Этот рассказ я завершила уже после того, как Рождество отпраздновали :-) Я очень люблю писать про Ди и их детей, люблю анализировать их отношения с людьми. В "Чу во де чжа рэн" была очень жестокая сцена рождения Ди, как мне сказали, "бесчеловечная" (конечно, ведь они не люди). Здесь я попыталась компенсировать отношение к этим существам тем, что в самый важный момент поместила рядом с одним из них человека. Читайте, пожалуйста. (@´ー`)ﾉﾞ

 

"Ночь Рождества"

Автор: surazal ©

Рассказ по мотивам манги и аниме "Магазинчик ужасов", автор персонажей Akino Matsuri (Petshop of Horrors) ©

Саммари: Двадцать пятого декабря Ди взбредает в голову сделать кладку. Бедняга Оркотт. 

Текст охраняется Законом об авторском праве. Размещение любой части текста на других ресурсах и в авторских дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №214011500401

 

 

– Магазин закрыт.

Удерживая в охапке тяжелые пакеты из супермаркета, Леон Оркотт окинул позднюю посетительницу неприязненным и усталым взглядом.

– Как это так – закрыт? Последний день до Рождества остался, почему закрыто, можно узнать? – у гостьи был хорошо поставленный контральто, выразительный взгляд, аметистовый браслет, надетый поверх серой перчатки. За руку она держала мальчика лет десяти.

Вспомнив Криса и прошлое Рождество, Леон вздохнул и зашарил ключом по шершавой поверхности двери, пытаясь попасть в скважину.

Женщина и мальчик не уходили.

Придерживая коленом норовивший вот-вот развалиться пакет, он вздохнул и уже приготовился выдать какой-нибудь аргумент понелепее – чтоб отвязались, как гостья тихо вздохнула за его спиной.

– Граф Ди куда-нибудь уехал до следующего года?

 

I

 

Темнота маленького помещения, как любая темнота перед Рождеством, была таинственна и ароматна. А учитывая то, что магазин был зоомагазином графа Ди, то темнота здесь ещё и была способна в каждом вызвать сладкий трепет детства и разбудить дремлющее, будоражащее чувство ожидания чуда.

– Моня, осторожно, тут ступеньки, – вполголоса говорила женщина за спиною Оркотта, и он удивлялся ее странному, тягучему выговору. «Да вроде не ирландский...»

Единственный источник освещения в просторной приемной – маленький желтый фонарь был полузавешен бумагой-гофре и мог только дать слабое представление о чайном столике возле низкого дивана да теряющихся дальше в полумраке занавешенных клетках самых разных размеров и форм.

Выпустив из рук пакеты, Оркотт, не обращая внимания на сопровождавших его гостей, сказал громкую китайскую фразу, в которой, как обычно, переврал половину звуков.

– Добрый вечер, – слабо отозвались из темноты, с дивана. – Мадам Самойлик, с наступающим Рождеством вас и вашего внука. Простите, что не встаю вам навстречу... Мне немного нездоровится.

«Внука? Однако!» – нахмурившись, бывший полицейский, так до сих пор и не получивший официальной отставки, наблюдал, как чуть заметно поиграли тени вокруг слабых очертаний фигуры хозяина зоомагазина, как рука Ди поправила волосы и они сверкнули тусклым лучом – будто метеор пронизал ночное небо.

– Взаимно, дорогой граф.

– Я сожалею о вашей потере, мадам Самойлик. Я видел некролог на прошлой неделе. С вашим мужем определенно приятно было вести дела.

«Жалеет Ди о партнере, – от Оркотта не скрылось настоящее сожаление, явственно услышанное в голосе китайца. – Быстрее бы выпроводить этих, пока ещё не началось».

Он боком втиснулся в соседствующую с приемной маленькую столовую – скользя тенью, чувствовал, что становится невидим и неслышен, сливается со всей этой ночью, и пока не отмечал в себе никакого волнения, кроме таящегося архетипического ощущения Рождества. Маленькая керосиновая лампочка мерцала под узорчатым стеклом, будто заметенная золотистым снегом.

Снаружи шуршал ветер.

– И успех в делах... – доносилось контральто до разжигающего примус Леона. – А я не только тоскую, я ведь ещё и не хочу, чтобы пропало дело всей его жизни... опыт, граф Ди...

