает губу.
– Простите, Тянь Цзы. Я сделал вам больно?
Она молчит некоторое время, снова сладко жмурясь.
– Даже если бы ты захотел... – она обрывает себя, – нет, не сделал. Я сонная.
– Я закончил. 
Он равнодушно складывает расчески и ленточки в резной каменный ящичек возле ее зеркала. Его движения так точны, словно у него есть младшие сестры или дочери, и он привык по вечерам убирать им волосы.
– Вам пора ложиться, госпожа. Теперь действительно уже время.
Синкэ кланяется ей, сложив руки – одну поверх другой. 
И Тянь Цзы с глубоким вздохом разочарования ложится, скомкав подушку и протянув покрывала между ногами. В полумраке Синкэ разувается и укладывается поодаль, возле двери, и блики на его волосах – как блики на чешуе дракона.
– Синкэ, – зовет спустя минуту Тянь Цзы, и он видит, как она села в постели. – Я боюсь грозы. 
– С каких же пор? – спрашивает он императрицу Поднебесной, так небрежно и просто, как спросил бы младшую сестренку. 
– Ну вот... я вообще не боюсь, а эта какая-то... странная. Если бы кто-то рядом посидел или полежал, я бы успокоилась. 
Трусом Синкэ никогда не бывал. Он подходит к постели Тянь Цзы и садится. К чему церемонии здесь? Его тянет к ней так сильно – он может сопротивляться себе, но не божественному и тонкому обаянию Цзянь Лихуа, потомку сотен императриц, что сводили с ума любого из подданных одним только взглядом. 
– Вы ещё маленькая, ваше Величество, – молвит он вполголоса, когда ее руки находят его ладони и сжимают их. – Вам рано спать в одной постели с мужчиной, вы же понимаете, – о, как он старается, чтобы в голосе его слышна была улыбка!
– Что ты выдумываешь!
– Разумеется, вы очень большая! Но позвольте мне идти и лечь уже... Всю ночь сидеть тут скорчившись я не могу.
– Кто просит тебя тут сидеть? Ложись и не рассуждай, – велит она с такой комичной безапелляционностью, что он «ложится и не рассуждает», молясь только о том, чтобы Тянь Цзы  поскорее заснула.
Она и в самом деле засыпает почти мгновенно, и Синкэ тотчас забывает об отданном самому себе приказе и, измученный трудным, семнадцатичасовым днем, забывается сном следом за своей хозяйкой.
Утро застает его обнимающим Тянь Цзы за талию – спящим, в отличие от самой Тянь Цзы. Она смотрит, слегка удивленная, но лежит не шевелясь, зная, что утро наступит и для ее Синкэ. О тайнах же своей жизни не беспокоятся императрицы Запретного города – будить их в определенные дни недели непозволительно ни одной живой душе. 
Будь то даже император.
«А из Синкэ император получился бы что надо... или принц-консорт, хотя у нас, кажется, нет такого титула», – размышляет Тянь Цзы. 
– Ли, – зовет она неслышно и взглядом прикасается к его лбу и волосам. Она никогда не станет будить его, даже если придет угроза самой ее жизни.
Кровь в ней пылает – это не впервые, и Тянь Цзы понимает, что наступил день, в который не она, а уже Синкэ никуда не отпустит ее.      
Ей вдруг становится страшно, и спящий с нею рядом с видимым трудом вырывается из своего плотного сна. 
Словно рассветные облака, сменяя друг друга, эмоции отражаются на его лице, и юная императрица улыбается. Она смотрит на его губы – полыхающие, на его разгладившийся лоб, на капельку в уголке глаза. 
И Синкэ обнимает ее. Просто как обычную девушку, а не священную особу, к которой ему нельзя прикоснуться. 
У нее сводит скулы, и она задыхается от невыкрикнутых слов, она чувствует, как кружится голова, как пробежали перед глазами тени обезьян и горных храмов на высоко колыхающейся занавеске. Сплетая пальцы за шеей Синкэ, Тянь Цзы чувствует, что ее целуют – ненавязчиво и скорее даже почтительно, чуть раскрыв губы, целует ее Синкэ, тихонько придерживая за подбородок пальцами.   
Она даже не осознала полностью, что это был первый ее поцелуй, когда, потеревшись щекой о ее щеку, Ли заглядывает ей, запыхавшейся, в глаза. У него чуть встревоженный взгляд. 
О, как хорошо, что он молчит! Ведь она же не знает, как вести такие разговоры, ее никогда этому не учили… В животе у нее что-то сжимается, она всю себя чувствует так отчетливо, как не бывает и во время медитативного расслабления – даже кожу на локтях покалывает.  
– Я не знаю, что делать, – говорит Тянь Цзы, не отводя взгляда. 
– Я знаю, – шепот Синкэ всегда успокаивает. 
Такой родной – и она не боится, что он узнает ее тайны, ей самой неведомые. Ничего не боится с ним, теперь даже себя. 