– Очень может быть, что я смогу вас обрадовать, – голос Ди будто бы стал сильнее, суше. – Прошу вас, – звук отодвигаемой деревянной дверцы, – посмотрите сюда. Это арована, тропическая рыбка, по китайским поверьям она способствует удаче в делах. Мне буквально вчера привезли всего шесть их, и я бы попросил... – Ди чуть слышно охнул, – вот там – да, от вас слева лежит бланк стандартного контракта. Вы... можете принести мне его завтра, вместе с оплатой, а сумма уже прописана в контракте. Обратите внимание, эта рыба – пресноводная. Я бы просил вас...

«Совсем ему стало худо, видимо», – с твердыми намерениями выпроводить скорбящую вдову и ее внука, Леон показался в дверном проеме, уставившись в зеркало напротив, на темные пятна пота, явственно различимые на его футболке. Его ничто не смущало, кроме того, что граф Ди мог бы вот-вот вскрикнуть от боли и потом неделю переживал бы о том, как выглядел в глазах уважаемых гостей.

Неделикатно схватив под руку госпожу Самойлик и полусонного Моню, Оркотт тащил обоих вверх по лестнице, сопровождая устными инструкциями насчет пресноводных рыб. А услышав пожелание выздоровления для графа и захлопнув зазвеневшую дверь, можно было вернуться вниз и позволить темноте и китайской тайне захватить себя снова.

 

– Ни фига себе, сколько эта арована стоит! Я тут взглянул в эту бумагу...

Ди, казалось, не услышал, он тяжело дышал, откинув голову на спинку дивана и закрыв глаза. Лунный луч, пробившийся сквозь неплотно задвинутые занавеси с изображениями грациозной цапли, играл на его белоснежном лице, медленно переливаясь на высоких скулах.

Подойдя ближе, Леон взялся за пульс на тонкой руке.

Он был по-прежнему изящным, став ещё изумительнее, его прекрасный граф. Пусть и носил чужой титул, для Леона всегда – всё же аристократ, необыкновенной притягательности, с чуть располневшей теперь талией, чуть округлившимся лицом.

Волшебный, как этот вечер.

– Выпьешь бульону?

Ди поджал губы.

– Из сорго. А?.. – тихая попытка уговорить.

– Оставьте, – гораздо более твердым голосом сказал Ди, и его вечерний ассистент, изумленный, встретил ясный взгляд продавца животных – взгляд, не наполненный, как было совсем недавно, болью и страхом.

Ди сел прямо, скользнув ногтями по руке, поддержавшей его.

– Мне немного лучше, – он, нахмурившись, смотрел будто куда-то сквозь стену.

– Это что, были ложные схватки? – Леон пропустил сквозь пальцы челку, намотал на мизинец выдранный волосок.

– Нет. Ранние. Люди в это время могут даже спать. А у нас выносливость ниже.

«Через двадцать минут, в этом случае, опять начнешь корчиться».

Оркотт вздохнул, постаравшись сделать это незаметно.

– Собственно, это также одна из причин, по которой я выбрал вас... господин Оркотт, – Ди провел ладонями по заалевшим щекам.

– Что – одна из причин? – а желудок настойчиво просил свое, недополученное вечером, и компенсацию за беспокойство целого дня – вот-вот заурчит.

– Выносливость, – пояснил Ди.

 

 

II

 

В каменной ванной с медными кранами и непонятного назначения синими и зелеными кусочками резаной бумаги, свисающими с потолка, в проемах и на зеркалах, пахло влажностью. Детектив Оркотт не любил сырых и холодных ванных комнат – он любил расслабляться в глухой, отключающей беспокойство жаре под шум воды и чуть слышное шипение лопающихся пузырьков пены.

«Я читал, что роды в воду как минимум безопаснее».

«А я консерватор, – наморщив пальцами кожу на подбородке, Ди добавлял будто нехотя: – И я боюсь».

Оркотт курил, привалившись к бортику ванны.

Он совсем, совсем не так представлял появление на свет своих детей.

Задавив сигарету в водостоке, он тщательно подобрал пепел и стряхнул его туда, куда последовал и окурок – в маленький пакет для вещдоков. Ему не хотелось оставлять в этом доме ничего извне, того, что могло хотя бы условно дать грязное прикосновение, как выражался его Ди.

Его Ди, который в нескольких метрах отсюда наверное уже начинал испытывать нечеловеческую боль. Процесс помощи при родах Оркотт прекрасно себе представлял уже в Академии. Но шок, который он испытал, подробно услышав об обстоятельствах рождения всех Ди, оставил ощущение такое оглушающее и болезненное, что казалось – разорвалась голова...

«Я... я думал, вы клонируете... или, на крайняк, находите человеческую женщину, раз уж своих нет. Или что вы гермафродиты. (Тут Ди оскорбился.) Да я все что угодно предполагал, но не так же!»

«Мой дорогой детектив, – нотка печали была явственно слышна в серебристом голосе сквозь певучий выговор. – Низкая выносливость, падение характеристик иммунитета, даже гетерохромия – во мне всё прямо указывало на то, что необходим приток, – он задумался только на долю секунды, – новой крови. Например, у меня, – Ди вздохнул и решительно отправил на заклание собственную всегдашнюю деликатность, – у меня, случается, увеличиваются молочные железы. Господин Оркотт, если бы в нашем роду явился гермафродит, это означало бы его прекращение. Гермафродиты, как вы знаете, бесплодны».

«А клонировать?» – Леон как-то беспомощно ухмыльнулся.

«Нет, исключено. Мой отец... пытался. Да, господин Оркотт, мой отец ради этой цели работал и с моими стволовыми клетками, что крайне не понравилось моему деду, и с собственными. Материал погиб, как и в случае с клетками человека».

«И все-таки, вы называете своих детей репликами...»

Ди улыбнулся.

«Это уступка современности. Нашего с вами сына я буду называть Сяо Ди. Это что-то вроде – младшенький Ди», – и снова улыбка.

Какие-то они странные, ей-же богу.

К таким вещам его не смогли бы приготовить ни в одной полицейской академии мира.

 

 

В приемной Ди пил чай, смотрел какие-то бумаги, сделал два или три звонка. Свет по-прежнему горел вполсилы. Ди выглядел действительно больным.

Подле него стоял старинной работы объёмистый ящик, напомнивший Леону аппараты из фильмов об альтернативных вселенных. Выполненный из дерева безусловно дорогой породы, роскошно украшенный мелкими матовыми камнями, длиною фута в полтора, он имел на передней стенке какие-то приспособления, словно вплавленные в древесину и служившие, без сомнения, показателями среды внутри самого ящичка.

– Господин Оркотт, это инкубатор, – не дожидаясь вопроса, равнодушно промолвил Ди. – После того, как выйдет яйцо, потрудитесь осторожно, не сдавливая, поднять его и поместить внутрь. Температуру и давление в нем я уже настроил, – протянув руку, он с тихим щелчком поднял массивную крышку. Сам инкубатор казался довольно тяжелым на вид.

Измотанный Оркотт хлопнулся на низенькую банкетку, уставившись на выпирающий под легким шелком живот Ди, оказавшийся как раз напротив его лица.

Он знал, что Ди имеет в виду не совсем то, что он сам буквально подразумевал под «плодным яйцом».

– Как вы кормите новорождённых? Не травками же? – хмуро поинтересовался Оркотт, вычищая под основанием и без того чистых ногтей.

– Ди выкармливают молоком цилиней. По питательным характеристикам, а также в генетическом смысле это наилучший вариант. С этими животными у нас не происходит импринтинга, но чувство глубочайшей привязанности остается на всю жизнь, – тихо заключил Ди, поднимаясь без помощи и доставая из бумажной упаковки плотно свернутый отрез какой-то ткани. – Идемте, господин Оркотт.

 

 

III

 

В крохотной комнате без мебели и окон Ди осторожно расправил ткань, которую Оркотт принял было за очередной старинный свиток, и расстелил ее прямо на полу. Улыбнулся уголком губ, давно забывших обычную его помаду.

– Я буду... здесь. Пожалуйста, проследите, чтобы все помещения с клетками были заперты, – без всякого труда выпрямившись, Ди обернулся, и его мерцающий взгляд коснулся самой глубины сердца оглушенного Леона. – Кладка – крайне болезненный процесс, и я очень рассчитываю на вашу выдержку и помощь, господин Оркотт. Мне полагалось бы стоять, держась за что-нибудь, но я слишком много времени провел в сидячем положении, а ещё мое злоупотребление сахарозой... Сказать короче, у меня слишком слабые мышцы спины, не считая уже, что выносливостью я в десятки раз уступаю моему отцу, так что всю первую фазу я проведу лежа, а потом вы поднимете меня. Учитывая, что мое потомство также является и вашим, будьте так любезны – без суеты. Мы договорились?