Она ложится было на спину, покорная, руки вдоль тела – но Синкэ не позволяет. Она будет прижата к его груди, крепко-крепко. Ей будут подарены тысячи прикосновений, о которых не мечталось маленькой Цзянь Лихуа.
Она стесняется, и шумные вдохи похожи больше на стоны. Ей странно, непривычно – почему так раскраснелся Синкэ, почему он так дрожит, и в его глазах пульсирует отражение императрицы.     
Ее храбрость покидает ее.
– Я не хочу. Я боюсь, – еле слышно молвит она.
Синкэ очень серьезно смотрит. 
– Только вы сами решаете... хотите вы или нет. Не я. А только вы сами, моя госпожа... моя любимая госпожа. Моя любимая, – последние слова он выговаривает, увлеченный ею в поцелуй, от которого кружится голова у них обоих.  
Он становится страстным – как ей хотелось, как мечталось уже такое долгое время. Ей кажется, что она не боится больше, и пальчики, впившиеся в плечи Синкэ, не дрожат. 
И губы беспощадные. Это больше не ее Синкэ, это неизвестный кто-то, кого она любит совсем по-иному, потому что только сейчас она чувствует в теле, внизу, эти искры – будто фейерверк. И  на душе так же светло, как во время празднования Нового года, когда все разноцветные фейерверки летят с ее желаниями в Небо, и небесный Дракон... как он прекрасен!..
Синкэ укрывает ее своим телом.
– Боги, что я делаю! – бессильно стонет он. 
У Тянь Цзы закрыты глаза. Она понимает, чего ей хочется, но сказать об этом не в силах, и как же здорово, что ее понимает Ли. Как славно, что он гладит ее шею так нежно, переворачивает ее на живот и целует, целует ее вспотевшую, скользкую спину! 
Он берет подушки – одну, другую. Серебристая на нефритовую, сверху алая. О, он все знает, он все сделает так, как нужно, она же больше не боится!Доверие – как к себе самой... какая разница, что она лежит в такой позе, с поднятыми бедрами, вся на его виду! Она чувствует, как заполняет ее счастье, и вздыхает, и стонет...
– Простите, – едва различимо шепчет Синкэ между быстрыми поцелуями, он торопится приласкать ее спину и раскрасневшиеся ягодицы, и ее ноги. Тянь Цзы сознает, что от его пальцев наверняка останутся следы – его прикосновения теперь призваны принести удовольствие уже ему самому. – Простите, моя госпожа. 
Она не вполне понимает – но неумолимая твердость и боль одновременно медленно и быстро становятся ее реальностью, и у нее не получается не кричать.  
Так кричат, поутру просыпаясь, белоснежные птицы на склоне горы, у Небесного озера.
Синкэ двигается медленно, и почти сразу же быстрее, быстрее, и Тянь Цзы, в плену инстинкта, старается подстроится под эти движения, ей сладко и больно, но, не оставив ни уголка для холодных рассуждений, ее охранник, ее вторая душа каким-то образом находит себя в чадящей, всё от всех скрывающей страсти, и нехотя выпускает его вздрагивающая от удовольствия, все ещё кровоточащая плоть императрицы за секунду до того, как семя оставляет его тело.    
Нет, Цзянь Лихуа никогда не испугалась бы его протяжного, звериного стона за ее спиной. Она знает, что означает эта липкая влажность на ее ногах, она понимает, почему руки Синкэ так плотно прижимают ее, и ей хорошо, ей очень хорошо. 
Она пытается поговорить с ним об этом – о новом, но у нее закончились силы. Она слишком долго ждала своего освобождения. 

В тот день ее никто не будит, она, проснувшись поздно, видит лишь горячий черный чай, апельсиновое суфле и записку от Синкэ, которого снова увели от нее какие-то важные дела. На тонкой бумаге будто черные крупные птицы летят...
Она чувствует себя совсем свободной. Садится, спустив на пол ноги, которые тотчас принимается гладить ветерок из окна. Цветы в обрамлении светлых, как утро, бамбуковых занавесок выглядят как продолжение...
Тянь Цзы подходит к настежь открытому окну, рассматривает свежие лилии, трогает их, едва касаясь, и вспоминает о том, как сегодня проснулись на Небесном озере птицы, такие же чистые, как эти цветы. Ей вдруг представляется, что эта заря – тоже птица, только ярко-алая, как та самая ткань, на которой неразличима была ее священная кровь. Заря летит далеко-далеко, туда, куда Синкэ и Тянь Цзы однажды обязательно поедут вместе. Она, будто старым друзьям, кивает каким-то потаенным мыслям и едва заметно улыбается.
Теперь у нее есть то, чего бывают лишены самые влиятельные и опасные, самые богатые и свободные люди этого мира. 
Счастливая императрица больше не узница Запретного города.

©