Ди словно выплевывал фразы, и они падали в полумрак комнаты из его пересохшего рта – так тихонько в холодную ночь стучат о крышу беседки осенние листья.

Споро разгладив на циновке блеснувшую, как рыбья чешуя, ткань, он едва коснулся застежек одежды, и Леон во второй раз в жизни услышал, как они тихо звякнули.

Переступив через сброшенный лиловый чанпао, единственный оставшийся на Земле Ди непринужденно, как это было шесть месяцев назад, улегся на шелк, заведя руки за голову. На секунду его лицо исказилось.

– Ди, тряпки негигиеничны! – уверенно заявил Оркотт.

– Тряпки!? Это произведение... производство... – Ди начал путаться в словах, и его напевный акцент стал заметнее. – Это продукт шелковичной крысы! Такую ткань получают один раз в шестьдесят лет, и она отталкивает воду и препятствует перегреву. – Его голос оборвался, будто у Ди передавило горло.

– Это старый прием, – он следил за зрачками Оркотта внимательнее, чем за собственной болью, – прием переменного дыхания.

«Может, тебе подышать, как в пособиях пишут?» – не успел сказать Оркотт.

– Я тут перевел некоторые записи из наших свитков. Касательно... вот, обстоятельств, – Ди, застеснявшись, дрожащими руками убрал за уши влажные, слипшиеся волосы.

– Перевел?..

– А как же! Ситуации, при которой рождение Яо принимает человек, не было уже много-много столетий.

Ди заметно погрустнел, стараясь, впрочем, это скрыть, и Леона переполнило совершенно не нужное теперь чувство жалости к вынужденному быть единственным от собственного вида, потомство которого даже не поприветствуют ему подобные. Он загонял беспокойство глубже и глубже, не допуская и мысли о чем-либо предположительно неудачном. А Ди, его божество, был абсолютно спокоен – или же попросту замечательно собой владел. Разве что принялся чаще переворачиваться с боку на бок, да пару раз закусил губу. Как зачарованный, Оркотт наблюдал за сделавшейся глубже морщинкой на переносице Ди.

Перевернувшись наконец на спину, он согнул ноги, и синяя с серебряным отливом ткань натянулась, когда он уперся в нее пятками.

– Встанешь? – слишком быстро Оркотт метнулся к постели Ди.

Тот кивнул и привстал, подавая обе руки сразу. Доверчиво приникнув к груди Леона, обхватил его за шею, сцепив пальцы, и расслабился.

 

 

Держать его было очень легко. Ощущение нереальности миновало, Оркотт гладил поясницу Ди – не сильными и не слабыми, размеренными движениями.

Дыхание Ди стало холодным и шумным. Он уже, не отдавая себе в этом отчета, пару раз довольно чувствительно схватился за волосы Оркотта.

Ночь стихла. Перед мысленным взглядом Леона плыли бесстрастные строчки, выведенные аккуратным почерком Ди, который сейчас избегал смотреть ему в глаза – как в ту самую ночь. Так же, как тогда, прохладные ладони чуть вздрагивали, обнимая шею...

Оба охнули одновременно – Ди от боли, которая не собиралась больше щадить его, и Оркотт от неожиданности: зубы чувствительно впились в его кожу.

Извинение будто застряло у Ди в горле. Он закашлялся и вдруг отстранился, встретившись с Оркоттом взглядом. Зрачки его были сильно расширены.

– Мне больно, – сдавленно прошептал он, весь сжавшись и крупно вздрагивая. Все его тело было мокрым.

Его руки больше не обнимали Оркотта, уповавшего на то, что лицо его не выдаст – его страх и собственную боль, которая росла где-то внизу огромным комком. Запрокинув голову и согнув локти, Ди будто присел на разъехавшихся ногах. Его сотрясла первая мощная схватка.

Интуитивно Леон опустился на колени – медленно, увлекая за собою Ди, который, казалось, больше ничего не видел и не слышал.

Даже сквозь шумное дыхание и всхлипы было слышно, как треснула кожа и кровь закапала на сбитую под ногами ткань.

Резкий крик ударил по ушам, на лицо Оркотта брызнули слюна и слезы.

– Я не могу... больно!.. Папа!

Оркотт содрогнулся, пытаясь вспомнить, что все проходит когда-нибудь, что когда-нибудь пройдет и эта ночь, и они с Ди спокойно заживут вместе...

Вместе? Они вдвоем и их сын, такой же дивный, изящный, божественный. Черноволосый и гибкий, ироничный сладкоежка с пристрастием к живым редкостям.

А глаза у него будут зелеными.

Ди кричал и кричал, и уже казалось, что на всем свете не осталось ничего, кроме этого страшного звука, который Оркотт никогда не забудет.

Мука обоих оборвалась внезапно, когда снизу что-то мягко прошуршало и легло на ткань, и осталось только тяжелое дыхание Ди с тихим хриплым привизгом – будто дыхание раненой собаки, и уже истаивающее это удивительное выражение его глаз, видевших то, что недоступно ни одному человеку.

– Осторожно, господин Оркотт, не раздавите его, – от этих слов, неразборчиво сказанных слабым голосом, словно что-то вспыхнуло внутри Леона и ударило вверх, в горло. Он хмыкнул и вдруг понял, что плачет.

Осторожно приподняв Ди за подмышки, он взглянул вниз и увидел между его ног краешек скрывающегося в теле прозрачного перламутрового яйцеклада, а под ним, на полу – крупное продолговатое яйцо, цветом напоминавшее яйцо ехидны или утконоса.

– Какой ты у меня... Ди...

Устроив его на полу, Оркотт заметил стремительно расплывающееся под ним пятно темной, почти черной крови.

Сняв изодранную рубашку, от которой мало что осталось, он обхватил через нее яйцо, и под одобрительным и усталым взглядом Ди устроил плод в инкубаторе.

Безумно хотелось поцеловать его – ещё мягкое, пульсирующее. И поцеловать Ди, который лежал почти не дыша, раскинув руки.

А под ним пятно крови становилось всё больше.

– Тебя нужно отнести в спальню. И инкубатор туда же.

Ди молчал. И уже в спальне, со смущенным лицом ответив на поцелуй, которого, таясь от себя, он и сам ждал много месяцев, взял горячими пальцами ладонь Оркотта и зашептал:

– Сделайте для меня услугу... ещё одну, господин Оркотт...

– Все, что хочешь.

– Кажется, я разорвался. Вы можете сходить и позвать для меня врача?

Оркотт кивнул и поднялся.

– Вы куда? – Ди рассмеялся тихо. – Китайского врача... Я вам объясню, как найти того, кто нужен. Он недалеко тут. Ему надо будет заплатить вперед, его гонорар у меня в кабинете – второй ящик секретера, сверху, – он закрыл глаза и замолчал.

В любой другой момент Оркотт отдал бы что угодно, лишь бы залезть в личные вещи Ди – и уже не из профессионального интереса. Всевозможные китайские штучки так и просили, чтобы в них порылись и полюбовались на них, погадали об их назначении и возрасте. Но он взял в святая святых только мешочек из полупрозрачной ткани, напоминавшей праздничную упаковку, в котором лежали какие-то миниатюрные то ли топорики, то ли ножи.

Получив путаное объяснение и уповая на отсутствие приключений в глубине предрассветного китайского квартала, Оркотт покинул магазин.

 

 

Он валился с ног. Он позволил себе наконец действительно повалиться. Ткнулся коленями в красную пыль дороги и уставился на горизонт.

Светлело. С яйцом теперь полный порядок, оно в безопасности, а Ди нужна помощь. Где ж этот дед живет? А если...

Он заставлял себя не слушать паникующий внутренний голос, призывая в памяти разговоры о физиологии Ди.

«Где оно у вас развивается? У вас разве есть матка?» – «О, нет, – тонкий палец с остриженным ноготком, непокрытым лаком, водил по рентгеновскому снимку. – Вот, видите это маленькое, темное? Это выводковый мешочек, он увеличивается в размерах, когда туда попадает зародыш. Вы правы, нечто вроде женских клеток наш организм производит, только так мало, ничтожно мало. Так же, как мало нас.»

Боже мой, ну и сарай. Где тут стерильность... и где, к черту, этот их лекарь?

Наверное, вот он. Так вздрогнул, почуяв Оркотта, – наверняка, рыльце в пуху. Впрочем, у них у всех...

– Вы Цю Чжун? – стараясь, чтобы вопрос звучал мягче, поинтересовался Оркотт и вдруг впервые в жизни на секунду потерял сознание, прижавшись лицом к ледяному косяку двери.

 

 

IV

 

– Попей, попей, сынок, – голубые глаза – длинные, узкие, но светло-голубого цвета, удивительные глаза были у этого старика. – Ты сколько часов не пил-то?

Оркотт судорожно схватился за куртку. Сверток с «топориками» лежал на месте.

Вода была необыкновенно свежей и вкусной, пахла мальвой и только-только выпавшим снегом. Он пил большими глотками, ни о чем уже не беспокоясь. Вспоминалась мать, спуск с косогора на велосипеде и шерсть котенка под ладонями. Прохладный зимний рассвет забирался под кожу.

«Сарай» не выглядел как лавка дальневосточного знахаря. Он скорее напоминал полузаброшенную каджунскую хижину, из тех, что ещё находят на болотах Юга. Никакого инструментария, ничего напоминающего тару для лекарств – ни единой коробочки или стекляшки.

– Я огорчу тебя, сынок, – дед распрямился и смотрел на Леона сверху вниз. – Я давно уже не веду прием, и если ты пришел...

– А я вас не спрашивал. Ваши услуги нужны не мне, – Оркотт взглянул прямо в бирюзовые глаза. – В городе в эту ночь родился Ди. Вы знаете, кто такие Ди, господин доктор?

Цю Чжун пошатнулся и повел рукой, боком навалившись на стену.

Ослабевший Оркотт не успел поддержать его.

Едва не упавший хозяин дома был снова поражен, как током, едва увидел содержимое принесенного ему мешочка.

– Ты знаешь, что это, сынок? Ханьданьские монеты, им две с половиной тысячи лет! Я вижу, что ты ни одной не припрятал, а ведь мог...

– Ну, идемте, что ли.

У Оркотта даже не было сил оскорбиться. Мало ли, почему этот дед так настроен, – зато он с легкостью поднимает ноги, когда обувается... а я ещё и не ел уже целые сутки.

 

 

Из спальни Ди не доносилось ни звука. Оркотт прислушивался, сидя на полу, – беспокойство его заедало, хотя самое страшное для них обоих уже было позади. Он, пошатываясь, прошел по магазину, кое-где открыл окна, проверил корм и воду и вновь уселся у двери.

Наверное, зашивать раны Ди было не сложнее, чем человеческие, – прошла ещё пара минут, и старый Цю Чжун отворил дверь.

– Готово. Проводи меня, сынок.

По пути к выходу он инструктировал:

– Прокладку ему дважды в сутки меняй. Только шёлк и хлопок, и хлопковая гигроскопическая вата. Питание жидкое, пока не попросит другого. Яйцо было крупное, он переходил, ну, да все равно заживет через две недели, как на Ди.

Он усмехнулся и протянул Оркотту большой, ещё горячий бургер.

– На, поешь. Не догадался я тебя сразу покормить, слабого... Стар стал.

Дверь за ним закрылась, прозвенев своим обычным голосом. Уже не удивляясь ни тому, откуда Цю Чжун добыл бургер, ни тому, что в инкубаторе, в яйце, растет маленький красивый потомок старинного божественного рода, ни тому, что в этом ребенке течет кровь самого обычного американца, Оркотт спустился вниз, в спальню.

Ди в расслабленной позе валялся среди подушек. Его бедра украшал плотный, мастерски сделанный компресс.

– Если эти монеты настолько ценные, а дед такой умелец, что же он живет так по-нищенски? – Оркотт вгрызался в бургер, послав хорошие манеры подальше и отирая пальцами соус. – На хрен ему эти Ханьданьские сокровища от клиентов – что он с ними сделает?

Ди обнял длинную пеструю подушку, закинул на нее ногу.

– Бедным отдаст. Сегодня же Рождество, господин Оркотт. Неужели вы забыли?

Он улыбался, и Леону было даже не по себе от того, что он впервые видел на лице Ди эту улыбку.

Такую непохожую на улыбку Ди. Такую приятную. Красивую.

А Ди было хорошо. Боль утихла, и ему, сказать по совести, было уже совсем не страшно даже при мысли о бормашине. Он с наслаждением вытянулся, сквозь ресницы наблюдая за Оркоттом, который уничтожал свой завтрак-обед-ужин. Рождественское солнце, пробиваясь сквозь прозрачные шёлковые занавески, золотило его кожу и волосы.

«Любят люди монетки, особенно старинные. Смешные такие люди», – хотел сказать Ди, но почему-то промолчал.